Третья причина - Николай Дмитриев

И именно теперь Иртеньеву предстояло решить, как дальше строить отношения с этим самым доктором. Тут было два пути: или глубоко влезть в его дела, вызвав к себе повышенное внимание японцев, или же под благовидным предлогом прекратить всякое общение и постараться отойти в сторону.

При всестороннем рассмотрении второй вариант показался Иртеньеву предпочтительней, и полковник, взвесив все «про» и «контра», решил, что так будет лучше. К тому же в таком случае ему можно ничего не объяснять Русселю, а просто-напросто незаметно исчезнуть из Токио.

Придя к такому заключению, Иртеньев прекратил бесцельное созерцание столика и, снова вернувшись к окну, посмотрел не вниз на улицу, а устремил взгляд поверх крыш, туда, где за вершинами гор, за морем, была Россия.

А хорошо бы, подумалось Иртеньеву, иметь сейчас не почтовую связь, шедшую вкруговую, а прямой телеграфный провод. От такого несбыточного желания полковник только фыркнул и покрутил головой.

Впрочем, мысль, как бы сама собой развиваясь в этом направлении, подсказала возможный вариант. Достаточно было иметь искровой аппарат, установленный на каком-либо вроде бы нейтральном судне и… Только чтоб это был не обычный «Дюкрете», уже имевшийся на кораблях, а новейший и достаточно мощный беспроволочный телеграф…

Фантазия, так неожиданно пришедшая в голову, развеселила полковника, заставив на минутку забыть обо всех сложностях. Он даже подумал и о том, что в принципе это возможно, но тут неожиданный стук в дверь вернул всё на свои места.

— Войдите… — громко сказал полковник, и на пороге возник вылощенный «бой» с уже знакомым лакированным подносом на вытянутой руке.

Заметив не один, как обычно, а сразу два светлых конверта, словно прорисованных по чёрному лаку, Иртеньев сделал порывистый шаг навстречу, забрал почту и, бросив на поднос монету, отпустил слугу.

Подождав, пока дверь за «боем» закрылась, полковник взял один конверт в левую руку, а другой в правую и сравнил их. Всё было правильно, конверт в левой руке был из Гамбурга, а вот откуда второй, Иртеньев понять не мог. Ясно было лишь то, что там лежит что-то твёрдое, отчего край бумаги слегка протёрся, и в этом месте образовалось коричневатое пятно.

Усилием воли полковник заставил себя отложить загадочное письмо в сторону и сначала прочитал Гамбургскую почту. Как и ожидал Иртеньев, текст выглядел, как отчёт о делах на плантации и ничего особенного на первый взгляд не представлял.

Не прибегая ни к каким ухищрениям, полковник отсчитал шестнадцатую строку сверху и полушёпотом произнёс вслух:

— Носорог потоптал посевы…

Фраза подтверждала, что его предупреждение получено и меры приняты. Удовлетворённо хмыкнув, полковник ещё раз пересмотрел аккуратно выписанные строчки. Судя по отсутствию нужного знака, никаких дополнительных инструкций или запросов письмо не содержало и, следовательно, его можно было спокойно отложить в сторону.

Теперь можно было заняться вторым конвертом. Иртеньев внимательно осмотрел его со всех сторон, ещё раз прочитал совершенно неизвестный обратный адрес и осторожно оторвал край. К удивлению полковника внутри оказалось коричневатое «паспарту» из плотного картона, на которое была наклеена какая-то фотография.

Полковник вынул всё из конверта и с удивлением обнаружил, что ничего, кроме одного-единственного «паспарту» там нет. Тогда он повернул фотографию к свету, взглянул и вздрогнул от неожиданности. С вирированного прямоугольника на него смотрела улыбающаяся Ревекка.

Ещё не веря, что никакого письма или записки нет, Иртеньев перевернул картон, но и с обратной стороны, кроме штампа заведения некоего Шварцвельда и тиснённого фирменного узора, ничего не было.

Тогда полковник медленно пересёк комнату, уселся в кресло и, держа фотографию в вытянутой руке, стал её пристально рассматривать. Ревекка снялась в том самом открытом платье, которое было надето на ней в день их знакомства на пароходе.

Какой смысл вложила женщина в этот кусочек картона, посылая его через океан, Иртеньев догадаться не мог. То ли это было ласковое предложение забыть всё, то ли, наоборот, напоминание и страстный призыв вернуться.

