Руки, полные бури - "-Мэй-"

Он боится другого. Не чужих смертей.

Он боится смертей тех, кто ему близок. Кто раз за разом спасает его самого и оказывается в опасной близости от этой силы, слишком неустойчивой, расшатанной мертвецами.

– Я научу тебя.

Равнодушный и ровный голос. Он не может обернуться, чтобы посмотреть, кто это говорит. Он может смотреть вперёд. Двигаться и делать то, что показывает чужая воля.

– Я обещал помочь. Я исполняю обещания.

Он идёт вперёд. Мимо закрытых дверей, по тёмному коридору. Щёлкает выключатель.

Ванная наполнена светом и тишиной. Он запирает дверь, ещё недоумевая, что же ему хотят показать. Но начинает понимать в тот момент, когда его руки открывают зеркальный шкафчик, который во сне не отражает лицо.

Несколько простых движений, и лезвие ловит блик грязного электрического света. Ещё пара – и от локтей до запястий расцветают разрезы. Набухают кровью, та стекает по ладоням, срывается с кончиков пальцев на светлый кафель.

– Божественная сущность не вечна. Она такая же хрупкая, как человеческие сердца. Ты знаешь это.

Он знает. Остро ощущает божественные жизни и смерти. С удивлением именно сейчас приходит осознание: он чувствовал их куда ярче, нежели другие боги.

Может, потому что сам слишком боялся убивать.

Может, потому что родился среди смерти и не сразу узнал, что такое жизнь.

– Если бы богов провожали за грань, ты бы стал их проводником.

Он опускается на колени посреди собственной крови. Он чувствует слабость. Слышит, как кто-то стучит в запертую дверь ванной. Смотрит на лужу, в которой теперь смутно виднеется его отражение.

Он всю жизнь истекает кровью. Сейчас у этого просто есть физическое воплощение.

– Тела хрупки, божественные сущности хрупки. Я обещал помочь тебе с силой. Дуат и мертвецы качнули чашу весов, этого слишком много для тебя одного. Твоё тело и сущность переполнены, расплёскивают вокруг и внутри яд. Простая истина в том, что есть только один выход, в котором ты не воплотишь самые страшные кошмары и поможешь тем, кто рядом. Я покажу.

И показывает.

Стоя на коленях посреди крови, он выпускает всю силу, но не вокруг, а внутрь себя самого, уничтожая божественную сущность, оставляя от неё пепел. Прах внутри, который смешивается с кровью снаружи.

– Единственный вариант, как тебе можно помочь. Не мешать сделать это.

Он видит собственное тело, пустую оболочку, мёртвого бога. Его выталкивает из сна, но он цепляется за него в ужасе, мечется, улавливая последние образы. Пепел и кровь. Нефтиду, рыдающую, уткнувшуюся в обнимающего Сета, его лицо, пустое, лишённое выражения.

И буря.

За окнами бушует бездождевая, сухая буря, пахнущая ночными цветами, звенящая колокольчиками невидимых духов. Буря, созданная силой двух скорбящих богов.

Анубис подскочил на кровати, судорожно хватая ртом воздух. Первым делом нащупал выключатель мутных флюоресцентных ламп.

Он был в своей комнате, где уснул. На его руках не осталось никаких следов.

Сон.

Но почему-то Анубис не сомневался, что показывал его именно Кронос, наверняка смог из-за обещания. Или с помощью Гекаты, которая умела наводить кошмары.

Что ж, следовало ожидать, что Кронос вряд ли поможет по-настоящему.

Одеяло сбилось, пот высыхал, неприятно холодя кожу. Анубис натянул одежду, глянул за окно: стояла вязкая чернильная ночь. Спать не хотелось, так что, застелив постель, Анубис улёгся поверх и достал телефон, чтобы почитать роман Луизы, о котором она говорила.

Медленно, неторопливо мрак отступал, сменяясь синеватым светом утра. Анубис отложил книгу, когда за окном появились первые машины. Душ он проигнорировал, покосившись на дверь ванной. Как будто мог открыть её и увидеть самого себя.

