Ночь Патриарха - Эрика Косачевская

Учёба в танцевальной студии, на мой взгляд, спасла Коле Быкову жизнь: когда началась война и его призвали рядовым в армию, будущего мужа сестры не отправили в пехоту, где бы он, скорее всего, погиб, а направили в Армейский танцевальный ансамбль, где он и «протанцевал» всю войну.

Моя двоюродная сестра Ляля хорошо рисовала и до войны училась на скульптурном отделении Художественного института имени Сурикова. Но, когда началась война, большинство студентов и преподавателей забрали на фронт, институт как-то опустел, а главное, стало трудно работать с холодной глиной в не отапливаемых помещениях мастерских — нестерпимо стали болеть руки. В это время уехала в эвакуацию ассистентка дяди Миши, и он уговорил дочь временно бросить институт и занять место его ушедшей ассистентки.

На одном из сборных концертов перед самым окончанием войны они познакомились с Колей. У них начался роман, и они поженились. Для Коли это была хорошая партия — в ансамбле у него не было никаких перспектив. Ну, ещё два три года он протанцует… А что потом? Специальности у него не было, идти на «Трёхгорку» учеником к станку в его годы как-то не хотелось. А так он, краснопресненский уличный мальчишка из простой рабочей среды, входил в интеллигентную актёрскую семью.

Коля демобилизовался и ушёл из ансамбля, а дядя Миша стал готовить зятя для выступления в качестве актёра оригинального жанра. Коля оказался способным учеником. Занятия танцем развили в нём прекрасную координацию движений, и он быстро научился жонглировать булавами, кольцами и другими предметами, исполняя при этом чечётку. Зять освоил фокусы дяди Миши с голубями, кроликом и, конечно, с картами. И они стали выступать вместе. Ляля ассистировала им обоим.

Через какое-то время Ляля с Колей подготовили собственную программу, прошли квалификационную комиссию и стали выступать отдельно. А дядя Миша взял к себе свою старую ассистентку, которая работала с ним до Ляли.

Номер Коли и Ляли пользовался успехом, они участвовали в сборных концертах, выступали в клубах и на предприятиях, ездили на гастроли по стране и даже за рубеж. Помню, как Коля с восторгом рассказывал об их гастролях в Будапеште и Праге — в городах, где он когда-то выступал в конце войны со своим танцевальным ансамблем.

У молодой семьи появился свой круг интересных друзей и знакомых из актёрской среды.

Мне на всю жизнь запомнился случай, когда однажды у них в гостях я встретилась со знаменитым в то время иллюзионистом Диком Читашвили. Он, развлекая гостей, показывал некоторые свои фокусы. Я никак не могла понять, как это у него получается. Особенно меня поразило, когда он, достав из нагрудного кармана пиджака расчёску, взял мой большой палец и провёл по нему ниже ногтя обратной стороной этой расчёски. Появилась полоска крови, я вскликнула в испуге. Но Дик спокойно рукой вытер кровь. Никаких следов пореза на пальце не осталось. Он показал свою расчёску — она на вид была самой обыкновенной мужской расчёской и не имела никаких особенностей.

Что это было — технический фокус или сеанс гипноза, я не могу понять до сих пор.

У Ляли с Колей долго не было детей, и наконец, Ляля забеременела. Ребёнок родился преждевременно, менее чем шестимесячным и весил всего шестьсот с небольшим грамм. По существу это был ещё плод. В то время, более пятидесяти лет назад, когда у нас ещё не было современной аппаратуры, он был обречён. Но за дело взялась Раиса Михайловна: мальчика поместили в специальную камеру, тётя каждый день приезжала в роддом, давала руководящие указания, и ребёнка выходили. Назвали его Максимом.

Родовая травма не прошла бесследно — Максимка в развитии значительно отставал от сверстников. Он до конца своих дней так и научился завязывать шнурки, и Ляля всегда покупала ему или туфли-макасины, или ботинки на молнии. Учился Максимка тяжело. Но Ляля вошла в Родительский комитет, завязала добрые отношения с учителями, преподносила им подарки, и Максимка с грехом пополам окончил школу. Он получил Аттестат зрелости, хотя от выпускных экзаменов его освободили по состоянию здоровья.

Используя свои связи, Коле удалось устроить сына в цирковое училище, по окончании которого Максимка стал артистом разговорно-музыкального жанра — выступал с короткими рассказами, аккомпанируя себе на рояле. Музыке его учили с раннего детства. Я сама никогда не видела его выступлений, но родственники и знакомые говорили, что он на сцене смотрелся совсем не плохо.

