Великий Гусляр - Кир Булычев

– Мы занимаемся всем.

– Вот вы и займитесь. Это не терпит отлагательства.

– Мирон, милый, - сказала Татьяна и глаза ее светились ярче голубого платья. - Вы, по-моему, не все поняли. Мы вам не няньки. Мы - это вы - только завтра. Не нам, а вам надо остановиться и не травить себя и нас.

– Конечно, - сказал Мирон Иванович. - Разумеется. Это очень точно о нашей общей ответственности.

– Я тут всего несколько дней и меня, честно говоря, потрясает пропасть между благими пожеланиями и вашими каждодневными действиями. Вы все согласны не губить лесов и не травить рек. Вы все согласны не сносить древних памятников и не кидать в траву консервные банки. Но когда это касается именно тебя, когда ты совершенно один, и никто не видит и не может схватить тебя за руку - почему ты кидаешь консервную банку и глушишь рыбу динамитом? Почему?

Мирон Иванович держал в руке окурок, который он намеревался бросить в кусты. Окурок жег пальцы, но бросить его было как-то неловко.

– Рыбу я не глушу, - сказал он, поджимая, чтобы не обжечь, пальцы. Он понял, что надо спешить. Таня уйдет. В любой момент. Ей Мирон не нужен. Добьется своего и уйдет. - Мне надо узнать, я никому не скажу. Пожалуйста, в виде исключения. Я конечно понимаю, что заводоуправление сто лет не продержится. Материалы оставляют желать лучшего. Но ведь в будущем я перейду на монолит. У меня есть кое-какие задумки. Мне очень важно знать, что я осуществлю. Скажи, пожалуйста.

Сигарета обожгла пальцы и Мирон Иванович кинул ее в кусты.

– Я только знаю, что заводоуправление снесут. Это еще до меня случится. А больше я ничего не знаю.

– Жалко, - сказал Мирон Иванович. - Впрочем, архитекторов везде забывают. А часовню будем беречь.

– Хорошо, - сказала Таня. - На той неделе вы вступите в общество охраны памятников. Не формально, а как его активный член.

– Разумеется, - сказал Мирон Иванович. - Можно личный вопрос?

– Я не замужем.

– Нет, я про часовню. Понимаете, я здесь человек относительно новый и мне, скажем, не всегда легко вжиться, здесь уже свои отношения... - Мирону Ивановичу показалось, что наверху приоткрылось окно. Может кто-то подслушивал. Он опять перешел на шепот.

– Вот вы мне показали фотографии и это означает, что часовня обязательно сохранится. И доживет до ваших дней. Мне лично это очень приятно. Но если в этом есть уже определенность, как бы закон вечности - можно мне в этом не участвовать?

– Как так?

– Лично не участвовать. Представьте себе, мы сегодня так хорошо посидели с моими заказчиками, с ними мне и дальше придется работать - завод в городе - это сила. А если я завтра приду и скажу им, что я отказываюсь, потому что ко мне пришла одна девушка из будущего...

– Этого вы никогда не скажете. Вы не дурак. Вам не поверят и правильно сделают. Вы объясните, что как городской архитектор...

– Погоди, Танюш, пойми - если все равно эта проклятая сапожная мастерская сохранится, то значит мне можно ничего им не говорить?

– Ах вот вы о чем! - Таня так громко это сказала, что Мирону Ивановичу захотелось зажать ладонью ее пухлые губы. - Значит я в принципе за, но свою драгоценную задницу ради этого я не приподниму.

– Ну зачем так грубо! Ты здесь чужой человек - пришла-ушла, а мне жить. Они же мне не простят, я лишусь их доверия.

– А ведь нет доверия.

– Есть. Есть добрые человеческие отношения. Я буду совершенно откровенен - мы сдаем заводской дом. Улучшенной планировки. В нем они дают мне двухкомнатную квартиру. Это не аргумент для такого светлого будущего - там у вас проблем может и нет - сколько у тебя комнат?

– Не скажу. Я тебе больше ничего не скажу.

– Но ведь часовня вес равно будет стоять! Значит кто-то другой примет меры. Кто-то более высокостоящий.

– Архитектор, - и тут Мирон увидел, как глаза Тани зажигаются голубоватым, ослепительным прожигающим светом, - ты ничего не понял. Часовня будет спасена, именно потому что ты ее спасешь.

– Нет, - Мирон покачал головой. - Не я.

– И если ты не спасешь ее добром, мы перейдем к действиям.

– К каким же, простите, вы приступите действиям в чужом веке? Вы здесь, мадам, простите, не прописаны.

– Слушайте. Я сейчас ухожу. И больше тратить времени на вас не буду. Я все объяснила. Я сказала, что мы идем в прошлое, чтобы спасти свое настоящее - и ваше будущее. Мы знаем - кто конкретно виновен в том или ином проступке против земли, воздуха, планеты, людей. Мы идем к этим людям. Мы говорим с ними добром. Но бывают случаи, когда нам попадается темный эгоист, себялюбец, преступник.

– Таня!

– И тогда мы принимаем другие меры. Неужели ты полагаешь, что ради будущего всей Земли мы пощадим нескольких подонков?

– Я тебе не давал повода!

– Я виновата. Я подумала - ах, какой милый человек! Он все поймет.

– Я все понимаю - ты не хочешь понять меня!

– Ты завтра же скажешь, что часовня остается. Даже если рискуешь потерять новую квартиру и собутыльников.

– А если нет, убьете?

Мирон Иванович сказал это роковое слово будто в шутку, но глаза Татьяны были колючими как обломки льдинок.

– Да, - сказала она.

– Мы для вас... так? Ничто?

– Я пошутила. Но подумай о судьбе Степанцева.

– Кого?

– Заведующего свинофермой.

Таня быстро поднялась, словно взлетела над скамейкой.

И побежала прочь.

Мирон Иванович ринулся было за ней, но понял, что бессмысленно бегать. Ему было обидно. Он не хотел ничего дурного - он хотел только, чтобы его поняли - каждый человек хочет, чтобы его понимали.

Вдали за кустами, светлячком мелькнул голубой огонь.

Мирон Иванович поднялся к себе в малогабаритную однокомнатную квартиру, - иной не будет - лег спать и сразу заснул, хотя полагал, что будет всю ночь думать.

Ему казалось, что он только прилег, как раздался телефонный звонок. Он гремел как колокол - он заставил вскочить, кинуться к телефону, еще не вспомнив о вчерашнем.

– Что? Кто?

– Спишь? Прости, старичок, - это был голос заместителя директора завода. - Я думал, ты уже во дворе стоишь с рюкзачком.

– Здравствуйте. А сколько времени?

– Скоро семь.

– Я сейчас. Сейчас выйду.

– Не спеши, отдыхай. Отменяется путешествие. И шашлыки тоже.

– А что?

– Через час дамбу прорвет.

– Какую дамбу? - Мирон Иванович уже проснулся, но никак не мог вспомнить никакой дамбы в Великом Гусляре.

– Не знаешь ты еще нашей специфики, Мироша, - сказал заместитель и вздохнул. - Дамба у Степанцева на свиноферме, где пруд с отходами. Все никак не наладит вывоз на поля - вот этот пруд каждый год переполняется и уух! - прорывает! Черт знает что - надо же чтобы сегодня!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});