Охота на маршала - Андрей Кокотюха

– Так что с тем майором там? – Мурашко догадался: Жукова все-таки проинформировали.

– Под арестом, товарищ маршал.

– Причина?

– Пока не выяснили, Георгий Константинович. Вы же знаете, сотрудники государственной безопасности руководствуются в своих действиях не всегда объяснимыми доводами. Прикажете навести справки?

– Нет.

Быстрый ответ загнал Мурашко в тупик. Видимо, на том конце провода Жуков это почувствовал, отрезал:

– Мы с тобой, полковник, не можем сейчас знать, какие претензии у МГБ к Гонте. Возможно, майор давно мозолит госбезопасности глаза. И у них там, на месте, накопились к майору вопросы, которые никак нас и наших историй не касаются. А мы и не обязаны влезать в дела каждого управления МГБ! – Короткая пауза. – Армия подчинена совершенно другому ведомству. Перед ней иные задачи, полковник. Мы стоим на страже мира и спокойствия, бережем страну от внешних врагов. Они, кстати, очень скоро могут поднять голову. Не всем нравится, что Советский Союз сломал хребет фашизму. Ведомство Меркулова[34] пускай занимается своим делом – выявляет внутренних врагов. Вот справедливое распределение обязанностей.

– Но, товарищ маршал…

– Что?

– Майор Гонта успешно выполнил ваше… наше поручение. Оно было непростым и деликатным. Мне кажется, мы должны хотя бы выяснить причину ареста. И, если есть необходимость, принять посильное участие в его судьбе.

– Никому ты ничего не должен, полковник! – Фраза прозвучала как приказ. – Повторяю: если Гонта ни в чем не виноват и арестован по ошибке, разберутся и отпустят. Найдут вину и докажут – понесет наказание по закону. Да, имей в виду – интерес, проявленный из штаба Киевского военного округа к делу обычного офицера милиции, будет выглядеть подозрительно. В МГБ сидят далеко не дураки. Мы с тобой, Игорь Сергеевич, понимаем, для чего они умыкнули мои вагоны. И чего добивались, начав искать похищенные трофеи. Мы также знаем, какую роль сыграл в заметании следов этот Гонта. Я лично благодарен ему. При случае, если все для него обойдется, отмечу, как смогу. Наш с ним разговор в вашем присутствии происходил, товарищ полковник. Что из этого следует – сам понимаешь или объяснить?

– Никак нет, товарищ маршал.

– Это как: не понимаешь – или не объяснять?

– Ясно все, Георгий Константинович. Прояви мы настойчивый интерес к делу Гонты, его тут же свяжут с вами.

– Все верно. Главное у нас выполнено. Готовь дырку для награды. Мне тут товарищи подняли твое личное дело. Засиделся в штабе. Над повышением думай. А заслуги, за которые наградить, у любого честного офицера всегда найдутся. Услышал?

– Так точно, – ответил Мурашко и тут же добавил: – Служу Советскому Союзу!

– Молодец. Да, вот еще… Об этом деле я больше слышать не хочу. Ясно?

– Так точно, – повторил полковник, стараясь говорить ровно.

Теперь, положив трубку и сидя в полной тишине, Игорь Сергеевич Мурашко пытался собраться с мыслями, находя оправдание не словам Жукова, а своим дальнейшим действиям.

По большому счету, маршал не просто беседовал – он приказывал. Да, в глубине души Мурашко отдавал себе отчет: он, как и другие офицеры округа статусом повыше, оказался втянутым в решение вопросов, касавшихся Жукова лично. Однако, если мыслить стратегически, вражда между ним и Берией только по верхам имела сугубо личную природу. Попытка опорочить имя маршала Победы впрямь могла ударить по всей стране, фактически пошатнув, если не выбив фундамент победы из-под ног людей. Которые в подавляющем большинстве своем связывали ее не столько с мудростью товарища Сталина, сколько с полководческим искусством Жукова.

Вывод напрашивался однозначный. Уберечь маршала от попытки очернительства, сохранить для людей веру в то, что каждый из них – победитель. Когда страна поднимается после разрухи, такая вера очень важна.

Конечно, Гонта может назвать на допросе фамилию Мурашко. Или же попробовать привлечь к этой непонятной истории руководство Киевского военного округа. Мурашко после знакомства с майором стал относиться к нему с уважением, даже симпатией. Только любое намерение хоть как-то помочь перечеркивал приказ Жукова.

Полковник Игорь Сергеевич Мурашко был человеком военным. Для него нарушить приказ означало совершить преступление.

Вряд ли он скоро забудет о Гонте.

