Призраки Дарвина - Дорфман Ариэль

— Сколько созданий вроде этих выставляли на потеху публике, Фиц, попробуй догадаться. Двадцать пять тысяч, — ответила она на собственный вопрос. — И у каждого пленника вспышкой обожжена сетчатка, каждый ищет хозяина. Генри и Крао могут быть лишь верхушкой айсберга, разведчиками, которые изучают местность перед крупным вторжением. Я не могу позволить Дауни добраться до них раньше меня.

Я вздрогнул. Вместо женщины, с любовью говорившей о Генри и его тяжелом положении, она теперь скорее напоминала Дауни; Кэм как будто начала с ним состязаться в какой-то извращенной манере. Казалось, в Париже, когда он гнался за какой-то смутной идеей передачи визуальной памяти через поколения или через слюну, она не возражала, но как только детективы Каннингема раскрыли частную заинтересованность Дауни в этом расследовании, Кэм, похоже, восприняла это как оскорбление и вызов. Словно бы Дауни вторгся на территорию, которая в силу моего существования и наших отношений принадлежала ей и никому иному.

Это правда, что она хотела найти братьев и сестер, далеких и близких, бедуинов, индейцев дакота и карликов с Окинавы, которые сопровождали Генри из тьмы прошлого. Это правда, что она горевала об их вырванных с насиженных мест жизнях. И она действительно надеялась облегчить болезнь других юных жертв. Но ее самое глубокое и неистовое желание возникло из необходимости одержать победу над Дауни в его собственной игре.

Тот факт, что Дауни имел в своем распоряжении так много активов, корпоративных и государственных, казалось, подстегнул ее. Она считала это преимущество каким-то несправедливым, неспортивным, направленным против нее лично и была полна решимости даже при такой неравной игре обскакать его, проявив недюжинные таланты, подкрепленные уверенностью, что воображение одного человека может превзойти целую армию противников.

Но, наблюдая, как она скармливает факсу страницу за страницей вопросы, фотографии и биографические сведения, я говорил себе, что это не объяснить одной только беспощадной конкуренцией. Может, с ней что-то не так на более глубинном уровне, может, все это время она была такой же ущербной, как и я, только без посетителя, который выявил бы это состояние. Или же удар обломка Берлинской стены навредил ей сильнее, чем мы думали, и все эти два года у нее была-таки амнезия. Я мог представить, как она проснулась на рассвете 1992 года рядом с папкой, валявшейся на кровати, как читала эти страницы и медленно возвращалась к своему прежнему истинному «я». Я бы не стал сбрасывать со счетов, что она могла решить прежде, чем я проснусь в то новогоднее утро, для моего же блага придумать байку, что все это время хорошо себя чувствовала и полностью контролировала процесс. Она всегда была одержима контролем, моя Камилла Вуд.

В одном можно было быть уверенным. Если я не спасу ее сейчас, позволив просто бродить по лабиринту бесконечных генеалогических пересечений, ужасающих фотографий и зверств, дам Дауни вторгнуться в нее, как Генри вторгся в меня, я снова потерплю неудачу, подведу ее и себя, и на этот раз уже не будет никакого отпущения грехов.

С того момента, как мы снова встретились, она критиковала меня за безынициативность, мнение подкреплялось моей недавней пассивностью во время ее собственного недуга. Всякий раз, когда я робко предполагал, что она перегибает палку в поисках собратьев-призраков, затерянных в пустыне мировой истории, она отвечала: «А что же ты предлагаешь, любовь моя?»

Ей предстоит это вскоре выяснить.

Пока она участвовала в гонке с Дауни, я твердо придерживался программы изучения кавескаров, верный идее, что, как только мы расшифруем, чего хотел Генри, и сможем смотреть на мир его глазами, появится и конкретный план действий.

Я попытался представить его в день, когда его похитили, когда безжалостно увезли прочь от родных берегов, а затем в первую ночь в темном трюме корабля.

