Такая работа. Задержать на рассвете - Леонид Словин

Гаршин же, ни минуты не мешкая, снял всех оперативников с проверки этой версии и тут же безжалостно снова разбросал по городу с иными, более сложными заданиями.

Весь этот день Данилов и Гаршин не виделись и не разговаривали друг с другом. Наконец уже вечером Данилов, усталый, но не сердитый, не нервный, как в последние дни, а словно бы внутренне успокоившийся, пришел к своему заместителю.

— Да, Николаич, Добров Ряхина не признал, а Шубин подтвердил сообщение Налегина… Так-то… Но ведь ничего в том нет, а? Не слишком ли мы все драматизировали? Сами на себя нагнали страху! А?

Не раскрыты две квартирные кражи в Остромске. Почему мы решили, что они обязательно связаны с убийством в Усть-Покровске? Конечно, плохо, что кражи не раскрыты. Но ведь и раньше какие-то кражи мы не раскрывали, или раскрывали не сразу… Почему мы решили, что наш вор — убийца?

— Не надо успокаиваться, — покачал головой Гаршин. — Думаю, все обстоит так, как показалось нам с первого раза.

— Это интуиция тебе говорит?

— Интуицию можно рассматривать как анонимное сообщение. Оно может быть и правильным… Обстоятельства кражи у Шатько еще до получения сигнала из Усть-Покровска предупредили, что мы имеем дело с убийцей.

— Хм… Но с прошлого года у нас остались три нераскрытые кражи. Если бы мы стали тогда поднимать вокруг них такой же шум, как в этот раз, мы бы наверняка нашли аналогичные преступления и в том же Усть-Покровске и где-нибудь в Могилеве. А может, и на Сахалине.

— Может быть… Но мы должны удвоить усилия, а не расслабляться. Первое — это поиски наводчика, второе — самого преступника. Я не могу отделаться от мысли, что это кто-то из скрывающихся от следствия, прожженный, опытный…

— Я видел: ты истребовал из архива дело Кокурина. Кому думаешь его поручить?

— Если у тебя не будет возражений — Налегину.

— Я буду рад, если ему удастся что-то сделать, — добродушно ответил Данилов и усмехнулся. — У нас в отделе, кажется, нет сотрудника, который бы в свое время не занимался розыском Кокурина. Ну ладно. Как у нас с беседами на предприятиях, Гаршин? Я в последнее время как-то упустил их из виду.

— Все идет по графику, я слежу, — успокоил Гаршин.

— А с ночным дежурством оперсостава?

— Нормально.

— Молодцом, — Данилов не мог не оценить кипучую натуру Гаршина: усилиями заместителя отдел продолжал действовать целеустремленно, четко, дисциплинированно. — Со свидетелем Добровым не забывают ходить по городу?

Последующие дни не принесли никаких изменений: Кравченко разыскивал своих «гастролеров», Налегин сидел над делом Кокурина, Ферчук и другие оперативники по очереди ездили со свидетелем Добровым по городу, отыскивая следы неизвестных мужчин, выходивших в день кражи из дома Шатько.

В субботу с утра по распоряжению Гаршина Шубин и Кравченко выехали с Добровым в соседний городок Агатурово и весь день безрезультатно слонялись по его похожим друг на друга улицам.

Городок был деревянный, выросший из лесного рабочего поселка. От вокзала через центр шла улица длиной в пять или больше километров. Она была длинная и узкая, как небольшая речка, и, как речка, свободно извивалась среди домов и магазинов. По обеим ее берегам, как набережные, тянулись тротуары.

Оперативники ходили пешком. Сначала они входили в каждое кафе, каждый магазин — все трое, потом стали входить только Добров и Кравченко, а еще позже — один Добров. Выходя, он, не глядя на Шубина и Кравченко, пожимал плечами, и все трое шли дальше.

К вечеру они уже знали Агатурово как свои пять пальцев и свободно ориентировались в его извилистых улочках и переулках. Ближе к центру людей на тротуарах становилось все больше, а сам тротуар был полон деревянным гулким стуком по всей своей длине от вокзала до фанерного комбината.

У проходной комбината было много народу. То и дело подходили маленькие комбинатовские автобусы. У зеленых ворот стояла охранница — молоденькая девушка с высоким начесом волос над белым крахмальным воротничком и с карабином на худеньком плече. Вокруг нее толпились агатуровские ребята.

Оперативники пропустили мимо себя две смены — кончившую работу и заступавшую в вечер, но лицо Доброва, вглядывавшегося в каждого проходящего мимо человека, было по-прежнему непроницаемо.

