Третья причина - Николай Дмитриев

— Значит, вы кончали Академию Генерального штаба, — Иртеньев на секунду умолк и, уже окончательно вспомнив стоявшего перед ним человека, улыбнулся. — Если не ошибаюсь, выпуск 903-го года?

— Так точно… — и, словно проглатывая неназванный чин Иртеньева, кадык капитана дёрнулся.

Теперь предстояло подумать, как вести себя дальше, и полковник, стремительно перебирая в уме все возможные варианты, мягко взяв капитана под руку, увлёк за собой. Офицер подчинился безропотно, и это решило дело.

Полковник незаметно осмотрелся и, убедившись, что никто вроде за ним не наблюдает, спросил:

— Скажите, как вы здесь очутились?

— Из Порт-Артура…

То, что порт-артурский капитан оказался здесь, на улице Токио, да ещё в штатском платье, весьма озадачило Иртеньева. До сих пор полковник объяснял себе его появление иными причинами и, знай Иртеньев об этом раньше, он любым бы способом избежал разговора, а так… Да, теперь отступать было поздно, и полковник жёстко потребовал:

— Будьте любезны объясниться.

— Слушаюсь. — Беклемишев машинально подстроился под шаг Иртеньева. — После сдачи Артура нас перевезли в Японию, и офицерам было разрешено вернуться домой. Но мы решили остаться вместе с солдатами, однако, как видите, пользуемся некоторой свободой.

— Понятно… — протянул Иртеньев.

Объяснение было исчерпывающим, и теперь предстояло решить, стоит ли воспользоваться давним знакомством или всё-таки использовать пока имеющийся шанс уйти в сторону. Впрочем, Иртеньев отдавал себе отчёт в том, что, несмотря на вроде бы благосклонное отношение Кеннана, ему вряд ли будет доступным свободное общение с пленными, а здесь с ним рядом шёл человек, для которого именно это было повседневностью.

Нет, их случайную встречу можно и нужно было использовать. Ведь, собственно, только она предоставляла полковнику возможность узнать, кто именно занимается пленными и что происходит там, за оградой охраняемых японцами солдатских лагерей.

После короткого раздумья Иртеньев принял окончательное решение и негромко спросил:

— Просветите меня, капитан, что там произошло в Артуре?

— Предательство! — коротко выдохнул Беклемишев. — Стессель собственной волей, единолично сдал крепость!

— Как так? — опешил Иртеньев. — А что же военный совет?.. Его что, не было?

— Как же, не было! — Беклемишев едва слышно выругался. — Был. Все генералы высказались против сдачи, а Стессель сам, тайком выслал парламентёров и поставил гарнизон перед фактом.

— Ничего не понимаю… — Иртеньев недоумённо посмотрел на Беклемишева. — Как такое вообще могло случиться?

— Если честно, сам не пойму, — вздохнул капитан. — Ходит упорный слух, что Стессель сдал Артур за большие деньги…

— То-то, я смотрю, японцы тут такой праздник устроили… — растерянно протянул Иртеньев и недоумённо спросил: — Доказать, конечно, никто ничего не может?

— Конечно же нет, — коротко выдохнул Беклемишев и, неожиданно понизив голос до шёпота, произнёс: — Именно поэтому я прошу вас, поймите, я на всё согласен, чтобы, чтобы…

Не дав ему договорить, Иртеньев остановил капитана, сделав предостерегающий жест. Теперь, когда состояние Беклемишева окончательно стало понятным, полковник понял, что лучшего информатора, а если надо, то и решительного помощника, ему не найти…

* * *

Японцы ликовали. Ещё бы, такая победа, как полное уничтожение мощного броненосного флота, наверняка войдёт в анналы истории! Недаром уже сейчас европейские и американские газеты, захлёбываясь от восторга, называют Цусимский разгром величайшим морским сражением.

Боевые корабли, рвавшиеся во Владивосток, не только потоплены или рассеяны по нейтральным портам. Вдобавок ко всему, адмирал Небогатов, командовавший остатками эскадры, спустил флаг, и теперь, в японские гавани один за другим входят попавшие в позорный плен русские броненосцы.

Особенно обидной Иртеньеву показалась внезапно промелькнувшая мысль, что именно сейчас в Мукдене, Ляояне и в так преступно сданном Порт-Артуре по кабакам и харчевням японцы шумно празднуют победу, а вежливые китайские мандарины, поздравляя победителей, со льстивыми улыбками низко склоняют свои украшенные шариками шапки.

Иртеньев так явственно представил себе эту столь возмутительную для него картину, что перестал замечать и несущиеся со всех сторон вопли «банзай», и оглушающую музыку.

