Детство - Василий Сергеевич Панфилов

потому как господам из мелких в гимназии свои скоро, лето кончается.

Одному если, то штук может тридцать наделаю, ну пиисят, не более. А на дачах бутовских детворы одной под полторы сотни, и кажному ведь захочется. Ну, пусть не кажному – те, кто постарше, важничать могут, вроде как взрослые. С другой стороны, взрослые тоже могут захотеть побаловаться.

Они, господа, чудят иной раз сильно – сам видел, как бабочек сачками ловят! Да не на рыбу штоб, а просто мертвят насекомых вонючим чем-то, и любуются потом. Коллекция вроде как. Тьфу! Кладбище етакое хранить, ну кто в здравом уме будет?!

А у каждого из господ не дружки-ровесники, так племянники всякие имеются. И всем захочется, потому как новинка. Простая притом новинка, повторить легко. Так-то!

По всему выходит, што продавать нужно много и сразу, штоб на всех хватило, да с избытком превеликим. Я так мыслю, што некоторые от жадности могут и по десятку расхватать. Себе, да про запас, да дружкам гимназическим. Не, не от жадности, а от етого… ажиотажа!

День на продажу, ну может два – вот ей-ей, не более! Потом найдётся кому повторить, да взять хоть тово нехорошего господина, што щиты наплёл и других научил. А бутовские? Што, не перехватят?!

– Вот же срань! – Заволновался так, што усидеть не смогу. Вскочил, забегал перед балаганчиком – мне так думается легше. По всему получается, што нужно бутовских либо в долю брать, либо платить, штоб делали, што скажут.

– В долю если сразу, да объяснять, так вот ей-ей, перехватят! – Штоб волноваться поменее, начал постукивать слегка ладонями и кулаками дубок, вроде как набиваю кулаки – как копыта будут тогда, и успокаиваюся заодно.

– Бутовские? Енти да, порченные. Перехватят! А если платить за работу, но пообещать ишшо и в долю взять? Не, обманут! Никого за мной нет, так што даже на кресте поклянутся, а всё едино обманут! Замолят потом грех.

Потянул было палец в рот, ноготь обгрызть, и остановился – сроду у меня такой привычки не было! Или это тово, из прошлой жизни? Тьфу ты! Тут делу сурьёзное, а в голову ерундистика всякая лезет!

– А может, сперва заплатить и долю пообещать, но ничево не объяснять? Так они вроде и не дурные! А если – лишнее!? Точно! Ерундень какую-нибудь, а то и не одну. И пусть гадают, што енто я задумал! Небось не догадаются!

Деньги было жалко до слёз. Свои, кровные! Восемь рублей за работу уговоренную отдай и греши! А куда деваться-то? Конец лета, самая страда, рабочие руки нужны так, што прям ой! Оно так и так колобашечки долбить да луб над паром гнуть, старики б обезноженные сели, да с детьми совсем малыми. А всё равно довод!

– Копейка с рубля потом? – Протянул староста мозолистую ладонь.

– Копейка!

Делаю вид, што прям вот верю. Нельзя показывать-то, што не веришь, иначе сразу кочевряжиться начнут, цену себе набивать – за обиду-то. А сами-то, тьфу!

– Мой заработок – дачи бутовские. До копеечки мой, от мальчишек ваших только помощь тягловая. Перетаскивать, значица. Потом уже – в городе иль на дачах других, уже ваш доход. Моё только копейка с рубля.

Договор скрепили крепким мущщинским рукопожатием. Слишком даже крепким, Степан Васильевич изрядно так мне ладонь намял, в глаза глядючи, дрогну ли?

Не дрогнул, да и потом боли не показал, потому как мущщина. Я мущщина, а вот староста как бы и не слишком. Дрогнул бы я лицом хотя б, так всё – сопляк малолетний, проще убедить себя, что договор похерить можно. А раз не дрогнул, то и получается, што Степан Васильевич зазря мучительством занимался. Поулыбалися, да и разошлись.

Я так мыслю, што меня послать могли б и сразу после тово, как щиты и шлема показал. Вежество только потому показывают, што опаска есть, а ну как обижуся и в другую деревню поеду, да секреты и раскрою. Так себе люди здеся, порченые.

* * *

– Ваше дело сторона, – Обернувшись, ишшо раз оглядываю носильщиков – никто не запачкался, не употел слишком сильно? Козявки из носа не торчат? – Молчать и улыбаться. Поняли?

– Да поняли, поняли, – Огрызнулся Гвоздь, поводя плечами и переводя дух, – Пошли уж!

Он потянулся к стоящему на земле лыковому коробу, примеряяся, как ловчее накинуть обратно на спину.

– Да пущай стоит! Енто и не нужно! Обманка для дуриков.

– Да ты! – Гвозь с силой сжал было кулаки, глядя на моё ухмыляющееся лицо, и мотнул головой, будто отряхиваяся от воды, как собака, – Пошли.

Недоволен он, иш ты! А мне-то што? Я, может, тоже многим чем недоволен, но помалкиваю. Нет-нет, да и мелькает иногда, когда с бутовскими вожуся, што чужинец я средь них. Так-то не обижаюся, на што обижаться-то? Но и им тогда обижаться неча, когда на меня доверия нету. Так, удобственность взаимная, да играемся иногда вместе.

– С новинкой никак? – Полюбопытствовал знакомый сторож, придерживая ярящихся собак.

– Ага! – Лыблюсь во все двадцать шесть, как лучшему дружку. Мужик он говнистый и противный, но – психология!

Один из студентов услыхал недавно слово психолухия, да и ну в смех! До слёз смеялся, а с той поры меня психолухом только и кличет. Правда, книжку подарил, про Мёртвые Души – насовсем, а не на почитать, потому как старая очень, не жалко. Я ишшо не начал, но мыслю – што вроде Франкенштейна будет, с духом пока собираюся. И так через раз снится всякое нехорошее.

Я править недавно язык стал, но пока плохо получается, следить за собой надобно. Я нет-нет, да и собьюсь когда не надо. Оно ведь как по-хорошему?

С господами на одном языке разговариваю, да не на господском, ни-ни! Они любят такой язык у простонародья, што вроде как ярмарочный-лубочный. Нарошно иногда словеса корявить нужно, те тогда умнее себя чуйствуют, ну и умиляются «простонародному говору». Вроде как знаем своё место.

Со студентами умственно можно. Они почти што господа, да и не совсем. Денюжек с их не возьмёшь, так што и не совсем господа. А вот книжки можно. И язык, опять же, поправить.

Бутовские и деревенские вообще – как привык, по ранешнему. Умственные и господские слова они не любят – думают, што задаюся.

Ну и на Хитровку вернуся, там по-своему надо. Когда матерок, а когда и енти… жаргонизмы. Студент тот смешливый, он филолог, интересно бывает послушать. Правда, особо и некогда. Енто он бездельничает – шатается по деревне, да байки стариковские слушает, а мне работать надо!