Янки при дворе короля Артура - Марк Твен

— Чего же еще надо?

— Дайте мнѣ подумать… Я еще не окончательно рѣшилъ, что слѣдуетъ дѣлать. Тутъ есть недостатокъ, который побѣждается только практикою. Но тутъ прекрасное мѣсто для упражненій; почва каменистая, насаженная остатками корней деревьевъ, мѣсто безлюдное; вдали только виднѣется хижина и вспаханное поле, но насъ оттуда никто не увидитъ. Тутъ можно будетъ провести цѣлый день въ упражненіи; я буду дисциплинировать васъ, государь.

Послѣ продолжительнаго упражненія я сказалъ королю:

— Теперь, государь, представьте себѣ, что мы у дверей какой либо хижины и вся семья передъ вами, а вы обращаетесь къ главѣ этой семьи.

Король выпрямился совершенно безсознательно и сказалъ тономъ самой леденящей холодности:

— Молодецъ, подай сидѣнье, да принеси чего-нибудь поѣсть.

— Ахъ, ваше величество, это нехорошо!

— Чего же тутъ недостаетъ?

— Эти люди не называютъ другъ другъ молодцами.

— Неужели?

— Да; тѣ только, которые стоятъ выше ихъ, называютъ такъ этихъ людей.

— Тогда мнѣ слѣдуетъ начать снова; я назову ого крѣпостнымъ.

— Нѣтъ, нѣтъ; онъ можетъ быть и свободнымъ человѣкомъ.

— Ахъ, вотъ какъ! Тогда мнѣ слѣдуетъ назвать его "добрый человѣкъ".

— Это нѣсколько лучше, вамъ милость, но самое лучшее сказать ему: дружокъ или братецъ.

— Братецъ? Такой дряни?

— Но вѣдь мы сами выдаемъ себя за такую же дрянь.

— Въ такомъ случаѣ, я скажу: "Братецъ, принеси мнѣ сидѣнье и чего-нибудь съѣстнаго". Теперь такъ?

— Не совсѣмъ такъ! Вы сказали подай одно сидѣнье, но не для насъ, не для обоихъ; пищу для одного и сидѣнье для одного.

Король посмотрѣлъ на меня съ удивленіемъ. Онъ обыкновенно не могъ за разъ обсудить всего со всѣхъ сторонъ; онъ могъ обдумывать какую-нибудь идею понемногу, по зернышкамъ, а никакъ не въ цѣлости.

— Неужели и вы будете сидѣть?

— Если я не сяду, то люди подумаютъ, что мы неравные между собою, а только показываемъ видъ, будто мы разные; ихъ не обманешь.

— Это совершенно вѣрно! О, какъ хороша истина, въ какой бы формѣ она ни проявлялась! Да, онъ долженъ принести намъ пищу и сидѣнья и служить совершенно одинаково намъ обоимъ и не выказывать предпочтенія ни одному изъ насъ.

— Но тутъ опять является одна мелочь, требующая исправленія. Онъ не долженъ приносить ничего особеннаго для насъ; мы должны войти и быть вмѣстѣ со всею этою дрянью, сѣсть за столъ вмѣстѣ съ его семьею и согласиться на это и на многія другія отталкивающія вещи, принаравливаіъся къ обычаямъ этого дома и быть съ этою семьею совершенно на равной ногѣ, исключая только, если этотъ человѣкъ изъ рабовъ; наконецъ, тутъ не будетъ ни умывальниковъ, ни столоваго бѣлья, это не водится ни у рабовъ, ни у свободныхъ людей. Прошу ваше величество, пройдитесь еще разъ. Теперь лучше, но все еще не совсѣмъ хорошо. Эти плечи никакъ не сгибаются, тамъ какъ они не знали иной тяжелой ноши, кромѣ кольчуги.

— Дайте мнѣ мѣшокъ; я хочу пріучить свой духъ носить на плечахъ тяжести, не имѣющія ничего почетнаго; вѣдь это нашъ духъ заставляетъ насъ поднимать плечи, а нисколько не вѣсъ тяжести; нося вооруженіе, мы поднимаемъ плечи выше, такъ какъ это почетная тяжесть и человѣкъ держится подъ ней прямо… Но, не дѣлайте мнѣ никакихъ возраженій, а взвалите мнѣ мѣшокъ на плечи.

Теперь онъ лучше подходилъ къ простолюдину съ этимъ мѣшкомъ на плечахъ, но хотя онъ въ данную минуту мало походилъ на короля, но также мало походилъ и на простого человѣка, какого мнѣ когда-либо приходилось видѣть. Это была такая упрямая пара плечъ, которая никакъ не хотѣла горбиться совершенно естественно. Дисциплинированіе началось снова; я поправлялъ короля и давалъ ему совѣты.