Вообще-то у японцев столь радостное столпотворение происходило на удивление часто. Во всяком случае, эти празднества не всегда соответствовали сообщениям европейских газет, которые Иртеньев регулярно просматривал. Однако некоторые из них отдались в душе полковника резкой болью.

Так, он хорошо запомнил, как уличная толпа отмечала падение Порт-Артура. Тогда, как и сегодня, вдоль всех улиц Токио были поставлены леса и натянуты тросы для развешивания фонарей и флагов. А вдобавок по некоторым улицам ещё и дефилировало праздничное фонарное шествие.

Однако услужливая память подсказала Иртеньеву и совсем иную картину, о которой он дознался, в общем-то, случайно. Как рассказывали иностранцы, бывшие тогда в Токио и теперь обосновавшиеся вместе с полковником в Центральной, во время празднования победы под Тюренченом и начала осады Порт-Артура, произошло событие, которое при желании можно было считать предзнаменованием.

Тогда власти устроили грандиозную манифестацию с холостой стрельбой, криками «банзай» и ракетной шумихой. Напуганные всем этим лошади конной полиции, сопровождавшей шествие, калеча людей, начали бросаться из стороны в сторону, и в конце концов возникшая толкотня привела к тому, что огромное количество манифестантов попадали в старинный ров подле дворца Сёгунов.

Конечно, по ряду косвенных признаков, полковник догадывался, что японскому люду из-за войны живётся всё хуже. К тому же Иртеньев знал совершенно точно, что Япония без поддержки извне войну вести не может вообще, и тем не менее его очень удивляла царившая кругом эйфория.

Сообщения о непрерывных победах, видимо, настолько опьянили простых японцев, что они, в явном ожидании победоносного мира, воспринимали всё как должное. Кроме того, каждая значительная победа на суше или на море служила поводом для общего празднования, что конечно же укрепляло веру народа в собственную силу.

Эти размышления на какой-то момент отвлекли Иртеньева от улицы, и только случайно перехваченный презрительный взгляд, а потом и довольно явственно произнесённое слово «акачихе» заставили полковника вернуться к действительности.

Время, проведённое в Токио, не прошло для Иртеньева даром. Во всяком случае, кое-что по-японски он уже понимал, и именно поэтому совсем не случайно брошенное слово заставило полковника посмотреть на окружающее другими глазами.

«Акачихе» по-японски означало «рыжий». Так здесь называли всех европейцев, а заодно и американцев. Кроме того, Иртеньеву уже приходилось слышать нечто подобное и, ясно представив себе настроение толпы, полковник поспешил убраться в отель.

Оказавшись в номере, он, не раздеваясь, свалился на кровать и минут двадцать лежал, бездумно уставившись в потолок. Потом сорвался, схватил карту, разложил её на столе и принялся внимательно изучать словно раскрашенный лист бумаги мог дать ответ, почему случился разгром.

Упершись взглядом в узость Цусимского пролива, Иртеньев старался понять, что заставило адмирала Рожественского пойти именно сюда. Ведь тут, совсем рядом японские берега, остров Цусима, Дажелет, Сасебо, Нагасаки и прочее…

Полковник так разволновался, что, и сам того не заметив, начал думать вслух, сваливая в кучу любые вспомнившиеся названия. Даже не будучи моряком, он отлично понимал, что достаточно было обеспечить любой малоприметный парусник радиотелеграфным аппаратом, и все сведения о приближающейся эскадре станут тотчас известны японскому адмиралу.

И одновременно подспудно зашевелился червячок подозрений. Достаточно было соединить воедино бесконечные отступления Куропаткина, чуть ли не измену Стесселя и гибель эскадры, чтобы предположить какой-то пока неизвестный, но, похоже, реально существующий сговор…

Поймав себя на такой крамольной мысли, Иртеньев затряс головой, как бы пытаясь отбросить неизвестно откуда возникшее предположение. Конечно же подозревать такое, было несусветной чушью, и полковник немедленно запретил себе даже думать об этом.

Криво усмехнувшись, Иртеньев шагнул назад к кровати и тут заметил краешек почтового конверта, выглядывавший из-под сдвинутой на край стола вазы. Похоже, по случаю праздника, прислуга даже пренебрегла чаевыми и просто оставила письмо дожидаться адресата в номере.

Понимая, что любые инструкции уже устарели, полковник нехотя взял конверт, но едва взглянув на кругло выписанный адрес, вздрогнул. Почерк был слишком знакомым, и вздрагивающими пальцами надорвав конверт, Иртеньев вытащил сложенный вчетверо лист бумаги.