Твой путь (СИ) - Кононова Татьяна Андреевна

— И всё-таки это история не из самых добрых, — вздохнул лорд Мансфилд. — Неудачи и падения сделали меня таким, какой я сейчас. Наверно, это звучит как хвастовство, но у меня не было лучшего учителя и наставника, чем сама жизнь.

Представь себе два маленьких, слабых сгустка магии, которые мечутся между мирами и не знают, в каком остаться, куда упасть. Это были мы с братом. Чтобы стать людьми, проще говоря, войти в чьё-то тело, нужно было для начала его найти. Мы долго ждали, искали, скитались, и, наконец, судьба распорядилась по-своему, подарив нам простое совпадение: в одной семье умерли двое детей от какой-то болезни, и мы, поменявшись с ними местами, остались в чужой семье, которая должна была стать нам родной. Мои приёмные родители… Стоит мне закрыть глаза и подумать о них, как их образы встают перед глазами. Отец, его звали Асгейр Мансфилд, был уже достаточно немолод. Я помню его лицо до сих пор: он был всегда строг и суров со всеми, но добр к нам с братом. Не помню точно, в чём выражалась эта доброта… Он нередко играл с нами, подолгу разговаривал, рассказывал обо всём, думая, что мы понимаем, когда были совсем малышами, укачивал нас на руках, а потом, когда немного подросли, — учил держаться в седле и обращаться с оружием.

В жизни Асгейра ничего необычного не было. Он вырос в семье воина и после того, как ему минул семнадцатый солнцеворот, тоже пошёл на службу в гарнизон. Почти девять зим служил в личной охране конунга Торейда, сначала — в числе младших ратников, потом был десятником, сотником и, наконец, комендантом крепости, вот как, к примеру, Уилфред сейчас. Но об этом позже: когда судьба свела его с нашей приёмной матерью, Мэйгрид, он был предводителем десятка конных воинов. Но в их истории нет ничего необычного: юную дочку лекаря из крепости, девчонку всего пятнадцати вёсен от роду, отдали за парня, который был едва ли не вдвое старше неё. Между ними была достаточно немалая разница в возрасте — одиннадцать солнцеворотов. Он числился на хорошем счету, деньги и уважение у него водились, а что ещё нужно? Ни о какой любви тут речи и не шло, но кто бы мог подумать, что чувства вспыхнут почти с самого первого взгляда, с первого слова? Да, разумеется, так бывает, и я думаю, что это правильно. Они полюбили не благодаря, а вопреки. Каждый сам кузнец собственного счастья, и я с уверенностью скажу, что они были счастливы.

Да… Отец безумно любил маму. Я не могу даже объяснить, какой была эта любовь: трепетной, нежной, всеобъемлющей и совершенно безграничной. Они растворялись друг в друге, когда отец был дома, и всегда тяжело прощались, когда ему предстояла дальняя и долгая поездка по долгу службы.

И мама любила отца той тихой и нежной любовью, которая, говорят, способна отогреть даже самое чёрствое и замёрзшее сердце. Такая любовь утешает, успокаивает, исцеляет израненную душу. И отец видел в маме не красоту лица, а тот свет, который оживляет человека изнутри. Хотя, конечно, нельзя отрицать того, что мама была поистине хороша. Сколько солнцеворотов минуло, а я помню всё: её прохладные ласковые руки, которые перебирали мои непослушные и вечно спутанные пряди, светлые серые глаза, полные невысказанной нежности, всегда устало смотревшие с лёгким укором. У неё были длинные русые волосы и золотистые веснушки — подарок первых лучей солнца. Помню, отец, кружась с нею по комнате, целовал и гладил эти веснушки, говоря, что они самые красивые на свете.

Регина родилась, когда нам с Рейном минула уже четырнадцатая зима. Маме тяжело далось её рождение, их обеих едва спасли, но Регину хранили древние силы, передавшиеся ей каким-то таинственным образом от нас. Словом, Регина — наполовину человек, ей было куда проще жить в Яви, чем нам двоим… Отец был сам не свой, на протяжении всех дней, пока мама была в опасности, он не отходил от её постели, не отпускал её руки, худой, почти прозрачной. Нас тогда отсылали из дому по всяким выдуманным причинам, и да, тогда же Рейн познакомился с древней силой и во что бы то ни стало захотел овладеть ею.

