Наследие Евы (СИ) - Рицнер Алекс "Ritsner"

I

Прийти после бесконечного дня, чтобы выслушать истерию матери и тысячу ее теорий, как Стах провел время? Да. Можно еще приправить допросом. И обвинением, что вся одежда провоняла табаком. Выйдет полтора часа развлекательной ночной программы.

Стах под конец не выдержал и просто отключился, и на очередной вопрос, слышит он или как, не отозвался — хвала уставшему мозгу.

II

Жаворонок поднимается с будильником — и больше не планирует отдыхать. Стах подсчитывает три с половиной часа сна. Еще один длинный день…

Пытка матерью продолжается. Стах терпит, пока может. Он улыбается про себя событиям вечера и пьяному Тиму. Ему еще хватает — подзарядиться. Потом его греет мысль, что, наверное, можно Тима проведать — и безнаказанно…

И эта мысль кажется такой волнительной и преступной. Как детская уловка. Как если тебя подбрасывает на аттракционе, хотя на него запретили.

Мать спрашивает:

— Я говорю что-то смешное, Стах?

Он поднимает взгляд и перестает улыбаться. Она что-то ломает. Может, аттракцион в его голове — и капсула больше не подпрыгивает вверх, а летит вниз в свободном падении.

«Я думаю, твои претензии безосновательны».

Нет, не пойдет. Она, конечно, спросит, что за «претензии» и почему «безосновательны». Стах не в настроении с ней объясняться. Да и толку будет в десять раз меньше, чем затраченных сил… Очередной убыток.

Стах говорит:

— Я хорошо провел время.

— Не хочешь поделиться?

— Чем?

— Как ты провел время, Стах?

— Я тебе уже сказал. Мы просто сидели на кухне. Говорили.

— Пили?

— Я не пил.

— Зато твои друзья — да?

— И что?

— И курили?

— И что?

— Пассивному курильщику, Стах…

— Мам.

— Там были девочки?

— А где им быть?

— Вы не играли в «Бутылочку»?

— Что? — Стах выпадает в осадок. Он не понимает: — Я вовремя пришел домой. Не пьяный, не накуренный, ни разу не целованный. Вот знаешь. Знаешь, можешь не волноваться, я тебя уверяю: я со своими генами никогда в здравом рассудке не притронусь ни к алкоголю, ни к девушке.

— Стах, что ты?..

— Я даже в карты отказался сыграть. Ты продолжаешь этот разговор, как будто он имеет смысл.

— Что же это такое?..

Стах поднимается с места, ставит тарелку в раковину, ставит мать в известность:

— Я сегодня пойду гулять.

III

Стах не ожидал, что мать начнет реветь. Отец терпеть не может, когда она ревет. Но больше, чем сам факт ее слез, он не может терпеть, когда в них виновен кто-то, кроме него.

Стах слишком расслабился. Ему нужно было дотянуть, проглотить язык, откусить, отрезать, что угодно — и не произносить ни слова. Потому что отец никогда не разбирается, в каком ключе и что конкретно Стах произнес. Отец вообще не разбирается. Даже — в том, что подвернулось ему под руку.

Стах знает на удар многое — от обуви до скалки. Список боли возглавляют провода.

Куда-то в гром обвинений до него долетает, что: «Ах тебя твои гены не устраивают?!» — и все встает на места.

Это табу.

Отрицать свои корни, не уважать свои корни в этом доме — табу.

Он даже не подумал, что она… выцепит из всех этих часов нервотрепки самую подсудную фразу — и с ней придет к отцу.

Когда он уходит, Стах усмехается. Стискивает зубы. И ненавидит. Он ненавидит их обоих.

IV

Мать заходит позже — и, конечно, с перепуганным и виноватым видом. Стах ей не верит. Ни одной эмоции на ее лице. Она прекрасно понимала, не могла не понимать. Она живет с этим человеком пятнадцать гребаных лет. Она просто сделала все, чтобы Стах не вышел из этого дома в ближайший месяц.

Он пытается ее игнорировать. Он не сорвется. Нет. Он уже достаточно сегодня наворотил.

— Стах… ты же знаешь…

Да, он знает. Он знает, что она ему жить не дает.

