Моя горькая месть - Юлия Гауф

помочь. А теперь тебя в то же дерьмо тянет, вы в нем оба утонете, и ребенка потопите. Ты сам-то глаза разуй, и взгляни трезво, — Евгений Александрович рассмеялся, — хотя трезвость для тебя — роскошь, сынок. Но ты попробуй рассудить здраво, что у вас за отношения. Вы не знаете друг друга, и вы друг друга губите. Не подходите вы друг другу, и я должен просто так смотреть на это? Нет, я свое слово сказал. Если ты с Верой, на работу не являйся. Сутки даю на то, чтобы вернуть ключи от машин, кредитки, квартиры, и все остальное.

— Могу и трусы вернуть, чего уж мелочиться! — взрывается Влад, и Полина на моих руках начинает испуганно пищать. Он оборачивается, и смотрит уже смущенно, не привык характер сдерживать. — Хорошо, я все верну.

— В суд не советую обращаться. И оспаривать мое решение не советую, юристов наших ты знаешь, лишь шумиху поднимешь.

— Мне будет, чем заняться. Судиться с тобой из-за денег я не собираюсь.

Покачиваю Полину, и смотрю на них во все глаза: отец с сыном. Такие похожие, и такие разные. Что бы там ни говорил Влад, я знаю, что отца он любит. Да и Евгений Александрович тоже, пусть и по-своему, так как умеет, но любит.

А теперь говорят, как чужие. Все о каких-то деньгах, судах, наследстве… нет, не понять мне этого.

— Скоро прибежишь обратно, сынок. Я буду ждать, и приму тебя, — усмехается Евгений Александрович холодно. — Когда будешь от Веры уходить, девочку с собой возьми. С тобой, признаю, я много ошибок наделал, а Полину смогу воспитать нормально. Любить буду, баловать, в спокойствии расти будет. Все то дам, что вы не сможете.

Еле удерживаюсь от того, чтобы еще крепче не прижать к себе недовольную Полю. Она сопит угрюмо, чувствует, что все вокруг недобро настроены, но пока не плачет.

Чувствует, девочка моя, все чувствует. Что снова ее странная мама рушит семью.

— Не прибегу.

— Не зарекайся. Ты всегда останешься моим сыном, Влад, но решения я не изменю. И не смягчусь. Если ты с Верой, то выплывай, как хочешь.

— Машину оставлю у офиса, квартиру мы освободим, — бросил Влад, и дотронулся до моего плеча. — Нам пора, Вера, едем домой.

Жадные поцелуи, голодные. Ласки не нежные, Влад никогда не был особо деликатен. Он груб, но именно это мне и нравится — животная страсть, похоть, легкие нотки боли.

— Спасибо, что простила, — шепчет, вклиниваясь между моих итак широко разведенных бедер. — Я не подведу, милая, любимая моя… так хочу… дико хочу тебя…

Жаркий шепот сводит с ума. Влада все еще кроют эмоции, он старается быть мягким, но я вижу, как его задел отец. Агрессия разлита в воздухе, но я снова не боюсь его, он старается.

— Ты ведь не жалеешь? — влажно поцеловал меня в грудь, ставя на мне метку. — Сейчас подготовлю тебя…

Упирается одной рукой в кровать, и скользит ладонью по моему подрагивающему животу. Его мышцы перекатываются, он и возбужден, и дико зол. И я, как чертова извращенка, упиваюсь его эмоциями.

К черту нежность, мне нужен вулкан.

Не позволяю Владу приласкать себя, подготовить. Обхватываю его налитой член, и приставляю к себе. Он стонет глухо, но все еще пытается сдержаться.

— Ты еще не готова.

Вместо ответа подаю бедрами, нанизываюсь на него на сухую. Черт, больно! И охренительно в то же время. Он во мне, он меня выбрал, он пытается. И это заводит, я будто дикого зверя приручила. Зверя, которому может не понравиться любое мое слово, и он откусит мою голову.

— Отпусти себя, не хочу нежности, давай, — я снизу, двигаюсь сама, сжимаю его член, и мне дико неудобно. — Дьявол, Влад, шевелись!

Коротко смеется, и начинает вбиваться в меня так, как я люблю. Быстро, яростно, сильно. Пара движений, и я уже влажная, та сладкая боль уходит, и я почти скучаю по ней. Целует меня зло, отпустив себя окончательно, сплетаемся языками, и мне передается его эйфория. Влад везде, и это дикий кайф — он трахает меня членом, языком, целует, кусает, облизывает. При каждом движении трусь об него грудью, впитывая в себя его запах, впитывая всего его без остатка.

Открываю ему шею, изнывая от его быстрых движений внутри меня. Это какой-то древний инстинкт — сходить с ума от того, что мужчина во время секса прикусывает шею, и долбится так дико. Отметины ставит на нежной коже. Внизу живота огненная лава, так и тянет попросить Влада помочь мне пальцами, но кончить сейчас я хочу только от его члена. И сама отталкиваю его руки, не время.

— Еще сильнее, — подстегиваю, и подаюсь ему навстречу. Не помогаю, скорее мешаю, но и лежать спокойно не получается. Если не получу его всего именно сейчас — умру.

Я всегда была максималисткой.

— Вера… моя Вера, — всхлипываю от его толчков, в голове грохот, еще чуть-чуть, еще немного…

— Даааа, — впиваюсь в его мокрое от пота плечо, чтобы не закричать от дикого оргазма, и Влад снова целует.

Заглушает мой крик поцелуем, продолжая вбивать себя в мое дрожащее в спазмах тело.

— Ты сладко кончаешь, — кусает за мочку уха, продлевая мою агонию. — Так сжимаешь меня…

Пара особо сильных движений члена, и Влада накрывает. Слабыми руками хватаю его лицо, и с непонятным мне самой наслаждением наблюдаю его оргазм. В глазах расплавленное серебро — темное, будоражащее, скулы сведены, как от сильной боли, пока он выплескивает в меня свою похоть.

И через пару секунд отстраняется, притягивает к себе, и уже нежно целует в висок.

— Ты сам-то не пожалеешь? — спросила Влада, когда мы отдышались. — У нас сутки на переезд… черт, опять новая квартира!

— Я все устрою, и нет, я не пожалею. Это всего лишь деньги.

Всего лишь, да. Легко говорить о деньгах, точнее об их отсутствии тому, кто никогда в них не нуждался. Столько раз слышала речи, что это всего лишь бумажки, бутафория и не более. Я и сама не любительница гоняться за материальным, но и нищету ненавижу. Вроде бы и жила я в безденежьи не сказать, чтобы долго, но запомнила на всю жизнь — и потерявший чувствительность живот, сведенный голодом, и убогую халупу, в которой мы с матерью жили. Даже в детдоме было лучше, хотя жестокости там было намного больше. Но хоть кормили.

— О чем ты думаешь? — Влад с интересом смотрит на меня, перекатившись на бок.

— О детстве. О нищете. О голоде.

О том, что твой отец по большей