Анубис устроился с телефоном на кухне. Тут окна не были такими большими, как в гостиной, зато именно сюда заходили все без исключения, как просыпались. Анубису хотелось увидеть других. Окончательно понять, что сны – это всего лишь сны. Реальность другая, и в ней больше возможностей.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Первым на пороге кухни возник Амон. В то же время, когда сизый сумрачный свет сменился на золотистый от восходящего солнца.

Встрёпанный, но ни разу не сонный, Амон явился в одних джинсах, драных, с принтами и золотом по всей штанине. Он насвистывал мелодию без слов и, увидев Анубиса, искренне удивился:

– Ты что, вообще не спишь?

Тот неопределённо повел плечами.

– Кошмары, да? – В голосе Амона послышалось искреннее сочувствие.

– Угу.

Амон распустил силу, охряную пыль солнечного света, ласковое тепло, которое тут же окутало кухню. Продолжая насвистывать, Амон загремел сковородками, решив, что на завтрак необходима особая яичница. Он громко рассказывал, какая именно, но Анубис почти не слушал.

Он тихонько улыбался, нежась в солнечном тепле и поглаживая пса Сета: собака сейчас походила на самую обычную, забравшись на руки и опасно балансируя. Часть стаи отправилась вместе с Цербером по следу Тиамат, но несколько сновали под ногами, так что Амон чуть не наступил на них, громко ругаясь.

– Фу, Амон, тебе не идёт.

В ответ он показал язык и вернулся к яичнице. Прищурился:

– Как думаешь, скоро встанут остальные? На них готовить?

– Да они на запах выползут! – рассмеялся Анубис. – Конечно, готовить.

Придерживая пса, он потянулся к колонке, и после нехитрых манипуляций по кухне поплыл негромкий голос Мэнсона. Голова немного болела с недосыпа, но Анубис с энтузиазмом принялся подпевать, вторя Амону.

Иногда ему казалось, у него внутри живут две сущности.

Одна помнила, как мало развлечений предлагал Дуат. Это хороший мир, но он ассоциировался с запретами. С сухой, хрусткой скукой. Поэтому Анубис тянулся к миру живых, с радостью принимая всё то, что он предлагал. Каждый новый день встречал с восторгом.

Но другая его часть принадлежала смерти. А уж теперь особенно. Мертвецы покалывали пальцы, проходили сквозь него постоянно, а не иногда, как у Гадеса. В виски билось осознание, что стоит немного ослабить контроль, и самой большой проблемой станет он сам. От этого хотелось забиться куда-нибудь подальше, свернуться клубочком и спрятаться.

Следующим на кухне появился Сет. Хмурый, неразговорчивый. Он молча поставил вариться кофе, выслушивая поток слов Амона, которому доставляло извращённое удовольствие утро за утром пытаться его разговорить.

– Да когда же ты заткнёшься, – пробормотал Сет.

Но от яичницы не отказался. Аромат еды переплетался с запахом кофе, и вскоре на кухню впорхнула Нефтида. Такая же звенящая, пахнущая благовониями, как и всегда.

Вчера Анубис сказал Амону, что они должны доверять друг другу, иначе Кронос одержит победу. И сейчас Амон честно пытался, щедро распространяя вокруг медовое тепло.

Он умел светить и успокаивать.

Последними на кухню пришли Гадес и Персефона. Они проводили ночи в Подземном мире, но по утрам часто заходили.

Анубис с радостью влился в шумный гомон, хотя оставался единственным, кто не выпускал свою силу, не смешивал её с другими. Он поймал на себе внимательный взгляд Нефтиды: она поняла, но говорить ничего не стала.

Вёл беседу Амон, ему вторила Персефона, тоже выглядевшая абсолютно выспавшейся. Сет хмуро пил кофе, Гадес молчал большую часть времени, слишком задумчивый.

Анубис хотел рассказать о сне, о том, что его, скорее всего, наслал Кронос… но постеснялся перед всеми. Он не был уверен, что это правда Кронос. Ему не хотелось рассказывать, что он видел, вдруг решат, он всерьёз задумывался о чём-то подобном? Или, хуже того, заметить на чужих лицах хоть намёк на то, что это и правда станет единственным выходом.

– Встретимся с ацтеками ближе к вечеру, – сказал Сет. – За городом.

– Мне это не нравится, – возразил Гадес.