Такая работа. Задержать на рассвете - Леонид Словин

Троллейбусы приходили уже полупустыми. Людей на улице становилось меньше, но окна в домах светились в полную силу.

— Вот он! — сказал вдруг Калистратов.

Сухощавый немолодой мужчина с хозяйственной сумкой в руке подходил к остановке.

Шубин сделал несколько шагов навстречу, даже не пытаясь скрыть чувство радости.

— Извините. Из уголовного розыска. Разрешите ваши документы.

Мужчина, ни слова не говоря, подчинившись просто, без возмущения, поставил сумку на тротуар, расстегнул пуговицу за пуговицей пальто и полез во внутренний карман пиджака.

— Пожалуйста! Вот-та, справка из колхоза.

Шубин скользнул глазами по потрепанной, износившейся бумаге, разорванной в местах перегиба.

— А в сумке что?

— Эх! Чего же у нас в сумке! — сказал мужчина и, нагнувшись, с каким-то ожесточением стал выкладывать прямо на тротуар один за другим небольшие белые батоны, именуемые покупателями просто «по тринадцать».

— Я вижу, вижу: хлеб, — остановил его Шубин.

— Нет уж, все смотрите, до конца, — он выложил еще с десяток белых батонов, начатую буханку черного хлеба, надкусанный кусок соленого огурца, завернутый в мокрый кусок газеты, и, наконец, показал на дне сумки пустую четвертинку.

— Прячь, хватит, — сказал Шубин, не оглядываясь на Калистратова.

— Приехал я к Алексеевским, они деревенские, оттуда, от нас, в сто четырнадцатой квартире живут, — продолжал колхозник, не дожидаясь расспросов, — их никого дома нет! Съездил в баню, помылся, вернулся, опять никого нету. Подождал-подождал в коридоре. Ну, надо назад собираться.

— Сейчас я сбегаю в сто четырнадцатую, — сорвался с места Калистратов. — Пусть он побудет здесь.

— Спрячьте хлеб, — сказал Шубин. Ему не нравилось, что прохожие останавливались, с интересом поглядывая на необычную сценку.

Мужчина не спеша, аккуратно стал укладывать батоны.

— Действительно, нет их никого дома, — уныло сказал Калистратов, вернувшись. — Я с соседкой разговаривал… Уехали.

— Ну что, поведете меня куда-нибудь? Пожалуйста, я с вами пойду! Я-то на рынке остановился, в Доме колхозника, в коридоре вторую ночь буду ночевать: местов нет…

Калистратов как зачарованный смотрел на белые батоны в сумке.

— Ладно, — сказал Шубин, — поезжайте. Вот ваш троллейбус подходит.

— Ну, так покудова! Извините, если что не так.

— До свиданья.

Они прошли несколько шагов, глядя вслед отъехавшему троллейбусу.

— Колхозник, а хлеб на грязный тротуар клал, — сказал вдруг Калистратов. — И куда ему столько батонов? Вроде уж не то время. У нас в деревнях сейчас пекарни понастроили — будь здоров дают продукцию…

— Ладно. Пока, — сказал Шубин.

— А насчет загара что он сказал?

— Слушай, — сказал Шубин, — ты парень наблюдательный — это хорошо. Учишься нашему делу — тоже хорошо. Но ни один повар не любит, когда заглядывают в кастрюли… Понимаешь? Я проверил его и отпустил. Тебе спасибо. В общем заходи!

— Зайду, — сказал Калистратов, но по тону его голоса понятно было, что не зайдет.

Из управления Шубин позвонил в Дом колхозника.

— Чего? — спросила какая-то старуха. — Нету тут никого… На ремонт закрылись… Летом приходите!

— Пройдоха какой-то! — сказал Шубин, бросив трубку. — Черт с ним.

В отделе Шубин об этом случае докладывать не стал. Он никогда не докладывал о своих промахах.

— Богато жить стали! — сказал на следующее утро дежурный по горотделу, принимая забытую кем-то сумку, наполненную белыми батонами. — Раньше бы никто никогда хлеб не забыл.

— Стучат, как поленья, — сказал помощник, — наверное, дней десять назад покупали.

— А где нашли сумку?

— В троллейбусе. Около вокзала.

— Ну ладно. Пиши акт на списание.

Глава 8. Издержки следствия

— Вам кого? — спросила соседка Ряхина. Она открыла дверь ровно настолько, что Налегин смог увидеть только седой клок волос, очки и маленький сухонький носик.

— Нужно поговорить. В домоуправлении сказали, что вы можете помочь. — Налегин поборол в себе искушение поставить ногу на порог, чтобы дверь не захлопнулась.

Старушка еще плотнее прикрыла дверь. Из узкой щелки донесся голосок:

— Кто вы будете?

— Работник милиции, — он протянул в щель красную книжку.