Когда мама уже пошла на поправку, отца отправили в дальний гарнизон с каким-то совершенно пустяковым поручением, которое могли доверить кому угодно, кроме командира нескольких отрядов. Охраны ему с собой не выделили, поди, не юнец безусый — справится… Не справился. Один против шайки обыкновенных лесных разбойников — не справился. Мы даже не знаем, где он, похоронен ли с честью, как и положено храброму воину и доброму предводителю, или же его тело было брошено где-то в лесу. А искать не позволили: и так опасно, нельзя рисковать. Да разве он не рисковал?..

Мама была безутешна. Носила на руке чёрную бархатную повязку, остригла в знак траура свои прекрасные косы, которые он так любил, похудела, осунулась, честно говоря, мы боялись за неё. Она почти совсем перестала есть и говорить, речь её была так тиха, а случайные улыбки — так печальны, что нам, детям, пускай даже не родным, становилось больно. Нередко она уходила с раннего утра надолго и возвращалась только за полночь: однажды Рейн проследил за ней и рассказал, что она ходит в лес, пытается услышать хотя бы тихий, слабый зов его ушедшей души. Это было грустно и очень страшно, даже маленькая Регина понимала, что случилась беда. И тогда Рейн решился на крайнюю меру: кто-то из стариков рассказывал ему, что потерянную душу можно вернуть только одним способом: приручить Тьму и отдать ей соответствующее приказание. Конечно, и он сам, и я слишком поздно узнали, что приручить Тьму можно только одним способом: самому стать Тьмой, что и сделал Рейн.

Правда, истинная цель его союза с Тьмой была не совсем такова, он понимал, что шансы вернуть отца очень и очень малы, но ему казалось, что одно другому не мешает. И ритуал свершился: кровь его коснулась первородного проявления древней силы, и Тьма навсегда поселилась в его сердце. Случилось то, о чём я тебе рассказывал ещё тогда, на тракте. Он потерял своё человеческое обличье и ушёл искать отца. Но Смерть никогда не отдаёт то, что принадлежит ей, а тем, кто соединился с Тьмой и отдал себя ей без остатка, нет дороги в Правь. Рейн с отцом разминулись в межмирье, не нашли друг друга, да и, как надо понимать, больше не искали.

Я был обескуражен, подавлен, совершенно растерян. Оставшись посреди того бескрайнего поля с маленькой Региной на руках, которую к тому же надо было как-то привести в чувства, я совсем не знал, что делать. Нарушить обещание, данное брату, не мог только по зову совести, ведь я поклялся никому не рассказывать ни о его союзе, ни о проявлениях силы. С другой же стороны — это было неправильно. Я прекрасно понимал, что мама этого не переживёт. Она потеряла любимого супруга, раны ещё не затянулись, и уход Рейна, совершенно осознанный им самим, стал бы для неё ударом. Знаешь, говорят, что раны, нанесённые Тьмой, не заживают? Тьма не обошла стороной и Мэйгрид, только раны не были заметны. Они проявлялись в бесконечной печали взгляда, преждевременным морщинкам, первым серебристым прядям в довольно-таки молодом возрасте…

И всё-таки мне пришлось рассказать ей обо всём. Не могу сказать точно, чему она поверила, а чему — нет, потому что она была очень далека от магии, не относившейся к целительству. И хотя молчание Регины говорило само за себя, я видел, что мама мне всё же не верит, а если и верит, то с большим трудом. Регина была очень напугана, мы перепробовали всё, что смогли найти из старых заклинаний, рецептов и обрядов, чтобы вернуть ей голос, но у нас не получилось.

Я правда очень благодарен матери за то, что она поддержала меня, не отвернулась. Мы вместе искали Рейна, хотя оба понимали, что это делать бесполезно, а другим сельчанам отвечали, что он уехал в соседний гарнизон. Помню, я переживал, тревожился за него, хоть мама и говорила, что сама сила хранит тех, кто сам вступает на путь её. А потом Свартрейна хватились в самой крепости: я исправно являлся на службу уже вторую седмицу подряд, а он всё не возвращался. К тому же, когда в тот самый соседний гарнизон послали гонца, он вернулся ни с чем: никто из молодых ратников не приезжал и уж тем более не оставался там на столь долгий срок.