В любом случае, мягкая волна чудных воспоминаний о невозвратном времени накатила на Иртеньева, заставив полковника на какое-то время напрочь забыть и про войну, и про Русселя, и про саму Японию, оставив только ощущение какого-то сожаления и грусти…

* * *

Нагасаки, портовый город, куда перебрался Иртеньев, чем-то неуловимо отличался и от сохранившего старинный облик Киото, и от быстро европеизировавшегося Токио. Правда, и здесь уже был современный квартал, за которым, плотно прижавшись друг к другу, теснились лёгкие японские домики.

Однако для полковника главным было наличие здесь, против города, на северо-западной стороне глубокой, окружённой со всех сторон горами бухты поселения Иноса, уже давно получившего прозвище «русская деревня». Название возникло, потому что до войны сюда частенько заходили русские корабли, и именно там полковник надеялся установить нужные связи.

Сначала Иртеньев хотел даже устроиться прямо в Иносе, тем более что там имелась довольно известная гостиница «Нева», но, по зрелом размышлении, всё же поостерёгся и поселился во вполне европейском отеле «Бель-Вю». К такому решению его подтолкнул также тот факт, что цена номера там включала ещё и питание постояльцев.

Несколько освоившись, полковник рискнул посетить госпожу Амацу-сан, экономку морского собрания, но ничего полезного этот визит не дал. Скорее всего, нужные ему люди там были, но, не имея точной ориентировки, действовать «по наитию» Иртеньев так и не отважился.

Взвесив всё, полковник решил действовать как обычно и через капитана Беклемишева сумел-таки установить нужную связь. Именно поэтому Иртеньев и стоял сейчас на пристани в самом начале лестницы, ступени которой спускались прямо в воду.

Скрашивая ожидание, полковник поочерёдно смотрел то на видневшийся у входа в бухту островок Катабоко, то на разделённые широкими уступами горные склоны, поросшие криптомериями, то останавливал взгляд на стоявших в отдалении под флагами разных наций океанских судах.

Воды рейда бороздили паровые катера, сновали, блестя крытыми лакированными кабинками, похожие на птиц остроносые японские «фуне», а вокруг Иртеньева шумели человеческие голоса, лязгали работающие лебёдки и дымили трубами коммерческие пароходы.

Торчать особо долго на ступенях пристани полковнику не пришлось. Сзади раздалось осторожное покашливание, Иртеньев обернулся, и увидел молодого мужчину в слегка заношенной флотской тужурке. Примерно полминуты они насторожено присматривались друг к другу, и наконец мужчина в тужурке поинтересовался:

— Это вы, господин Томбер?

— Да, это я, — Иртеньев улыбнулся. — С кем имею честь?

— Щербачов, лейтенант флота, — коротко представился владелец тужурки и уже довольно напористо спросил: — Американец?

— В некотором роде…

— Надеюсь, не из заведения мисс Мод?[36]

Иртеньев не знал, о ком речь, но, уловив смысл вопроса, покачал головой:

— Думаю, нет…

Было совершенно ясно, что Щербачов пытается как-то прощупать полковника, и чтобы положить конец этим неуклюжим попыткам, Иртеньев спросил:

— Скажите, лейтенант, человеку, который попросил вас помочь мне, вы доверяете?

— Абсолютно… — Щербачов не спускал с Иртеньева пытливого взгляда.

— Тогда к делу, — полковник привычно оглянулся, проверяя, не слышит ли кто-нибудь их беседу, и сказал: — Лейтенант, мне крайне необходимо перебраться во Владивосток и желательно без всякой огласки. Тут, как мне известно, есть некая Амацу-сан, а вы, кажется, бывали здесь до войны…

Видимо, решая, как поступить, Щербачов некоторое время молчал и только потом, вздохнув, заговорил:

— Да, господин Томбер, как вы изволили выразиться, некая Амацу-сан мне известна, но именно поэтому я не советую вам с ней иметь дело и даже больше, беру на себя смелость сказать, что ни с кем из японцев говорить на данную тему не рекомендую.

— Почему же? — поинтересовался Иртеньев.

— Да потому, господин Томбер, что здесь мы с вами худо-бедно, находимся в мирных условиях, а желание попасть во Владивосток переводит вас в совсем иную категорию со всеми вытекающими последствиями, с которыми я, как человек, находившийся в осаждённом Порт-Артуре, хорошо знаком.

Столь длинная и так изящно выстроенная тирада заставила Иртеньева несколько по-другому взглянуть на своего собеседника. Вне всякого сомнения, он знал, о чём говорил, и именно поэтому полковник спросил:

— И что же вы предлагаете?

— Я?.. — Щербачов немного подумал. — Пожалуй, можно попробовать на одном из русских пароходов…