Женщина взяла удостоверение и исчезла, прихлопнув дверь. Налегин слышал, как в глубине квартиры раздался мужской скрипучий голос. Наконец дверь широко распахнулась.

— Заходите. Я проведу вас к мужу… Я не могу решать дела без мужа…

Она повела его через полутемный коридор к маленькой двери, чуть слышно поскребла ее пальцами и неожиданно громко закричала:

— К тебе можно, Леонидик? Он слышит плохо, — тут же пояснила старушка.

Они вошли в небольшую комнатку, выходившую окнами во двор. Верхняя фрамуга окна была приоткрыта, а на софе, сбоку от двери, закутавшись до самого подбородка в теплый плед, лежал человек по имени Леонидик. Налегину были видны только голубые глаза, не по-старчески острые.

— Прихворнул немного, — кивнула женщина в его сторону, — в кухне простудился. Он сам готовит, мне не доверяет. Инженер, в пищевой промышленности работал! — добавила она с гордостью и тут же представилась сама: — А я бывший библиотечный работник.

Голубые глаза чуть улыбнулись.

— Скажите, когда можно застать дома вашего соседа?

— Днем он всегда дома, — ответила женщина, — только сегодня его нет. Вчера ушел около десяти и больше не возвращался.

Вторая половина ответа соответствовала положению вещей — в этом у Налегина сомнений не было.

— А в другие дни, ну, например, двадцать шестого февраля, он был дома?

— В другие дни он вообще не выходил днем из дома. Я же вам говорю.

— Но почему вы так уверены?

Старушка улыбнулась.

— Когда вы будете в моем возрасте и соседи будут вашим единственным обществом, поймете, почему я уверена. Мы ведь с мужем никуда не ходим… Иван Данилович с тех пор, как приехал, все время днем находится дома, а без пятнадцати шесть идет встречать жену.

Это «Иван Данилович» в отношении Ряхина, известного в угрозыске под многими кличками, но никак не по имени-отчеству, странно резало слух.

— У вас с этой датой ничего не связано? — зашел Налегин с другого конца. — Вам когда пенсию приносят?

— Двадцать шестого февраля? — старушка задумалась, подняв брови над проволочной дужкой очков, потом подошла к мужу и, наклонившись, громко крикнула в самое ухо: — Леонидик, давай посмотрим в твой реестр, мы Машеньку Комиссарову не двадцать ли шестого поздравляли с днем рождения?

Она достала откуда-то из-под старичка толстую тетрадь в дерматиновой обложке, водрузила на нос мужа свои очки и стала переворачивать страницы перед его глазами. Она могла бы, без сомнения, посмотреть сама, но, видимо, по установленному в их маленькой семье порядку «реестром» ведал только он, глава семьи.

Налегин ждал, оглядывая комнату: подшивка журналов «Здоровье», старомодная соломенная шляпка с украшениями на проволочках, горка промытых и просушенных станиолевых крышечек от молока и кефира. На гвоздике у двери было наколото несколько бумажек, исписанных аккуратным почерком, настолько мелким, что Налегин не мог разобрать ни слова.

Наконец старик нашел нужную запись и безучастно прошептал:

— Двадцать седьмого у Машеньки был день рождения, телеграмму мы давали накануне.

— Ну вот! — обрадовалась старушка, сворачивая тетрадь. — Совершенно верно. Я ходила давать телеграмму в Томск и оставляла мужа на присмотр Ивана Даниловича… Сами понимаете, такой у нас возраст.

— Сколько же вам лет?

— Догадайтесь.

Он задумчиво дернул себя за мочку уха.

— Вам шестьдесят пять, мужу, наверное, столько же…

— Вот и не угадали! — обрадовалась старушка и подошла к кровати. — Слышишь, Леонидик, товарищ уполномоченный говорит, что мне шестьдесят пять лет.

Леонидик слегка подморгнул Налегину голубым глазом.

— Мне, молодой человек, семьдесят четыре года, а моему мужу восемьдесят пять.

…Уходя, Налегин все же прочитал надписи на бумагах, висевших у двери: «11 марта. Простокваша без пос., 2 бутылки 32 коп., булочка городская 7 коп., сырки 30 коп.»

Да, на показания этих людей можно положиться!

…Но все же по дороге он зашел на почту и отыскал квитанцию.

Все было верно: в 11 часов 23 минуты 26 февраля жена бывшего специалиста пищевой промышленности отправила телеграмму из двадцати двух слов в город Томск, подруге детства Комиссаровой М. Я.

Версия о Ряхине была близка сердцу Данилова: она позволяла надеяться на быстрое раскрытие преступления. Поэтому, выслушав сообщение Налегина, Данилов послал к супругам-пенсионерам более прыткого и везучего Шубина, чтобы тот еще более глубоко и настойчиво потолковал со старичками, которых мог попросту запугать сосед-уголовник…