Ветер военных лет - Глеб Бакланов

- Когда это было? - спросил я машинально, как будто теперь это имело какое-нибудь значение.

- Утром. Солнце уж взошло.

"Солнце уж взошло". Видел ли он, Войтко, этот последний в его жизни солнечный восход? Или так же, как и я, в горячке боя даже не заметил его?

Мы проехали еще километра три. Пыльная дорога по-прежнему петляла по степи между неглубокими оврагами. Вдруг километрах в четырех от нас, на одной из дорог, которые то сходились, то расходились, пересекали одна другую или шли почти рядом, я увидел чуть ли не с десяток легковых машин. Караванчик двигался примерно в том же направлении, что и мы, по дороге, шедшей под углом к нашей. Вот он нырнул в овраг.

- Федоров, - спросил я водителя, - машины видел?

- Видел, товарищ генерал. Не немцы ли?

- "Немцы!" Скажешь же! С чего бы это немцам по нашим тылам на легковых машинах разъезжать?

- А они не разъезжают, - ответил Федоров. - Они вот спрятались куда-то.

Но машины вновь показались на дороге и продолжали свой путь, не обращая на нас никакого внимания,

- Кронид, - приказал я Федорову, - давай-ка им наперерез. Да порезвее!

"Виллис" запрыгал по целине. "А вдруг в самом деле немцы? - подумал я и сам же себе возразил: - Да нет, это, вероятно, штабные машины наших танкистов".

Легковушки снова исчезли в овраге. Словно подтверждая мою мысль, что это двигается штаб механизированных корпусов, откуда-то вынырнула полуторка с радиостанцией и тоже потянулась в овраг, вслед за легковыми машинами. Мы поспешили к оврагу.

Осторожно съезжая по неширокому устью балки, я рассмотрел группу офицеров, в числе которых были два генерала. Они оказались ранее незнакомыми мне командирами 1-го и 5-го гвардейских механизированных корпусов: генерал-лейтенантом И. Н. Руссияновым и генерал-майором Б. М. Скворцовым.

Представляясь, я был поражен тем, как выглядели танкисты. Понятно, что фронт - не великосветская гостиная. Я и сам частенько после тяжелых боев или трудных переходов выглядел не блестяще. Но более плачевного вида у офицеров я, пожалуй, не встречал. Грязные комбинезоны, бледные небритые лица, воспаленные глаза, запавшие щеки - все говорило о перенесенных физических и моральных страданиях.

Нетрудно было догадаться, что оба танковых корпуса попали в тяжелое положение. И все-таки я задал вопрос, который, должно быть, прозвучал как бестактность. Но не задать его я не мог. Для всех нас, для нашего общего дела была необходима полная, абсолютная ясность.

- Где сейчас находятся ваши корпуса, товарищи? - спросил я, стараясь тоном смягчить жесткий вопрос.

Руссиянов метнул на меня затравленный взгляд. Скворцов скорбно качнул головой, слегка разведя руками, тихо сказал:

Плохи наши дела...

Это было страшно не только для генералов, потерявших свои войска. Мы тоже нуждались в танковом прикрытии и надеялись с его помощью зацепиться на более пли менее удобном рубеже, чтобы остановить контратакующих немцев. Лелея в душе слабый остаток надежды, я неуверенно переспросил:

- Но так же не может быть?! Не все же танки уничтожены? Что-то должно остаться?

Руссиянов махнул рукой:

- Немного осталось. Мы дрались двое суток. Это был какой-то кошмар. Немецкие танки лезли со всех сторон. За каждым подбитым вырастало не меньше десятка новых. Они расстреливали нас в упор. Машины горели, как костры. И в них люди, наши люди. Господи, каких людей потеряли!

Генерал замолчал и устремил в землю взгляд, полный тоски, боли и ненависти.

- Дрались из последних сил, до последней возможности, - закончил генерал Скворцов.

Несколько минут стояло тяжелое, горькое молчание. Чтобы разорвать круг тягостных воспоминаний и привлечь внимание танкистов к сегодняшним, сиюминутным задачам, я осторожно спросил:

- А в каком направлении вы отходили? Руссиянов ответил. Выходило, что танкисты и дрались и отступали правее расположения нашей дивизии.

- А какие указания начальства были? - опять спросил я.

- Какие могли быть указания, - повел плечами Руссиянов, - когда с самого начала связи не было! И сейчас наладить не можем. А у вас есть связь?

- Увы, тоже нет, - сказал я и, подумав немного, обратился к Руссиянову: Товарищ генерал-лейтенант, положение и у вас и у нас сложилось крайне тяжелое. Немцы идут за нами по пятам. Надо что-то предпринимать. Вы среди нас старший по званию, следовательно, решать вам.

Круглая голова Руссиянова ушла в плечи. Он поправил ремень, пожевал губами и твердо сказал:

- Нет. Прежде чем решать, давайте попробуем еще раз наладить связь со штабом армии. Если не выйдет, будем решать вместе. Одна голова, как говорится...

Так как у танкистов была более мощная радиостанция, Бельский отправился вместе с ней в другой овраг, чтобы еще раз попробовать наладить связь и со штабом армии, и с нашим корпусом. Я остался с танкистами, чтобы обсудить план дальнейших действий на случай, если связи наладить не удастся.

- Вам первому слово, - обратился ко мне Руссиянов, - поскольку вы один располагаете реальной силой.

- Силы весьма относительны, - ответил я. - Один полк отрезан, и связи с ним нет, два других полка у меня на управлении, отходят.

- Вы предлагаете отступать? - поспешно спросил Скворцов, наклонив темную голову и глядя на меня исподлобья.

- Нет, не отступать, а отойти, чтобы занять более или менее удобный рубеж, - пояснил я. - А потом драться и сделать все, чтобы остановить гитлеровцев.

Руссиянов наклонился над разложенной перед нами картой. Его толстый карандаш заскользил по ней с севера на юг, потом пополз на восток и остановился у тоненькой ниточки, изображавшей реку Ингулец, то есть точно то место, с которого мы вчера начали свой марш-бросок на Верблюжку.

- Вот, - сказал Руссиянов внушительно. - Вот этот рубеж. Это единственное место, где мы действительно сможем занять оборону. Разумеется, на восточном берегу" Все-таки водная преграда для противника.

Принимать такое решение было тяжело, но другого выхода не было. Я, естественно, согласился.

По карте наметили участки обороны, распределили функции, договорились о связи, и танкисты, узнав, что связи с армией нет, на своих легковушках отправились к намеченному рубежу. Я сел в "виллис", чтобы найти радиостанцию и узнать у Бельского, не удалось ли связаться с полками дивизии. Больше всего меня, конечно, беспокоил 42-й полк, с которым связи не было, как я уже говорил, с самого начала. Видимо, он попал в окружение или был отрезан. Правда, зная его командира, майора И. К. Половца, человека очень энергичного и смелого, можно было надеяться, что полк прорвется. Но война есть война.

Овраг, где стояла полуторка с радиостанцией, начинался сразу за деревней, которую я видел, еще когда мы гнались за машинами танкистов. Ручеек, тянувшийся по задам деревни, размыл песчаную перемычку, образовав узкий вход в овраг, и, будто израсходовав на это все свои силы, исчез в густом кустарнике. Машина стояла в самом устье оврага. Когда я вошел в радиорубку, Бельский, оглянувшись, вопросительно посмотрел на меня, как будто я мог сообщить интересные новости. Пожав плечами, я сам спросил у него:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});