— Теперь представьте себѣ, что вы въ долгахъ, докучливые кредиторы не даютъ вамъ покоя; вы не можоте работать, — ну, положимъ, что у васъ околѣла лошадь; ваша жена больна, дѣти плачутъ отъ голода…

Итакъ далѣе, и такъ далѣе; я продолжалъ его дисциплинировать и говорилъ ему о разныхъ бѣдствіяхъ, претерпѣваемыхъ народомъ, вслѣдствіе лишеній и безденежья. Но слово лордъ былъ совершенію пустой звукъ для короля и не представлялъ для него ничего особеннаго. Слова ничего не реализируютъ, ничего не воплощаютъ, пока кто-нибудь самъ лично не пострадаетъ отъ такого слова, воплощеннаго въ человѣка и пострадаетъ такъ, что это выше всѣхъ описаній. Есть такъ много умныхъ людей, разсуждающихъ о "рабочихъ классахъ" и успокоивающихъ себя тѣмъ, что день упорнаго умственнаго труда много тяжелѣе, чѣмъ день упорнаго физическаго труда; по этому-то совершенно справедливо, что первый оплачивается много дороже, чѣмъ второй. Они такъ думаютъ потому, что прекрасно знаютъ первый и не имѣютъ ни малѣйшаго понятія о второмъ. Но мнѣ извѣстенъ какъ умственный трудъ, такъ и физическій, и во всей вселенной не найдется достаточно денегъ, чтобы нанять меня на мѣсяцъ для работы заступомъ; но я буду заниматься какимъ угодно умственнымъ трудомъ за самую бездѣлицу даже, пожалуй, безвозмездно, и это доставитъ мнѣ удовольствіе.

Умственный "трудъ" не можетъ считаться работою; это удовольствіе, развлеченіе и въ этомъ заключается его высшая награда. Самая ничтожная плата архитектору, инженеру, генералу, писателю, скульптору, живописцу, лектору, адвокату, законодателю, актеру, проповѣднику, пѣвцу все же сравнительно высока за его работу; а что сказать про волшебника, стоящаго въ оркестрѣ съ своею магическою палочкою въ рукахъ и управляющаго чудными звуками, носящимися надъ нимъ — правда, онъ работаетъ, если вы только хотите такъ это назвать — но это уже будетъ сарказмъ. Законъ о трудѣ можетъ показаться крайне несправедливымъ — но разъ это такъ установлено, то ничто не можетъ его измѣнить.

ГЛАВА V.

Хижина оспы.

Когда мы пришли въ эту хижину около полудня, то тамъ не видно было и признака жизни. На поляхъ, прилегающихъ къ ней, уже была снята жатва и они представляли какой-то грустный запустѣлый видъ, тѣмъ болѣе, что съ нихъ такъ тщательно были подобраны и всѣ зерна и вся солома. Палисадникъ, хлѣвы, заборы все приходило въ ветхій видъ и краснорѣчиво говорило о нищетѣ. Не видно было ни животныхъ, ни людей. Мертвая тишина, царившая вокругъ, наводила ужасъ. Хижина, конечно, была одноэтажная, солома на крышѣ почернѣла отъ времени и испортилась отъ недостатка починки.

Дверь была полуотворена. Мы тихонько подошли къ ней, почти затаивъ дыханіе; король постучался; мы стали ждать; отвѣта нѣтъ. Опять постучались. И опять нѣтъ отвѣта. Я тихонько толкнулъ полуотворенную дверь и посмотрѣлъ во внутрь хижины. Я замѣтилъ тамъ какія-то темныя формы, какая-то женщина встала съ полу, подошла ко мнѣ, шатаясь, точно она только что проснулась.

— Смилуйтесь! — начала она. — У насъ все отобрано, ничего болѣе не осталось.

— Я пришелъ не для того, чтобы отбирать отъ васъ что-нибудь, добрая женщина.

— Вы не патеръ?

— Нѣтъ.

— Вы не отъ лорда изъ замка?

— Нѣтъ, я чужестранецъ.

— О, ради Бога! Бѣгите отсюда! Всякій, кто соприкасается съ нищетою и смертью, тотъ вредитъ самому себѣ. Не медлите! Уходите! Это мѣсто проклято и Богомъ и церковью.

— Пустите меня войти сюда и помочь вамъ; вы больны и встревожены.

Я нѣсколько привыкъ къ полумраку и теперь разглядѣлъ ея воспаленные глаза, пристально смотрѣвшіе на меня. Я видѣлъ, какъ она была блѣдна и худа.

— Говорю же вамъ, что это мѣсто находится подъ опалою церкви; уходите скорѣе, прежде, чѣмъ какой-нибудь бродяга увидитъ васъ и донесетъ на васъ!

— Не тревожьтесь за меня; проклятіе церкви вовсе до меня не касается. Я хочу помочь вамъ.

— Ахъ, благіе духи! Если бы только это была правда! Да благословитъ тебя Господь Богъ за твой добрыя слова. О, если бы мнѣ хотя глотокъ воды!.. но, нѣтъ, остановись, остановись, забудь, что я сказала! Бѣги отсюда! Но, нѣтъ, всякій долженъ бояться проклятія церкви! У насъ тутъ такая болѣзнь, отъ которой мы всѣ умираемъ. Оставь насъ, добрый чужеземецъ, и унеси съ собою самое искреннее благословеніе, какое только можетъ дать проклятый отъ церкви.

Но, не дослушавъ всей фразы, я схватилъ попавшуюся мнѣ на глаза чашку и побѣжалъ къ ручейку зачерпнуть воды. Это было всего на разстояніи какихъ-нибудь десяти ярдовъ. Когда я вернулся обратно, король уже былъ въ хижинѣ; онъ отнялъ доску, закрывавшую окно, такъ что въ комнату ворвался лучъ свѣта и свѣжій воздухъ. Все помѣщеніе было наполнено какимъ-то гнилостнымъ запахомъ. Я поднесъ чашку къ губамъ женщины; послѣдняя съ жадностью пила воду; въ это время свѣтъ упалъ ей прямо въ лицо; я взглянулъ на нее и ужаснулся. У ней была оспа!

Я въ одно мгновеніе очутился около короля и сказалъ ему на ухо:

— Сію минуту уходите отсюда, государь! Женщина умираетъ отъ той ужасной болѣзни, которая свирѣпствовала въ Камелотѣ два года тому назадъ.