— Надо еще на танцплощадку пройти, — сказал он, отходя от проходной. С тех пор как он из счетовода Доброва благодаря случайности превратился в свидетеля Доброва и стал принимать участие в розыске, мнение его о своих сыскных способностях сильно повысилось и он уже посматривал свысока на разъезжавших с ним оперативников.

Городской сад в Агатурове оказался неожиданно большим, густо заросшим деревьями и кустарником. В одном из уголков, у забора, приютилась танцевальная площадка, огороженная высоким штакетником. Танцующих было мало, и по возрасту никто из них не подходил.

На вокзал пришли задолго до отхода местного поезда. Пассажиров в вагонах было мало: дачники, несколько одинаков одетых мальчишек — кеды, спортивные брюки и голубые испанские шапочки с кисточками. Добров остался курить у справочного бюро, а Шубин и Кравченко прошли в вагон.

Здесь была довольно большая компания молодежи.

— Садись, — мигнул Шубин Кравченко, устраиваясь неподалеку от них.

Молодые люди вели себя шумно. На их скамейках громко смеялись. Потом тянули жребий, кому бежать за мороженым. Кравченко незаметно наблюдал за полной голубоглазой девушкой. Она смотрелась в маленькое квадратное зеркальце и что-то напевала, забыв об окружающих. Поймав на себе взгляд Кравченко, девушка вынула из сумочки шоколадную конфету и начала есть, держа конфету прямо перед собой и откусывая маленькими кусочками. Кравченко отвернулся.

— Валька! Саломатин! — крикнула тут же девушка в середину вагона. — Приветственную речь приготовил?

Чернявый паренек в полосатой шерстяной кофте поднялся и заговорил громко, легко, без всякой иронии. Томной, вялой рукой он помогал своей декламации.

— Боги туризма! Отцы геологии! Текст вашего пригласительного послания, отлитый в бронзе, будет навечно выставлен нами у порога шестой лаборатории…

Кравченко почувствовал вдруг у себя на плече чью-то руку и обернулся. Добров стоял сзади, одновременно подавая знак обоим оперативникам.

— Вот они! — показывая на Саломатина, прошептал Добров. Он вел себя так, как будто не получал ни от Данилова, ни от Гаршина никаких инструкций на случай встречи с преступником. — Вот они! — повторил он пронзительно свистящим шепотом.

Паренек в полосатой кофте продолжал репетировать, голубоглазая девушка время от времени искоса поглядывала на Кравченко.

— Ты только не ври, Саломатин, — раздался из тамбура громкий и звучный бас, — ты говори по жизни: все как есть! — Энергичный короткорукий толстяк в массивных очках двигался по проходу между скамьями, раздавая пачки с мороженым. — Ты скажи, что находящиеся в отпуске сотрудники некоего института, получив приглашение посетить Клуб путешественников…

Шубин метнул на Доброва недобрый взгляд.

В это время тихо, а потом все быстрее и громче застучали моторы. Электричка плавно двинулась с места под задорную туристскую песню. Толстяк отбивал такт на скамейке, и от его полновесных ударов на сверкающих никелем полочках для багажа еще сильнее подрагивали рюкзаки, палатки, штормовки.

Кравченко не сразу сообразил, что от него хочет чернявый паренек, которого все называли по фамилии — Саломатиным. Он стоял перед ним с какой-то брошюрой и авторучкой, а голубоглазая девушка смеялась. Вся компания с любопытством наблюдала за ними.

— Он хочет подарить вам свою работу. С автографом, — смеясь, крикнула девушка, — на память о встрече! Он проиграл мне пари.

— Спасибо, — неловко улыбнулся Кравченко.

— Кому? — бесстрастно, выполняя каприз дамы, спросил Саломатин. Кравченко на минуту замялся.

Шубин привстал и посмотрел название брошюры— «Еще раз к вопросу о параметрах космических кораблей». В. Саломатин».

— Напишите: «Славному сыщику А. И. Доброву», — сказал он.

Саломатин удивленно качнул густыми бровями, но ничего не сказал.

— Пожалуйста.

— Гора родила мышь, — подвел вечером Данилов итог этой поездки.

Налегин повесил пиджак на спинку стула и снова пододвинул к себе розыскное дело Кокурина в обложке зеленого, порванного уже в нескольких местах картона. С внутренней стороны обложки рядом с записью «подшито и пронумеровано триста (300) листов» был приклеен большой из грубой шершавой бумаги конверт с фотографиями. Их было немало, этих фотографий, сделанных по всем правилам опознавательной съемки — в одну седьмую натуральной величины. Кокурин был снят в фас и в профиль, сидящим на специальном стуле, который, как утверждали специалисты, обеспечивал «правильное положение головы и непринужденную позу».