Но Жуков прав. Майор мог влипнуть в какую-то историю, никак не связанную с военными трофеями. Раз так, пускай МГБ разбирается на месте. Мурашко не сомневался в том, что Гонта будет молчать о встрече с ним и контакте с маршалом. Он не такой наивный, чтобы не просчитать ситуацию. Учитывая ее деликатность, в штабе округа просто открестятся от начальника бахмачской милиции. Гонта обязан это понять, если уже не понял.

Полковник Мурашко вступил в партию на первом курсе военного училища. Заявление писал по убеждению. Искренне верил в коммунистические идеалы и, среди прочего, считал религию дурманом для народа. Однако сейчас, наедине с собой, почему-то не стыдясь подобных мыслей, он попросил Бога помочь Гонте в его тяжелую минуту.

Ведь больше помощи тому ждать, выходит, неоткуда.

…Об этом не знал и не мог знать Дмитрий Гонта. В то самое время, когда военные приняли решение от него отказаться и даже по возможности забыть, майора отливали водой, чтобы продолжить допрос и пытку…

2

Собрала передачу

Черниговская область, Бахмач

– Он ни в чем не виноват. Разберутся. Они ведь тоже свою работу должны знать.

Когда Борщевский произнес это в первый раз, Соболь пропустил мимо ушей. Павел решил – Иван так же, как и он сам, растерян, застигнут врасплох. И теперь пытается успокоить не столько себя, сколько Анну. Но, приведя женщину в чувство, Борщевский повторил ту же фразу. После чего Соболю стало ясно: Иван, кажись, искренне верит в то, что говорит.

Тетя Вера благоразумно удалилась, оставив их одних, и правильно сделала. Своими охами, вздохами да причитаниями хозяйка еще сильнее нагнетала без того непростую обстановку. Разговаривать все трое могли, не боясь лишних ушей. Хоть сама тетя Вера показалась Соболю бабой надежной, даже где-то боевой, то, что предстояло обсуждать сейчас, лучше делать без посторонних. Павел предполагал – речь пойдет о таких вещах, в которые даже порядочных людей вроде квартирной хозяйки Борщевского не стоит посвящать ради их же безопасности.

– Я тебе растолкую, Ваня, про их работу, – начал Соболь, встав посреди комнаты так, чтобы видеть всех и обращаться к обоим одновременно. – Пусть я чуть не загремел по одной статье с врагами народа. Только я тебе, кажется, совсем недавно пытался втолковать: раз тебя забрали в МГБ, из тебя врага народа слепят в два счета. Клянись хоть именем самого Сталина, доказывай, что предан ему безмерно. Наизнанку выворачивайся, как перчатка, убеждай – любой из них тебе скажет в ответ, что органы не ошибаются. Докажут – ты давний и скрытый враг. А если набрался наглости прикрывать свои делишки именем великого Сталина, марать его, то, стало быть, вдвойне, если не втройне виновен.

– Зачем ты это сказал? – хмуро спросил Борщевский.

– Затем, Ваня. Нам всем здесь и сейчас надо понимать: разбираются в госбезопасности с теми, кто еще по каким-то причинам не арестован. Раз тебя взяли, значит, амба, виновен. Осталось получить чистосердечное признание, оформить дело, передавать его в суд. Не нужно надеяться на прозорливость и гуманность органов. Они гуманны к нам с тобой. Да вот к Анне.

– Это почему так?

– Говорил и снова скажу – мы пока на свободе. Значит, нас жалеют. Проявляют по отношению к нам гуманизм. Заодно и справедливость, если ты так хочешь.

– Ты озлобился, Павло. Посидел в тюрьме – и озлобился. – Борщевский упрямо не собирался сворачивать с выбранной линии.

– Если ты мне пояснишь, можно даже на пальцах, за каким лешим меня забрали и чуть не состряпали дело на боевого офицера, – возьму свои слова назад. Обещаю.

– За длинный язык, – с завидным упрямством ответил Иван.

Анна всхлипнула. Лицо оставалось бледным, но молодая женщина пока держалась, заметно ожидая от двух мужчин конкретной и реальной помощи. Всхлипы невольно заставили Соболя с Борщевским одновременно взглянуть на нее, после чего Павел, отбросив политесы, заговорил резко, даже грубовато:

– Забыл лес под Каменцем, а, Ваня? Тогда, кстати, твоя была идея командира отбить. И когда наш неутомимый особист Удав увозил Гонту, ты чегой-то даже в мыслях не имел, что Митя вернется назад!

– Не равняй! – парировал Борщевский. – Тогда война еще не кончилась. И сам-то ты не забыл: мы ведь не знали точно, когда ей придет конец. Теперь все по-другому.

– Интересно, по какому такому другому?

– Законы военного времени не действуют. Иные должны работать. И если закон есть, Григорьича выпустят. Не сегодня, так завтра.