Их чужие дети (СИ) - Таша Таирова

уж я-то знаю! Спи, малышка. Спи, мы рядом.

Вскоре Татка вздохнула и погрузилась в спокойный благодатный сон. Вера поправила одеяло и тихо спросила:

– Как думаешь, надо ли ей говорит о нашем звонке?

– Думаю, что надо. – Телегин положил руку на плечо жены и помог ей встать. – Но не сейчас, потом я сам ей расскажу, что звонил её маме. Но думаю, что услышанное мною не станет для нашей девочки откровением. Надо, наверное, заехать к ней домой, вещи тёплые привезти. Я позвоню Иринке, она в Таткиной квартире лучше ориентируется. Поехали. Смотри осторожно, не разбуди её. Откормить вас обеих не мешало, конечно, светитесь обе как восковые фигурки! Что одна, что вторая, – бурчал Телегин, закрывая дверь в палату и бросая последний взгляд на спящую Таню. – Одна постоянно в работе, вторая такая же растёт, будто из одного куска гранита сделали. А ещё рассказывают, что этих Ев из ребра Адама всех сделали!

Вера неожиданно прыснула и прижалась к мужу:

– Какие рёбра, такие и Евы. Недалеко, знаете ли, от владельца донорских органов упали, как яблочки от вишенки. Ты подожди меня, а я сейчас Римскому звездюлей выпишу – вторые сутки на ногах, а нам здоровый анестезиолог нужен. Тем более, что-то мне подсказывает, что недаром он весь день около нашей Татки крутится.

– Чего? – удивлённо воззрился на жену Леонид Анатольевич и с улыбкой продолжил: – Я только-только начал радоваться тому, что у нас такая девочка появилась, а тут уже – здрасти! – женихи пошли. Давай, иди выписывай, а я пока Ирине позвоню.

– А может, сами всё купим?

– Верочка, когда человек болеет, ему привычные вещи больше сил придают. Поверь не раз попадавшему на койку. Даже дырки в трусах дороже и роднее, чем белоснежные простыни и бирки на больничной одежде.

Вера улыбнулась и согласно кивнула – у них ещё будет время побаловать... дочку. И её деток! Ну, Римский, погоди!

Глава 23

Таня открыла глаза и с улыбкой посмотрела на Римского, сидящего в кресле рядом с больничной кроватью.

– Павел Николаевич, доброе утро, – прошептала она и удивлённо уставилась в совершенно несонные глаза.

– Доброе, – отозвался Павел и усмехнулся: – в тебе, Татка, со вчерашнего дня аж триста граммов моей кровушки течёт, так что обращение по отчеству можно опустить, лады?

Таня молча кивнула и немного потянулась, прислушиваясь к своим ощущениям, вроде бы не больно, так, слегка покалывало внутри.

– Не больно? – уточнил Римский и привычно придавил пальцы к её запястью, оценивая пульс.

– Нет, Павел Николаевич, всё хорошо.

– Лапина, я тебе что сказал?

– Но это просто вежливость, а...

– Вежливость – это не только послать куда надо, но и пpоводить. А из тебя провожающий пока так себе, так что давай привыкай. А пока спрашиваю как анестезиолог-реаниматолог – кушать хочешь?

– Не очень. Только пить.

Римский покачала головой и бодро заявил:

– Хочешь-не хочешь, а кушать ты у меня будешь, это я тебе честно заявляю, а то на тебя скоро без слёз не взглянешь, спирохета бледная, а не женщина!

– Римский, ты хам!

Павел улыбнулся и согласно кивнул:

– Согласен! Мы с тобой вообще как следует и не знакомы, хотя работаем вместе уже почти полгода! Так что немного о себе. Э-э-э... Молодой, добрый, сексуальный, уверенный в себе, перспективный, богобоязненный, порядочный... И это, кстати, далеко не полный список, к которому я вообще отношения не имею.

– И это всё? – фыркнула Татка и с улыбкой уставилась на врача.

– Что значит – всё? А кости? А шкура? К этому всему ещё мясо, полведра крови, задница с приключениями! А-а-а, ещё весёлые задорные глаза, – продолжил Римский и поправил одеяло.

Татка неожиданно громко рассмеялась, прижимая руки к животу, и в этот момент в палату вошла Вера Андреевна. Она удивлённо посмотрела на смеющуюся Таню, довольного Римского и тоже широко улыбнулась:

– Если пациент хохочет с утра, значит, его состояние уже ближе к удовлетворительному. Доброе утро. Павел, ты уходил домой или как? – Римский мотнул головой и виновато усмехнулся – а чего ему домой-то переться, если там и не ждёт его ничего. Уж лучше тут, на работе, рядом с Таткой. – Танюш, я твой телефон вчера брала, чтобы... не потерялся, а то в этой суматохе всякое может случиться.

– Всё, Лапина, теперь вся твоя жизнь в руках нашей разведки! – Таня нахмурилась, но потом сразу усмехнулась, вспомнив должность и место службы Леонида Анатольевича. – Чего улыбаешься? Технически смартфон – это бортовой чёрный ящик твоей жизни. Так что берегись!

– Римский, я сейчас могу нарушить данную себе самой когда-то клятву – тресну по башке, будешь знать! – пробурчала Симонова и отдала телефон Татке, звонок её матери Лёня предусмотрительно сегодня утром удалил.

– Мою башку трогать нельзя, Вера Андреевна, это моё слабое место, я ж в неё ем! – Римский встал и выпрямил спину, растягивая мышцы. – А у меня к тому же вчера поллитра крови высосали эти коновалы из Центра переливания. Щаз прям потеряю всё своё сознание, чего тогда без меня делать будете?

Симонова прищурилась, внимательно осмотрела стоящего перед ней высокого мужчину и тихо прошептала:

– И правда надо бы поосторожней, если этот слон грохнется, здание рухнет.

Таня, внимательно слушавшая разговор любимого профессора и одного из самых грамотных профессионалов, встречавшихся ей на жизненном пути, фыркнула и громко рассмеялась, по-прежнему прижимая ладошки к животу:

– Если бы мне кто-то когда-то сказал, что я услышу подобный разговор, я бы, наверное, в обморок упала от удивления.

Павел улыбнулся и коротко заметил перед тем, как покинуть палату:

– Молодая ты ещё, Татка, многого не видела и не слыхала. Кстати, ты ещё не слышала, как профессор Симонова ругается?

– Моя речь практически всегда, Римский, блестящая, иногда с матовым покрытием, признаю. Но ты, Танюшка, его не слушай, он от меня ещё ни разу не схлопотал.

– Я пошёл за завтраком, и не морщи нос! – прикрикнул Павел и смиренно обратился к Вере Андреевне: – Она совершенно отбилась от рук, не кушает, врачей не слушается, обзывается, представляете?

– Это я обзываюсь? Вера Андреевна, он меня спирохетой назвал. Бледной. Вот!

Симонова усмехнулась и цокнула языком:

– Вынуждена согласиться – в его словах есть доля истины, поэтому ты сейчас