V

Стах сидит в своей комнате за столом. Он не умеет складывать из бумаги, зато он может сконструировать и склеить. Какой-нибудь домик размером со спичечный коробок…

Он закрашивает оранжевым окно на третьем этаже. За окном живет Тим. Стах ему улыбается. Но быстро прекращает. Тим сегодня снова один. И Стах к нему не придет.

И его это выбешивает. Потому что он уже запланировал. Потому что она просто ворвалась — и все расхерачила вдребезги.

Он бросает дурацкий маркер в стену. Выдыхает. Пытается успокоиться. Нет. Никаких истерик в этом доме. Он ставит локти на стол, сжимает у корней волосы.

Никаких истерик.

В этом доме.

VI

Стах боится отца больше, чем матери, но враждовать с ней опасней, потому что мать умеет… вовремя заплакать, что-нибудь такое сказать… С некоторыми людьми лучше быть союзниками, чем врагами, даже если как союзники они тебе враги.

Но в этот раз, в этот раз Стах скорее вскроется, чем продолжит ей улыбаться. И ему сейчас просто невыгодно быть в контрах с отцом, когда тот может разрешить — уйти к Тиму.

Стаху в любом случае придется через себя переступить. Прогнуться либо там, либо там… Одно «там» отпадает. Осталось понять, как налаживать с отцом, если последние годы Стах только и делал, что успешно избегал его.

Сказать, что мать вырастит из Стаха психопата с ее неврозами, — не вариант. Хотя в обозримом будущем — очень даже. Но для отца не прокатит. Любые обвинения не прокатят.

Отец тогда предъявит, почему Стах ни во что не ставит родную мать, у некоторых вон нет матерей совсем. Стах уверен, что в свое время самая старая змея в двух этих токсичных квартирах травила его поизощреннее. Иногда ему кажется, что отец мстит за свое детство по формуле: «Мне жилось хреново — и вы не расслабляйтесь».

Сказать, что Стах не прав? Еще рано для осознания. Еще даже отец не остыл. И Стах не раскаивается. Ни капли. Черт, его бесит извиняться, когда не за что. Его в принципе бесит извиняться.

Мать снова заходит в комнату. Стах прячет бумажный домик, чтобы она не разбила еще и этот хрупкий мир, не проникла туда, не вырастила там гнойников.

Она пробует начать примирительную беседу. Пробует с утверждения, что Стах сам виноват. Он усмехается. Ну конечно. Он всегда виноват. Во всем. Во всех смертных грехах. Во всех мировых катастрофах.

Осточертело.

Если он не вернет себе союз с отцом, в следующий раз он выйдет не через парадную, а в окно.

Мать говорит. Стах выталкивает ее из своей головы усилием воли. Да он сегодня готов вскрыть себе череп, лишь бы извлечь ее голос.

Когда она уходит, он поднимается с места — без плана. Порывом. Чтобы не схватить очередную паническую атаку от недостатка кислорода в пространстве. Он стучит в открытую гостиную — за глотком воздуха. Заходит с разрешения отца. Тот выключает звук телевизора.

Нападает тишина. Стах все еще без плана.

Отец уставляется. Его предки уставляются вместе с ним. Зинаида-Змея жалит первой:

— Посмотрите-ка. И хватило же наглости…

— Говори.

Стах чувствует, как вокруг шеи затягивают петлю, и молчит. Краем сознания ловит, что сердце колотится от ужаса не слабее, чем с Тимом…

Стах встает тверже, сцепляет руки за спиной. Он смотрит отцу в глаза, просто потому, что по-другому нельзя.

— Говори. Свое время можешь растрачивать, как тебе вздумается — хоть на макулатуру, хоть на мысли о том, какие у тебя гены, мое — не надо.

Стах цепляется за чертовы гены, чеканит фразы:

— Я некорректно выразился. Про гены. Я сказал, что не буду пить и встречаться с девушками, потому что я знаю, что могу увлечься. Для меня сейчас учеба важнее, чем это. Мать не понимает. Я не смог объяснить — моя вина, да. Но я не считаю, что я был не прав. И у меня не было цели доводить ее до слез. Я сказал, как есть. Она бог знает что думает об этой вечеринке, хотя я нигде не проштрафился.

Отец не отвечает.

Хорошая новость в том, что Стаху в принципе никто не отвечает.

Плохая… А что, плохих еще недостаточно?..

Отец барабанит пальцами по подлокотнику. Выпускает Стаха из вида. Возвращает телевизору голос. Говорит: