Кровь и Пламя - Максим Вишневенко

головой, — Нет, я не полезу в разум Ваших пациентов. Я могу, но если что-то пойдёт не так, то вой про то, что русские спецслужбы залазят в головы простых жителей Германии будет звучать от Гонконга до Филадельфии.

— Да я не настаиваю, — снова улыбнулся немец, — Герр Эрнст уже пообещал прислать специалистов, думаю, что со дня на день мы сможем избавить этих несчастных от их недуга.

— Я рад слышать, но я всё же не за этим пришёл сюда сегодня.

— Вы разыскиваете мою медсестру турецкого происхождения, — кивнул Хоффман, — Сегодня её нет. Её родители не пострадали во время нападения, и я этому, признаюсь, безмерно рад. Сегодня она дома. Думаю, ещё некоторое время она проведёт дома. Но позвольте спросить, зачем она Вам?

Лисицын задумался над ответом, отпив кофе.

— Как я понимаю, — усмехнулся Вальдемар, — Правдивого ответа мне не видать?

Русский кивнул и снова отпил кофе.

— Понимаете, Иван, когда Августа фон Вальдбург объявила турок вне закона, я был готов прикрыть мою медсестру, возможно, даже спрятать.

— Хорошо, когда в Германии сохранились не только потомки Ирмфрида Эберля[2], но и Оскара Шиндлера[3].

— К счастью, потомков первого сохранилось куда меньше, чем можно подумать. Немцы в своей массе не злобны и не жестоки.

— Турки тоже, — кивнул Лисицын, — И Ваша медсестра, как я понимаю, тоже не из первых. Как её имя?

Хоффман очень загадочно посмотрел на русского и ничего не ответил.

— Понимаете, герр Хоффман, у Вас в приёмном покое до сих пор достаточно тех, кто пострадал от рук тех, что пошли по первому пути.

— Вы думаете, что эта девочка сможет привести Вас к ним?

— Насколько понимаю, она пострадала при нападении на Шарите́?

Доктор помрачнел, на его скулах заиграли желваки:

— Давайте, я не буду отвечать на этот вопрос, Вы сами в курсе.

— Я слышал из первых рук, — Иван допил свой кофе, — Эти люди вели себя, как стереотипные нацистские каратели в белорусской деревне.

Хоффман задумался и медленно кивнул:

— Я убрал эти воспоминания, но физические повреждения, — он развёл руками, — Даже магия не способна так быстро излечить их.

— Мне не нужна она сама, я просто хочу поговорить с ней.

— Я понимаю, но нет, — покачал головой немец, — Я хорошо отношусь к Вам, и даже верю, что Ваша затея во благо, но…

— Вы хороший человек, герр Хоффман, — Иван поднялся с дивана, поставил свою чашку на столик и остался стоять.

Немец отпил кофе и словно бы невзначай достал свою волшебную палочку:

— Герр Лисицын, если Вы хотите у меня достать знания об этой девочке силой, то не стоит.

— Знаете, в чём проблема хороших людей? — наигранно рассмеялся русский.

— Удивите меня, Иван.

— Хорошие люди не доверяют другим, — тот пожал плечами и сел обратно на диван, — Ибо они слишком часто сталкивались с тем, как плохие маскировались под хороших.

— Возможно, Вы и правы, — немец допил свой кофе, дотянулся до столика и поставил на него чашку, — Но я всё равно не готов рассказать, где сейчас Айше.

Иван рассмеялся.

— Моя ошибка, что я не взял заранее у Шваница документ, позволяющий вести такие расспросы, — русский потёр глаза.

— С формальной точки зрения, я, конечно, должен был бы подчиниться этой бумаге, — Хоффман посмотрел в лицо собеседника, — Но мне бы очень не хотелось подчиняться требованию человека, который только сегодня посреди заседания Бундестага применил убивающее заклинание.

— Прусское чародейство не запрещено, — возразил Лисицын.

— Есть множество иных заклинаний с менее летальным поражающем эффектом. И более быстрых по исполнению.

— Я не в том положении, чтобы давать оценки действиям главы мракоборцев иностранной державы.

— Я тоже не даю оценки, я просто выражаю своё мнение, — вздохнул врач, — Моё мнение, как специалиста колдомедицины, применять летальные заклинания недопустимо, человеческая жизнь превыше всего.

— Ну, Михаил Романов, благодаря которому было отбито нападение на клинику, заклинаний не применял, — мрачно усмехнулся Лисицын.

— Это слишком нехорошая история, чтобы её поминать, — снова вздохнул Вальдемар, — Я рад, что этот волшебник появился так вовремя. Я готов поступиться своими принципами в такой ситуации, но я не хочу, чтобы Айше пострадала.

— Вот что интересно, герр Хоффман, я сюда прибыл с главой Французской Директории Кристиной Фавр де Поль, — заговорщицки посмотрел капитан ФСБ на главу клиники, — Если бы она обратилась к Вам с таким вопросом, как бы Вы отреагировали?

Его собеседник чуть потупил глаза и смутился.

— Надо было её просить задавать вопросы, — добродушно рассмеялся Иван, — Я всё понимаю, выбирая между красивой девушкой из цивилизованной страны и парнем с варварского края мира где-то между китайскими драконами и индийскими ракшасами, выбор становится очевидным.

— Не льстите себе, — Вальдемар потёр глаза, — Не все вас считают Империей Зла, большинство просто не думает о вас. Они не смотрят на восток, только на запад, потому и когда кто-то приходит с этого самого востока, на него взирают удивлённо и не сильно ему доверяют.

— А называется как-то состояние, когда о себе говорят в третьем лице да ещё и во множественном числе?

— Пожалуй, — Хоффман задумался на мгновение, — Его можно назвать недоверием к власти.

— К любой? Странно звучит от главы крупнейшей клиники страны.

— Так вышло, что я знаю достаточно, чтобы относиться к власти, и, тем более, к спецслужбам, настороженно. Я достаточно взрослый человек, чтобы не вестись на англосаксонскую историю о том, что мракоборцы защищают нас всех от тёмных волшебников.

— Человека, выросшего из подросткового мировоззрения, видно сразу, — мрачно усмехнулся Лисицын, — Хотя, я и понимаю Вашу позицию, но мне хотелось бы всё же узнать, где живёт Айше?

Хоффман тяжело вздохнул и устало поднялся с дивана:

— Не люблю упрямых, — он спрятал волшебную палочку и посмотрел на русского, — Наверное, потому что сам такой же. Я не знаю, где живёт моя медсестра, знаю только, что она с матерью часто бывала на службах в турецкой мечети Омара ибн Хаттаба. Думаю, стоит всё же поспрашивать там. Айше Доган, как и Клару Леманн, я отпустил до конца следующей недели домой.

Взгляд Ивана Лисицына выражал нечто среднее между гневным “Ах ты ж козёл!” и разочарованным “А разговоров-то было!”, он было открыл рот, но потом помотал головой и попросил ещё кофе.

**

(19 августа)

Филипп Лестрейндж лежал на спине на кровати в приёмном покое Шарите́ чуть прикрыв глаза. Его щёки вернулись к обычному цвету, а дыхание было совершенно спокойным. Койки слева и справа уже пустовали, и в целом приёмный покой производил более спокойное впечатление, чем в предыдущее посещение Кристиной Фавр де Поль.

Француженка аккуратно прошлась между рядами, подошла к кровати и присела на край.