Ночь Патриарха - Эрика Косачевская

И это, несмотря на то, что маленькая, сама была свидетелем страшного голода на Украине в начале тридцатых годов — результата коллективизации, когда нас боялись выпускать одних гулять, потому что воровали «на мясо» детей.

Наша домработница Поля, показывая страшные шрамы от вызванного голодом фурункулеза, говорила радостно, что ей повезло, потому что когда у них отобрали все зерно и весь скот, ее сестренки и братишки, мать, отец, бабушка с дедушкой — все умерли от голода, и из многочисленной семьи она выжила одна.

А в 1937 году в Харькове наш «новый» дом для ответственных работников по утрам не досчитывался то одного, то другого жильца, исчезнувшего за ночь. А потом на помойке мы находили какие-то книги с вырванными страницами, чьи-то разорванные письма без адресов.

Я помню, как мы на уроках дружно заклеивали в учебниках портреты вождей, которым вчера еще поклонялись, которых вчера еще славили на всех углах, а сегодня они стали врагами народа. Я искренне верила, что все это временно, что справедливость восторжествует.

И ведь я не одна была такой. Власти, благодаря невиданной по масштабам идеологической обработке сознания населения, умело подменили служение своим личным интересам, своим непомерным амбициям, благородным служением отчизне, народу. Выросло целое поколение, воспитанное советской пропагандой, свято верящее в лучезарные идеалы коммунизма, в справедливость советского строя, искренне готовое отдать жизнь за великую партию, за любимого Сталина. Это поколение чистых, мужественных мальчиков полегло в первые месяцы войны, расплатившись своей жизнью за ошибки своих любимых вождей. Сгинули эти отважные мальчики без следа, даже не успев оставить потомства. Ветер гуляет над их безымянными могилами, а матери, единственные, хранившие память о них, ушли из жизни. Я думаю, среди этих мальчиков был и мой не встреченный суженный.

И только осколки этого поколения, воинственные старички и бабульки, не растерявшие до сих пор своих идеалов, по-прежнему собираются под красными знаменами, защищая от покусителей постулаты своей веры.

Поистине, вера иррациональна!

Мое же прозрение как-то наступило вдруг. Это было уже после войны. Кругом много говорилось о наших необыкновенных успехах в сельском хозяйстве, в промышленности, а я думала, как мне не везет — то, что меня окружает, из рук вон плохо, а ведь где-то дела идут хорошо. И вдруг какая-то пелена спала с моих глаз: я поняла, что плохо везде, а если говорят, что где-то хорошо, то это обман, наглое вранье.

И это видение реальной действительности наступило уже навсегда, развилась типично советская привычка в любой официальной информации видеть скрытый подтекст.

Наша с мамой Челябинская эпопея заканчивалась. Летом мы отправились в Канск в отпуск, а через год, когда я окончила шестой класс, перебрались к отцу совсем.

Маму тревожило, что тетя Люба с Эллой оставались одни, они хуже нас были защищены от жизненных перипетий. А в Канске нас ждала совсем другая жизнь, более устроенная и сытая. Папа работал в Управлении «Краслаг», одном из подразделений ГУЛАГ’а, начальником юридического бюро и был неплохо обеспечен продуктами. Мама стала членом Коллегии адвокатов, прилично зарабатывала и имела возможность регулярно помогать деньгами тете Любе с Эллой, которые 1945 году вернулись в Харьков. Мы этого сделать не могли, так как папе, бывшему политическому заключенному, запрещалось проживать в крупных городах.

В Канске я окончила школу и уехала в Москву поступать в институт. Мои родители остались одни.

В 1956 году отец был реабилитирован, и я перестала быть дочерью «врага народа». А еще через два года папа с мамой переехали в Подмосковье. В 1994 году я оформила документы и получила статус «жертвы политических репрессий».

Но это уже совсем другая история.

Мои родители

Теперь, очевидно, стоит рассказать о моих родителях. Мой отец родился в Каховке и вырос в многодетной семье. Его родная мать — белокурая красавица в двадцать семь лет умерла от чахотки, оставив сиротами четверых детей. Папа рассказывал, что бабушка была такой красивой, что, когда они с дедушкой приходили в кафе, публика постепенно перемещалась поближе к их столику.

Овдовев, дедушка женился во второй раз. От этого брака у него тоже было четверо детей.

Когда я спросила у папы, кто по специальности был дедушка, то отец, слегка замявшись, ответил, что он был мелким чиновником. Но гораздо позже выяснилось, что дедушка был довольно богатым маклером на зерновой бирже и, кроме того, сам занимался через посредников скупкой зерна у крестьян. Поэтому его доходы были неровными: то густо, то пусто. Но, тем не менее, имея восемь детей, жили в собственном доме с садом, держали кухарку и прислугу «за всё». Платили им по одному рублю в месяц при хозяйских харчах. Когда я спросила, почему платили так мало, папа ответил, что по тем временам это было не так уж мало, поскольку пять рублей тогда стоила дойная корова.

У дедушки был хороший слух, и он отлично играл на скрипке. Зато бабушка была совершенно лишена музыкального слуха. Мой отец пошел в неё, и в жизни ни одной песни не смог спеть правильно, хотя любил петь. Самой любимой песней у него была «Каховка», и он часто напевал её, отчаянно фальшивя.

Мачеха, очевидно, уделяла мало внимания старшим неродным детям. Отец рассказывал, что он в каждом классе гимназии сидел по два года и за восемь лет окончил только четыре класса. Но зато он в семь лет переплывал Днепр.

Отец очень любил читать и те деньги, которые ему давали в гимназию на завтрак, он тратил на книги, в частности на выходившие регулярно в бумажных обложках выпуски с приключениями знаменитого сыщика Ната Пинкертона. Когда я стала взрослой, папа говорил мне о полезности такой литературы, которая, несмотря на не совсем высокие художественные достоинства, развивает у детей охоту к чтению.

В шестнадцать лет отец ушёл из дома и уехал в Мариуполь, где поступил работать приказчиком к своему дяде Тимофею — купцу, торгующему мануфактурой.

Уже в советское время отец получил высшее образование, хотя не имел среднего, поскольку окончил только четыре класса гимназии. Вместе с тем, он был начитанным юношей, умеющим четко и ясно, на хорошем русском языке излагать свои мысли, а главное, обладающим великолепным чувством юмора. Это позволило ему впоследствии стать неплохим юристом.

В Харьковский университет отец попал по разнарядке, как боец Красной армии. Зная его скептическое отношение к большевикам, я спросила: «А каким образом тебя занесло в Красную армию?»

Передаю его рассказ, как я его запомнила.

Ехали они с другом Алёшей из Мариуполя в Херсон. На поезд налетели зеленые. Поставили всех мужчин вдоль вагонов и объявили:

— Или вы идете с нами, или под расстрел!

Пришлось идти воевать в отряд зеленых. В одном из боёв, белые их разбили. Поставили всех пленных в ряд на опушке перед лесом и объявили:

— Или идёте воевать с нами, или расстреляем!

Какое-то время отец воевал в Белой армии. Под Царицыном они потерпели поражение от красных. Всех поставили в одну шеренгу. Пленных офицеров вызвали вперёд и тут же перед строем расстреляли. Рядовым бойцам предложили: или идти в Красную армию, или тоже под расстрел.

Так мой отец стал бойцом Красной армии.

Поскольку он был грамотным, хорошо говорил и неплохо писал, его взял к себе для работы в штабе командарм Дыбенко.

Однажды к ним для переговоров приезжал Махно, с которым красные тогда «дружили». Отъезжая обратно, батька «по ошибке» прихватил вагон муки. И отца, как имеющего дар убеждения, послали к Махно вызволять этот вагон.

К самому Махно отца не пропустили, а принял его начальник контрразведки, знаменитый своей жестокостью Лёва Задов, в прошлом довольно известный одесский поэт.

Выслушав претензии красных к Махно, Задов сказал отцу:

— Если хочешь жить, сделай так, чтобы я тебя больше не видел.

Отцу, естественно, ничего не оставалось, как только быстрее ретироваться.

Когда он прибыл в свой штаб, Коллонтай, жена и соратница Дыбенко, а по существу его заместитель, раскричалась:

— Вот, посылают мальчишек! Сама поеду!

Взяла с собой секретаршу с пишущей машинкой; все они погрузились в пролётку, запряженную лошадью, и поехали на переговоры к Махно.

Вернулась Коллонтай одна, пешком, без секретарши с машинкой, без пролётки с лошадью, ну и, конечно, без муки.

Окончание Гражданской войны застало отца в Харькове. В это время в 1921 году был объявлен первый при Советской власти набор студентов в Харьковский университет. И отец при демобилизации получил направление туда на учебу. Он поступил на юридический факультет, где и встретился с мамой.

Они полюбили друг друга, поженились, и в результате родилась я.