Рядом с зоопарком - Юрий Бриль

Пожарная каланча — не телебашня в Останкино, тем не менее небольшая комнатка, где постовой мог погреться чаем, была предусмотрена. Большой Гоп спустился на этаж ниже и вошел в эту комнатку. Там на надувном матрасе храпел Тюлень.

Большой Гоп сел на корточки перед Тюленем, закурил сигарету «Кент». Ему страшно захотелось проучить приятеля. Как назло, ничего стоящего на ум не приходило. Искурив сигарету до фильтра, так ничего стоящего не придумав, Большой Гоп попросту сунул окурок в замечательные усы Тюленя.

— Пожар, что ли? — принюхался и пожевал губами Тюлень. Он запустил руку за пазуху, где у него всегда хранился небольшой запасец гороха, достал пару стручков, сунул в рот, потом, еще не открывая глаз, потянулся к красной пожарной кнопке, чтобы сыграть на всякий случай тревогу.

— Шуток не понимаешь? — ударил его по руке Большой Гоп.

Разумеется, понять такого рода шутки дано не каждому. Но Тюлень не обладал каким-то особенным чувством юмора, к тому же он не был очень обидчивым. Вообще же про него надо сказать, что больше всего на свете он любил поспать и потрескать гороха. И занимался преимущественно либо тем, либо другим. Тушит, например, пожар — в одной руке брандспойт, в другой — горсть гороха. Служебным рвением Тюлень не отличался. В самое пекло не лез, объясняя это тем, что нет противогаза. Противогазов в пожарной части было сколько угодно. Другое дело — ни один, даже самого последнего размера, не подходил ему. Все, наверно, потому, что Тюлень слишком много ел гороха. Доброй, даже слишком доброй была у него мама. Специально, чтобы выращивать для своего сыночка горох, она купила участок в коллективном саду. После работы она спешила на этот участок обрабатывать каменистую землю. Сыночек же ей никогда не помогал, он даже не знал, в какой стороне сад, и вообще думал, что горох делают на фабрике, как конфеты. Чем старше становился сыночек, тем больше требовалось ему гороха. Мама с годами постарела, и сил, чтобы обрабатывать каменистую землю, почти не осталось. Но сыночек и не думал ее пожалеть, такой это был человек — Тюлень.

— Пошли, — сказал Большой Гоп, — дело есть.

Тюлень выпустил воздух из надувного матраса, принялся скатывать его.

— Не потребуется, — попробовал остановить его Большой Гоп, — а вот пожарная лопатка — может быть.

Но Тюлень все равно прихватил с собой свою очень удобную переносную постель. Установив как следует постового, повесив ему на грудь для пущей важности бинокль, Тюлень нажал на маленькую кнопку.

— Между прочем, у нас есть лифт, — сказал он Большому Гопу, намеревавшемуся спуститься пешком по лестнице.

Глава шестая,

в которой гопкомпания выходит на рекогносцировку. Впервые подает голос то, которое в подвале, а некоторое время спустя Тюлень кричит «мамочка».

Большой Гоп и Тюлень без стука вошли в дверь, на которой висела табличка:

Управдом Силыч Ст. Гриб

Они гордились, что могут вот так запросто, без стука, не вытирая ног, не снимая шапок, с пожарной лопаткой под мышкой и даже с надувным матрасом войти к начальству. Дело в том, что Силыч был их другом.

— Грустно и обидно, — вместо приветствия сказал Силыч.

— Ты прямо зеленый от грусти и обиды, — сказал Большой Гоп, — зеленее крокодила Гены.

— А что случилось?

— Полвека на посту, незаменимейший человек, а что получается? Получается, что уважения и почета я не заслужил. Все выпускники школы получили приглашения, а про меня, вы думаете, кто-нибудь вспомнил?

— Нашел из-за чего расстраиваться, — сказал Тюлень. — Мы получили, да не пойдем.

— Я бы тоже не пошел, внимание дорого. Забыли, а у меня, между прочим, заслуги. В семнадцатом, когда вас и в помине не было, я учился в гимназии. Вы думаете, так просто учиться в гимназии?.. Трудное было время. Не раз за высказывание свободолюбивых идей царские сатрапы пороли меня розгами, но я…

Если бы вдруг случайно с Силычем оказался кто-нибудь из однокашников, он бы напомнил ему, что его свободолюбивые идеи заключались в том, что он сбегал с уроков и подбивал к тому своих товарищей. Но поскольку своих однокашников он давно не встречал, то и плел всякие небылицы про свои заслуги и про старую жизнь.

— Сейчас скажу такое, что ты мигом забудешь о своей обиде и грусти, — сказал Большой Гоп и посвятил Силыча в дело.