В жизни Максимка был странен, у него были искажены понятия допустимого и возможного. Однажды Ляля уговорила меня взять его с собой на две недели в Гагру, куда мы с моим сыном-школьником поехали отдыхать по курсовке в Дом отдыха архитекторов. Большой частный дом, где мы обычно останавливались, принадлежал армянской семье. В нём, как всегда, было много отдыхающих, и отдельной комнаты Максиму не нашлось. Поэтому его разместили на открытой террасе.

Вместе с нами Максимка получил право входа на закрытый для посторонних пляж Дома отдыха. Вёл он себя там, как сейчас говорят, неадекватно. Однажды он вытер липкие после мороженного руки чужим, развешанным для сушки на перилах тента полотенцем. Заметив это, хозяева подняли шум, а он спокойно ответил, что это его полотенце, хотя его собственное полотенце было расстелено на лежаке.

Пару дней спустя, Максимка, ссылаясь на то, что он мой племянник, пытался одолжить у совсем незнакомых ему отдыхающих деньги. Хорошо, что я это заметила и вмешалась, потому что его долги, конечно, пришлось бы отдавать мне.

Каждый вечер Максимка уходил куда-то в город и возвращался очень поздно. У него завязался конфликт с местными ребятами, и они потом искали Максима — приходили к нашей хозяйке «качать права». Я не поняла, в чём было дело, но только разобрала, что Максим им продал джинсы фирмы «Левис», которые оказались то ли некачественными, то ли сильно поношенными. После этого Максим, опасаясь, что его побьют или даже прирежут, приходил домой «огородами» — через чужие участки.

Но самое неприятное выявилось, когда Максим уже уехал в Москву. Хозяйка рассказала мне, что, возвращаясь поздно из города, Максим залезал в стоящие на его террасе два холодильника и сжирал хранящиеся там продукты других отдыхающих — вытаскивал мясо из супов, выпивал кефир и молоко, съедал колбасу и фрукты.

Я спросила хозяйку, почему они об этом не рассказали мне, пока Максим ещё не уехал. На что она, пожав плечами, ответила, что стеснялись, боялись меня обидеть.

Наши отношения, слава Богу, после этого не испортились, и я потом много лет подряд, когда сын вырос и отдыхал отдельно, приезжала к ним с подругой Юлей. Мы выезжали вместе с мужем хозяйки в море на ловлю салаки, потом коптили рыбку в специально устроенном под навесом мангале. Ничего вкуснее нет, чем горячего копчения ещё тёплая салака, если её, тем более, запивать молодым домашним вином.

Вино было своё. Над огромным деревянным чаном, стоящим в подвале дома, вились мушки. В этом чану бродило, дозревало молодое вино «изабелла». Хозяйка спустилась в подвал, разогнала мух, раздвинула бродящий виноград и нацедила поварёшкой кувшин этого вина. Пилось это вино легко, как виноградный сок. Хотя хозяева нас предупреждали, что молодое вино не так безобидно, как кажется, мы не вняли их советам. Поняли мы их правоту позже: когда пытались встать из-за стола, а ноги совершенно нас не слушались.

Максим продолжал жить под крылышком обожающих его родителей. Он понемногу продолжал работать на эстраде и даже женился на славной девушке Марине. Ляля с Колей всё делали, чтобы Максимка мог жить нормальной жизнью. Они купили молодым двухкомнатную квартиру в том же кооперативном доме для актёров, где жили сами — на углу улицы Петровки и Садового кольца. Я не очень часто с ними общалась, но через наших родственников доходили слухи, что Максим часто бывал вспыльчив, поднимал руку на Марину и даже на мать. Марина несколько раз уходила от него, но Ляля каждый раз уговаривала невестку переждать ссору, пожив у них, и постепенно молодые супруги мирились.

Погиб Максим нелепо. Он возвращался в компании сильно подвыпивших приятелей со свадьбы своего друга. В метро на какой-то из станций компания вышла, и он должен был до дома пару остановок добираться один. Тут следы его терялись.

Проверили все морги, вытрезвители, больницы — нигде Максимка не значился, хотя у него были с собой документы. И только после того, как через общих знакомых подключили к расследованию пользующегося большим авторитетом у властей знаменитого певца Иосифа Кобзона, почти месяц спустя, Максима нашли в морге среди неопознанных тел. Он поступил туда из вытрезвителя, в который его сильно избитым, практически мёртвым, доставили милиционеры. А найти Максима не могли, поскольку при регистрации его фамилия была записана с ошибкой: вместо Быкова, был зарегистрирован Боков. И если бы его случайно ни нашли, то спустя ещё 2–3 дня, Максим был бы похоронен в общей могиле для неопознанных тел. Тогда его следы потерялись бы окончательно.