Красная перчатка - Холли Блэк

— Ты что-то нервничаешь. — Верно, но можно было этого и не говорить. — Я думал, в Уоллингфорде вас готовят к светской жизни.

— Они вряд ли рассчитывали, что у меня будет такая светская жизнь.

— Но ты можешь сделать ее такой, Кассель, — улыбается Захаров. — Твой дар сродни этому клубу, и из-за него ты тоже нервничаешь. Небольшой перебор получается?

— В смысле?

— Можно мечтать, как потратишь миллион долларов, но о миллиарде мечтать уже не так приятно. Слишком много возможностей. Дом, который хотел купить, кажется маленьким. Путешествие, в которое хотел поехать, — дешевкой. Собирался отправиться на остров, а теперь подумываешь — не приобрести ли его. Кассель, я помню, ты мечтал стать одним из нас. А теперь ты лучший из нас.

Не отрываясь, смотрю на огонь в камине, поворачиваюсь, только когда официант приносит напитки.

Захаров поднимает бокал с виски и молча крутит его в руке, любуясь переливающейся янтарной жидкостью.

— Помнишь, как тебя выкинули с Лилиного дня рождения из-за драки с ее одноклассником? — Он коротко и отрывисто смеется. — Ты хорошенько приложил его головой о раковину. Было столько крови.

Невольно дотрагиваюсь пальцами до мочки уха и улыбаюсь через силу. После поступления в Уоллингфорд сережку пришлось снять, дырка почти заросла, но я до сих пор помню, как она приложила к уху кубик льда, помню раскаленную иглу и ее теплое дыхание на своей шее. Ерзаю в кресле.

— Мне следовало еще тогда обратить на тебя внимание. — Приятная, конечно, лесть, но он врет. — Ты знаешь, я хочу, чтобы ты на меня работал. Но у тебя есть некоторые сомнения. Давай их разрешим.

Официант приносит первое блюдо. Крошечные жемчужинки икринок лопаются во рту, оставляя на языке соленый морской привкус.

Захаров с видом истинного джентльмена намазывает блины французской сгиmе fraiche и посыпает сверху рубленым яйцом. Только вот рукав сшитого на заказ костюма слегка оттопыривается там, где спрятана кобура с пистолетом. Вряд ли разумно ему рассказывать о своих нравственных метаниях. Но что-то же нужно сказать.

— А как работал дедушка? Вы ведь давно его знаете?

— Твой дед — выходец из другой эпохи, — улыбается он. — Мастера из поколения его родителей считали себя хорошими, добропорядочными людьми и магию воспринимали как дар. А Дези уже с рождения оказался преступником. Когда он родился? Спустя лет десять после введения запрета. Выбора у него не было.

— Тогда их и стали называть мастерами, появилось выражение «поработать над кем-то», — вспоминаю я рассказ миссис Вассерман.

— Да. А до запрета говорили «ворожить». Твоего деда зачали в рабочем лагере для мастеров, ты знал? Он вырос упрямым и несгибаемым, как и мой отец. Им просто-напросто пришлось. Против них ополчилась вся страна. Мой дедушка, Виктор, отвечал в лагере за питание, распределял еду. Изо всех сил старался растянуть на всех скудный паек, торговался с охраной, собрал перегонный куб и выменивал самогон на продукты. Так и появились первые кланы. Дедушка говорил, что так мы могли друг друга защитить. Мы всегда помним, откуда вышли, и неважно, сколько у тебя денег и власти.

Официант расставляет на столике тарелки. Захаров заказывает Pierre Morey Meursault 2005 года, и ему тут же приносят чуть запотевший бокал бледно-лимонного вина.

— Мне было двадцать, я учился на втором курсе Колумбийского университета. Шел конец семидесятых, и мне казалось, что мир изменился. В кино показывали первый фильм про Супермена, по радио крутили Донну Саммер, отца я считал старомодным чудаком. На нашем курсе была девушка по имени Дженни Тальбот. Не мастер, но для меня это не имело значения.

На тарелках стынет рыба. Захаров снимает перчатку и показывает руку, испещренную красно-коричневыми продолговатыми шрамами.

— На вечеринке меня окружили трое парней, зажали в угол и заставили положить руку на включенную конфорку электрической плиты. Раскаленная спираль прожгла перчатку и впечаталась мне в ладонь, вместе с обрывками обгоревшей ткани. Будто кожу содрали живьем, до самых костей. Они велели держаться от Дженни подальше. Сказали, такая отвратительная тварь, как я, не должна до нее дотрагиваться.

Старик медленно отпивает вино, а потом вонзает вилку в палтус. Перчатку обратно так и не надел.

— В больнице меня навестил Дези. Попросил Еву, мою сестру, на минуточку выйти в коридор и, когда мы остались наедине, велел рассказать, что случилось. Было стыдно, но я все рассказал. Дези Сингер ведь был верен моему отцу. Он выслушал, а потом поинтересовался: «Что мне с ними сделать?»

— Он их убил?

— Я его попросил. — Захаров прожевывает кусочек рыбы и медленно глотает. — Когда медсестра меняла повязку, когда они щипцами вытаскивали из ладони кусочки обгоревшей материи — я мечтал о том, как эти мерзавцы подохнут. Так и сказал твоему деду. Тогда он спросил про девушку.

— Девушку?

— Да, я тоже переспросил, таким же удивленным голосом. Дези рассмеялся и заявил, что моих обидчиков кто-то надоумил. Специально раззадорил. Может, ей нравилось, когда из-за нее дрались мальчики. Сингер утверждал, что Дженни решила меня бросить, выкинуть на помойку, как старый башмак. И ей было гораздо выгоднее выставить себя жертвой и избавиться от репутации девчонки, которая путается с мастерами. Твой дед правильно обо всем догадался. Она ни разу меня не навестила, а когда Дези наконец нанес визит тем парням, то обнаружил ее в койке у одного из них.

Захаров замолкает, сосредоточившись на еде. Я тоже молча жую. Рыба просто восхитительная — нежная, с приятным привкусом лимона и укропа. Не очень понимаю, как реагировать на его историю.

— Что с ней стало?

Вилка Захарова замирает на полпути ко рту.

— А сам как думаешь?

— Да. Понятно.

— Когда мой дедушка говорил, что мы должны защищать друг друга, — улыбается он, — я считал его слова старческими разглагольствованиями, сентиментальностью. Но когда то же самое сказал мне Дези, тогда в больнице, я наконец понял. Они нас ненавидят. Улыбаются нам, иногда спят с нами, но все равно ненавидят.

Дверь открывается. Два официанта вносят кофе и десерт.

— А тебя они будут ненавидеть сильнее всех.

Меня пробирает холодный озноб, хотя в комнате тепло.

Поздно вечером Стенли высаживает меня около дома. До вечерней проверки в Уоллингфорде остается всего минут двадцать, а надо еще вещи собрать и доехать туда.

— Постарайся не влипать в неприятности, — напутствует меня на прощание Стенли.

Открываю дверь и бегу в комнату — за рюкзаком и вещами. Ключи вроде в сумке лежали, где же они? Шарю за диванными подушками, заглядываю под сам диван. Наконец, ключи обнаруживаются в столовой, среди каких-то конвертов.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});