Силыч не был таким наивным, как Тюлень, чтобы поверить всему безоговорочно, и только из уважения к дружбе согласился пойти в подвал на рекогносцировку (так он выразился) местности. Он облачился в старый гуммированный плащ, обмотал шею шарфом, надел на голову солидную резиновую шляпку. Закрыв свой кабинетик, повесил на дверь табличку:

Ушел на прогревание

Большой Гоп подвел Тюленя и Силыча к школе, как раз к тому месту, где была первая дырка, и сказал:

— Ныряйте по одному, пока никого нет.

— Я постою на шухере, — попробовал увильнуть Тюлень.

— Тебе помощь требуется, да?

— Несолидно как-то, — поправил шляпку Силыч. — Да и зачем лезть в дырку, когда можно через дверь. Она всегда открыта.

— Ты, Силыч, у нас голова.

Дверь и в самом деле была открыта.

— То-то же, в гимназии, между прочим, я был, можно сказать, круглым отличником, разве что по закону божьему выделялся скромностью, потому как рос отчаянным атеистом.

Оказавшись в темноте, гопкомпания начала спускаться по широкой подвальной лестнице, придерживаясь за стены. И вдруг:

«Ы-ООО-УМРРР-ТЫХ-ТЫХ!!!»

— Ой, у меня шнурок развязался, — остановился Силыч, запамятовав, что обут в резиновые сапоги.

— Эй ты, Кабася, — сказал Тюленю Большой Гоп, — двигай первым! В случае чего закроешь нас своей широкой, хы-хы, грудью, — и ткнул его черенком пожарной лопатки, как дулом боевой винтовки.

Тюлень двинулся первым. По ржавым трубам струилась вода, тут и там скапывало, шипело, квакало. Тюленю показалось, что они попали в желудок страшного чудовища, кровь стыла от этих утробных звуков могучего пищеварения, Тюлень даже на некоторое время забыл лущить горох. Он то и дело останавливался, но, чувствуя спиной «дуло», делал маленький шажок вперед.

— Где-то были выключатель и лампочка.

— По-моему, в маленькой комнате.

— Сворачивай направо.

Свернули направо, вошли в Маленькую подвальную комнату, принялись шарить по стенам, ища подвальный выключатель. Наконец Тюленю удалось нащупать маленькую шишечку выключателя… Он повернул ее — на мгновение вспыхнул свет.

— Ой, мамочка! — заорал Тюлень.

Глава седьмая,

в которой Геннадий Николаевич нагоняет страху, Федя Елкин анализирует события последних дней и приходит к неутешительным выводам, Тюлень кричит «мамочка» во второй раз. В этой главе проливается немного света на то, которое в подвале.

Весь класс дрожал от страха. Дрожали коленки, столы, в которые упирались эти коленки, дрожал пол, на котором стояли столы, дрожали шкафы, которые стояли на этом полу, дрожали колбы и реторты в шкафах, дрожали и мелодично позвенькивали. Вообще Геннадий Николаевич умел нагонять страху. А только и сделал, что, легонько постукивая мелком, написал на доске два слова:

КОНТРОЛЬНАЯ РАБОТА

Все просто онемели от страха, а тут еще — «Ы-ООО-УМРРР-ТЫХ-ТЫХ!!!»

— Не отвлекайтесь, — сухо отреагировал Геннадий Николаевич. — У вас не так много времени, как вам кажется. — И, подумав, добавил: — Это, должно быть, трубы отопительной системы.

Федя не стал даже переписывать условия задач. Никакой надежды на то, что с ними справится, не было. Но сказать по правде, это его не особенно огорчало. Был уверен, что двойки получат многие. А ведь когда чувствуешь поддержку товарищей, никакая беда не страшна. Федя заглянул в тетрадку Грине — никаких сдвигов, но Гриня был оптимистом, не терял надежды у кого-нибудь слизать.

И тут сдавленный из глубины крик:

«Ой, мамочка!»

Класс вопросительно посмотрел на Геннадия Николаевича: что, и это — система? «Ну как?» — толкнул локтем Федя Гриню. Другой на месте Геннадия Николаевича отменил бы контрольную, но то другой — не Геннадий Николаевич.

В тот день утром Федя и Гриня провожали Гринину сестренку в садик. Когда они проходили мимо школы, Юлька спросила:

— А правда, в школьном подвале дракон живет?

— Драконы живут в сказках, — объяснил Гриня.

— А Подготовительный Сева говорит, и в школьном подвале тоже. Страхххный. Каждый день съедает по одному отличнику. А тебя не съест?

— За него не волнуйся, — сказал Федя, — у нас в школе много отличников. Отличников съест, потом примется за ударников. Ну а до нас, твердых троечников, очередь не скоро дойдет.