Великая война Сталина. Триумф Верховного Главнокомандующего - Константин Романенко

Командующим войсками района прикрытия назначаю Вас…

Оборону государственной границы организовать, руководствуясь следующими указаниями: в основу обороны положить упорную оборону УРа и созданных по линии госграницы полевых укреплений, с использованием всех сил и возможностей для дальнейшего развития их. Обороне придать характер активных действий.

Всякие попытки противника к прорыву обороны немедленно ликвидировать контратаками корпусных и армейских резервов…»

Таким был тот сценарий, по которому все армии прикрытия должны были встретить войну. Участник боев с японцами на КВЖД и советско-финской войны генерал армии Д.Г. Павлов, имевший опыт войны в Испании, не был новичком в военном деле. Поэтому его директива учитывала как вариант наступления, так и отступления

Она предписывала: «При благоприятных условиях резервам армии быть готовыми по моему приказу к нанесению стремительных ударов…

В случае наступления явно превосходящих сил противника и невозможности удержать полевые укрепления по линии госграницы предельным рубежом отхода войск района прикрытия является передний край УРа, опираясь на который контратаками уничтожить наступающего противника…»

Еще до 20 мая начальник Генштаба разослал командующим округами директивы, определявшие порядок ввода в действие и планов прикрытия. Так, в директиве № 503859/сс/ов командующему войсками ЗапОВО предписывалось:

«План прикрытия вводится в действие при получении шифровальной телеграммы за моей, члена Главного Военного совета начальника Генерального штаба, подписью следующего содержания:

«Приступить к выполнению плана прикрытия».

Поэтому Жукову не нужно было зачитывать Сталину какую-то особую директиву. Но регламентация условий ввода в действие плана прикрытия была не случайной. Она диктовалась тем, что одновременно с началом осуществления плана прикрытия включался в действие весь механизм военной машины. В приграничных округах объявлялась мобилизация. Но не это являлось главным.

Наиболее значимым было то, что на исходные позиции выводились армии «упреждающего удара». Повторим и то, что еще в мае в соображениях «по плану стратегического развертывания» нарком обороны и начальник Генштаба, говоря о возможности внезапного удара со стороны Германии, предлагали: « Упредить противника в развертывании и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развертывания и не сумеет еще организовать фронт…»

Таким образом, введение в действие плана прикрытия означало начало движения к войне. Однако принятие такого решения носило не только стратегический характер. Прежде всего это было политическое решение.

Сталин прекрасно знал слова Клаузевица относительно начального периода войны. Выдающийся немецкий стратег писал: «Политика, к сожалению, неотделима от стратегии. Политика пользуется войной для достижения своих целей и имеет решающее влияние на ее конец .

В начальный период войны в связи с массированными передвижениями войск по обе стороны границы, вызванными подготовкой к нападению или обороне, а также в связи с неминуемыми провокациями или действиями, которые могут быть расценены как провокации , бывает трудно определить, кто является инициатором конфликта.

В начальный период войны бывает часто очень трудно доказать, кто в действительности является агрессором, а кто – жертвой агрессии ».

Конечно, Сталин не мог допустить, чтобы в предстоявшей государству войне Советский Союз был назван агрессором. Это было главным! Это решало очень многое, и прежде всего определяло расклад сил в столкновении стран с разными идеологиями.

Именно эти различия помешали государствам Европы преодолеть трудности и найти взаимоприемлемые решения накануне вторжения Гитлера в Польшу. У каждой из великих держав имелись свои интересы и свой подход к вопросам мировой политики. Несмотря на предложения Сталина, накануне войны Великобритания так и не пошла на меры, обеспечивающие коллективную безопасность против Гитлера, выдвигаемые Советским Союзом. Не было соглашения и с Америкой.

Поэтому Сталин не мог позволить шаги, которые могли бы расцениваться в мире как развязывание войны. Великий политик, он открыто проводил ясную и последовательную линию, чтобы доказать , что СССР не хочет войны и поэтому не может быть агрессором. Демонстрацией такой линии стало и заключение двусторонних пактов с потенциальными агрессорами.

Он прекрасно дирижировал той политической увертюрой, которая предшествовала подготовке к отражению нападения. Он уже обеспечил победу в войне политически: и пактом о ненападении с Германией, и пактом – с Японией. В его блестящей партитуре было и зондирование намерений Гитлера, и вскрывающее их Заявление ТАСС, указывающее миру на намерения Германии.

Сталин понимал, что война с Германией неизбежна, и он подготовил страну к отражению ожидаемого удара. Он создал мощную оборонную промышленность, в распоряжении Красной Армии было в достаточном количестве техники и современного оружия. Он провел скрытую мобилизацию и вывел войска на «предвоенные» рубежи. Он не имел иллюзий. И теперь, когда, изготовившись, германские войска стояли у границы страны, перед ним был все тот же выбор: или нанести упреждающий удар, или попытаться дипломатическими средствами предотвратить начало войны.

Убежденный начальником Генерального штаба и наркомом обороны, что в резерве еще есть время и наступление немцев может начаться лишь 25—26-го числа, Сталин решил до конца использовать последний шанс для удержания мира на краю пропасти. Очевидно и то, что, прежде чем повернуть ключ, пускавший в действие весь механизм военной машины, он не мог не предпринять попытки убедиться в оправданности такого решения.

Сразу после доклада наркома и начальника Генштаба о дате нападения в пределах 25—26 июня полпред в Берлине Деканозов немедленно получил поручение Сталина вручить немцам вербальную ноту. В ней говорилось об участившихся нарушениях воздушного пространства СССР самолетами люфтваффе. Только с 19 апреля по 19 июня было зафиксировано 180 нарушений границы. Как и при публикации Заявления ТАСС, Сталин вновь пытался уточнить обстановку.

Историки не поняли и другой простой аксиомы. Того, что эта нота не являлась попыткой заискивания перед Гитлером. Это был не только тактический ход дипломата Сталина. То была стратегия – она означала выбор между миром и войной. И уже утром этого последнего мирного субботнего дня Деканозов стал добиваться встречи с министром иностранных дел Германии Риббентропом. Но на каждый звонок в имперском МИДе неизменно отвечали, что министра в Берлине нет.

Попытки связаться со статс-секретарем фон Вайцзеккером тоже не дали результатов. Лишь к полудню появился директор политического отдела министерства иностранных дел Верман. Секретарю советского посольства Бережкову он ответил, что ни Риббентропа, ни Вайцзеккера нет. Верман пояснил: «Кажется, в ставке фюрера проходит какое-то важное совещание… Если у вас дело срочное, передайте мне, а я постараюсь связаться с руководством…»

Однако Деканозов имел поручение Сталина на личную встречу с министром, и, начиная с полудня, Бережков через каждый час звонил в германское министерство иностранных дел на Вильгельмштрассе. Но он не мог пробиться дальше легационных советников, дежуривших по канцелярии.

Та настойчивость, с которой Советское правительство стремилось вручить «Вербальную ноту», преследовала вполне конкретные цели. Сталин хотел прояснить ситуацию вокруг поступивших к нему сообщений о возможном нападении Германии непосредственно в Берлине. При положительной реакции Гитлера она снимала напряженность.

Но исследователи не разглядели еще один мотив, которым руководствовался Сталин. Эта нота практически была Ультиматумом. Скрытым требованием об отводе немецких войск от границ СССР. И в случае негативной реакции Гитлера она давала все формальные основания для предъявления обвинения в развязывании войны.

Сталин не мог нанести удара по германским войскам без объявления войны. И не потому, что это касалось его чести. Своими делами и поступками он олицетворял и честь государства. Он понимал, что предстояла долгая, тяжелая и кровавая война, которую нельзя было выиграть одним сражением. Он не мог пойти на вероломство, ложившееся тяжелым пятном на страну, начавшую войну, на ее народ. Оно могло изменить весь ход предстоявшего столкновения.

И когда Молотов доложил ему о неудаче Деканозова, Сталину стало совершенно очевидно, что мирный период отношений с Германией закончился. И хотя Тимошенко и Жуков уверяли его, что по выводам Генерального штаба немцы намереваются совершить нападение 25—26 июня, он не исключал вероятность удара уже к утру 22-го числа. Он не был легковерен.