Я решил, что первыми его утешат женщины. Я решил, что они действовали как хранители памяти группы, описывая каждый утраченный камень, каждый остров, зал ив, каждую тюленью шкуру, обсидиановый кремень, увядший кустарник, чахлое деревце. Я решил, что они воспевали пейзаж, каждое слово станет ячейкой сети, а каждый предмет — рыбой, пойманной в эту сеть, воспоминанием, которое нужно почистить, выпотрошить, сохранить и грызть, пока оно не станет частью их общего пейзажа в душе: бухты, пляжи и выгоревшие кости кита, то, как ветерок и моросящий дождь под облаками предупреждают о приближении бури, как они бросают камни в море, предупреждая природу, что им надоели нескончаемые штормы. Как если бы усилиями тех, кто говорил и пел в темном нутре корабля, и благодаря вниманию тех, кто слушал, отвечал и повторял, через волшебное вместилище своего языка они сумели укрыть похищенную родину и гарантировать, что она никуда не денется, пока прирастает расстояние, мили и волны, ожидая нетронутой их шаги и пальцы. Ночь за ночью, день за днем они пересказывали друг другу истории о земле и море, о каноэ и охоте, о потушенном и снова зажженном огне, словно заклинания против демонов забывчивости, призывая подростков не отчаиваться, обучая младших детей словами, которыми можно дышать, даря им дом в языке и дом в воспоминаниях, которые придется разделять до той поры, пока дом не материализуется из тумана, чтобы его можно было пощупать, пройти по нему и ориентироваться, пока они не смогут искупаться в ледяных реках и вынырнуть из них, как если бы они переродились, а это путешествие станет лишь дурным сном, который никогда не вернется. Они старались не забыть свою родину, чтобы она не забыла их, не забывать ягоды и прибой, причудливых птиц тинаму, морского бекаса и пингвинов.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Именно это неистовое и нежное возрождение прошлого позволило взрослым мужчинам взять под крыло молодых людей, Генри и Педро. Антонио предположительно был их отцом, а Капитан — вождем, возможно, шаманом, так что им было чем поделиться. Вероятно, их начали наставлять еще на борту корабля, но я подозревал, что это стало действительно важным, когда индейцев заключили в тюрьму за оградой в Булонском лесу, когда им пришлось всячески развлекать глазеющих парижан, проводя несуществующие церемонии. Как только последнее представление заканчивалось и последние зрители, купившие последние входные билеты, возвращались в свои апартаменты в тени широких бульваров, старейшины нашептывали двум молодым людям, какими на самом деле должны быть их обязанности, какие настоящие ритуалы они пропустили и как должны готовиться к ним.

Их и правда, скорее всего, схватили в море, потому что агенты Хагенбека не смогли бы найти их на суше, обнаружить пещеры, в которых прятались кавескары. Племя странствует по воде в поисках лучших мест для рыбалки. Вероятнее всего, — это было моей задачей, я должен был визуализировать то, что Генри не мог сказать, — в одной из бухт выкинуло на берег кита, что послужило сигналом для разбредшихся семей собраться, чтобы начать обряды, ведь мяса гарантированно хватит на много дней. Готовились ли Генри и Педро к участию в церемонии, которая ознаменовала бы их переход в зрелость, если бы их жизни, как и мою, не изувечили? Мне казалось, что Генри, как и меня, отстранили от окончательного обряда инициации, который сделал бы его полноправным членом сообщества, и это причина, по которой он выбрал меня. Потому что тогда получалось представить, как Антонио и Капитан подошли к нему с секретами, известными только им.

Большая часть того, что узнали парни, была скрыта даже от любопытных глаз сочувствующих антропологов и миссионеров, но просочилось достаточно информации, чтобы посторонние могли угадать очертания происходившего внутри церемониальной хижины. Учитывая их возраст, можно было предположить, что Генри и Педро прошли через kálakai, первое посвящение для молодых людей обоих полов, в котором участвовала бы и Лиза, хотя женщинам запрещалось проходить следующие этапы, дозволялось только приносить еду ко входу в священную хижину. Генри и Педро, с другой стороны, поручили бы следить за тем, чтобы матери и сестры, бабушки и дочери не заглядывали внутрь, им нужно было бы отпугивать женщин, неистово танцуя перед ними под видом духов: мужские тела разрисовывали полосами, а лица закрывали масками. Если они хорошо проявят себя, их вскоре могут пригласить пройти yinčiháua — пусть только подтвердят свою готовность.