Детство - Василий Сергеевич Панфилов

сама Фаина та ещё жабка, хищная!

Зато теперя если меняюся на што, так ого! Все помнят, што девку старьёвщицей прозвали. Не то штобы не торгуются теперя, но хлам всякий всучить не норовят. И вообще, с оглядкой – не голосом продавливают и авторитетом родительским, а вежественно.

Разложат, што поменять готовы, да и торгуются. Иногда попервой друг с дружкой меняются, а уж потом со мной, ну да то их дело.

Попив чаю, разложил свои богачества, полюбовался. Наменял! Рубах теперя четыре, и одна даже почти по росту, самую чуточку мала, в подмыхах треснула. Ничо, Мишке отнесу, расставит! Штанов двое, да ишшо те – Фаиного батюшки, меж ног протёртые. Жилетка хорошая, только што длинная, почти до колен. Картуз гимназический без кокарды, со сломатым козырьком, чутка великоват, но леп. Шинелка оттуда же, по осени пригодится, тоже на вырост. Ремня два, один даже почти новый, токмо пряжка отломана мал-мала.

По хозяйству топор, лопата железная, нож-косарь есть, из тесака солдатского переточеный. Тяжеловат, как по мне, зато ух! Я им так кручу иногда – представляю, как турка рублю, и потом его высокоблагородие господин полковник – слуга царю, отец солдатам, мне на грудь медаль вешает. Большую и на ленте!

Два ножика обычных и ишшо два таких, праздничных, господских. Ручки фу ты ну ты, а лезвия блестючие и кончики круглые. Красивые, страсть! Лезвие когда рукавом пошоркаешь, подышишь, так отражение свое чутка увидеть можно.

Господа, которы мелкие-то, пыталися объяснить мне, зачем такие. Объяснять-то они не горазды, хучь и гимназисты – понял только, што кончики круглые, штоб не порезали ково за столом. Экие нравы у их!

А чайник? Кастрюля, сковородка, бутылки стеклянные?! У хозяйки нормальной побольше-то будет, кто ж спорит. Ну так и я всего-ничего добром обзавожуся, а уже – вот! Домовитый потому шта, хозяйственный. Вот же повезёт бабе, на которой женюся!

Хозяйство есть, плясать могу здоровски, на кулачках чуть не первый на Москве среди годков. И цвиркать через зубы, тоже важно ведь! При разговоре вежественном, оно бывает, што и надобно. А я здоровски умею, бутовские все обзавидовалися.

Достал берестяной туесок, разложил на солнышке две пробки от графинов, медаль с собачьей головой, самонастоящую сыщицкую лупу – больщущую, сломанные часы в медном корпусе и каменную голову каково-то мужика, Цезаря. На Хитровке совру што-ништо покрасивше, вроде как родственник. Не зря ж менял!

Ишшо для знакомых всяко-разного набрал. Девкам знакомым с Хитровки ленточек всяких да бусинок россыпью, чуть не целый туес насобирал. Оно вроде и копеешно, а всё внимание! Сувениры.

Посмотрел-полюбовался, и ажно в груди распёрло. Видели бы меня мальчишки сенцовские, то-то бы позавидовали! Ладно ишшо рубахи, у некоторых тоже по две, а то и три есть, если кто совсем богатый. А часы?! Пусть сломанные, но ведь настоящие, а?! А пробки хрустальные?! Богатство как есть!

– Саньки только Чижа не хватает…

Грустно стало, чуть не разнюнился. Чиж, Мишка Пономарёнок… эх-ма! Всё как-то так, да не в лад.

Штоб мысли дурные из головы выгнать, стирку затеял. Оно конешно, какая там толком стирка в реке? Даром што щёлок наделал да в бутылки залил, стоит вон. Стирать-то где? Корыто тащить замаешься в мою глухомань, а выдалбливать, так вроде как и можно, но не так, штобы сильно нужно. Сколько тово лета!?

Так, в речке намочил, потом вытащил, с щёлоком пожамкал, ну и снова полоскать. Не так штобы очень получается, но потом не воняет и грязи не видать. Правда, одёжа от такой стирки вся какая-то серая, но тут уж как есть.

Оно вроде как и нетрудно стирать, да и одёжи мало, но именно што вроде как. Бабская работа, непривышная. Провозился пока, так проголодаться успел. Но правда, и ем я много, расту потому што. Харчи-то какие!

На дубке замерял, так чуть не полголовы выше стал, а я ж здеся всего ничего, до сентября ишшо две недели осталося. Может, ишшо вырасту до осени? А потом ишшо! Помечтал немного, как я такой высокий, на две головы выше всех, да в Сенцово прошёлся бы, в сапогах лаковых и с гармошкою, и штоб играть умел. То-то бы Иван Карпыч подивился! Небось не стал сквозь глядеть, как ранее!

Пока мечталося, руки сами развесили всё на ветках, штоб высохло. Глянул на солнышко, а до полудня ишшо далеко, успею и пообедать. Или даже как у господ – второй завтрак. Как обычно, уха да рыба печёная, приелось уже мал-мала. Ну да ничево, на Хитровку вернуся, вдоволь рубца наемся да головизны!

Оно канешна, можно и прикупать в деревне снедь, но вот не хотца. Денюжку тратить, когда вон – рыба в речке? Нет уж, ищите другово дурня!

Наелся, ягодами заел, чаем запил, и то-то хорошо! Подошёл к полке с книгами и постоял, на носках покачиваяся. Выбираю, значица! Три книжки дали на почитать – «Илиаду» Гомера Слепого, учебник по анатомии, да стихи Пушкина. И четыре своих, выменянные. Сыщицкая одна, и про доктора Франкенштейна ишшо, но тама страниц не хватает, саму малость. Adventures of Oliver Twist. Dickens, почти до конца дочитанная. И учебник по грамматике, но тот скушный и понятно мало. А ишшо неправильным кажется, но когда думать о том начинаю, сразу будто гвоздь в голову вколачивают.

Скубент, который Сергей Сергеич, велел тогда Анатолю книжку мне дать, он вроде как старший над ним. А потом, когда пришёл через несколько дней, расспрашивать меня взялся – што да как. И книжку енту, с анатомией, на почитать дал. Снова потом расспрашивать.

А я, вот те крест! Понял там што-ништо, но дурнем прикинулся – дескать, картинки такие чудные да срамные! Дай ишшо таких же посмотреть! Сергей Сергеич назвал тогда меня индивидуумом с уникальной эйдетической памятью[60], но вполне себе посредственным интеллектом. Не понятно, но малость тово, обидно стало, хучь и смолчал. Боюся я его, глаза больно нехорошие.

Франкенштейн как есть, вот ей-ей! Дай волю такому, так ножиком всего порежет и голову вскроет. Насмотрелся я на таких на Хитровке, хучь и был там всего ничего. Ножиком ткнёт, да и через тело переступит. Один в один, ей-ей! Токмо те из варнаков, а Сергей Сергеич вроде как из господ, вся и разница.

Я потом думал много – напугался зряшно, иль нет? Можно было б ведь подойти, в науку попроситься. Книжки там всякие. А потом решил, што и нет. Откуда умственность свою объяснять стану?

Вот так не умел, не умел,