Гобелен - Фиона Макинтош

– Сколько еще мой сын должен здесь пробыть? – выдавил Максвелл.

Эванс пожал плечами.

– Это ему решать. Как я уже говорил, два дня назад Уилл пошевелил пальцами. Вчера ночью Эллен и еще одна наша медсестра слышали, как он стонет, и видели, как он поджал пальцы ног. Мы считаем, это было сделано им намеренно. Показания аппарата, фиксирующего состояние его мозга, также изменились. Мы ни на минуту не прекращаем наблюдений. Однако необходимо набраться терпения. Сейчас очень ответственный период, все хрупко и неопределенно и обернуться может как угодно.

Максвелл кивнул.

– В таком случае, мистер Эванс, я подожду до Нового года, а потом все-таки заберу сына в Штаты. Даю вам срок до второго января.

«Три дня, – подумала Эллен. – Давай же, Уилл, очнись! Очнись ради всех нас!»

* * *

Клинику Максвеллы покидали под бой Биг-Бена – было одиннадцать утра. В это время мать Джейн выбежала из сада при фамильном особняке Грейнджеров, на границе Уэльса и Англии, в Уэлшпуле, чтобы взять телефонную трубку. В саду Кэтлин Грейнджер рвала кервель – единственную пахучую травку, что росла в это время года. Гости обыкновенно принимали кервель за петрушку – но лишь с виду. Сомнения рассеивал вкус растения и нежный анисовый аромат, чем-то напоминающий аромат базилика. Кэтлин обожала приправлять кервелем яичницу. Сегодня она не позавтракала, поэтому проголодалась и хотела устроить себе питательный ланч. Не будь Кэтлин уверена, что звонит Джейн, она не метнулась бы в гостиную, не дала бы яичнице перестоять. Пусть бы телефон надрывался себе на здоровье.

Кэтлин схватила трубку и одновременно бросила взгляд на часы. Моментально высчитала, что в Австралии, в Элис-Спрингс, сейчас восемь тридцать вечера. Значит, Джейн звонит сообщить, что цель ее, столь же нелепая, сколь и благородная, достигнута – в особой книге на вершине скалы написано теперь имя ее жениха. Иными словами, можно расслабиться. Перед отъездом Джейн нашла фото дурацкой скалы, показала родителям. Им большого труда стоило не выбранить дочь, не рассмеяться в голос, не обменяться перепуганными взглядами – мол, девочка от горя в уме повредилась.

Нет, Кэтлин хорошо знала свою дочь. Джейн раздавлена горем, это правда, но такую же суровую уверенность она явила несколько лет назад, сообщив родителям, что намерена получить высшее образование не в Кардифе, не в Манчестере и даже не в Дареме, а в Лондоне. С таким же самообладанием она поставила родителей перед фактом: отправляюсь в путешествие, хочу посмотреть мир, понаблюдать жизнь, отсутствовать буду год. Путешествие, к слову, растянулось на два года.

Джейн всегда ставила перед собой цели, ею всегда двигала внутренняя собранность, которую так просто не отметешь. И путешествие в Центральную Австралию, без сомнения, принадлежало к категории замыслов, исполнению которых лучше не препятствовать. Это Кэтлин Грейнджер знала по опыту. Разумеется, как и всякая мать, Кэтлин ужасно волновалась за свою деточку – что она уезжает одна, измученная горем, подвергается многочисленным опасностям, которые сулит подобное путешествие. Наверняка сейчас Джейн звонит, чтобы сообщить дату возвращения. По крайней мере, об этом успела помолиться Кэтлин, прежде чем сняла трубку.

– Алло!

В трубке была привычная гулкая пустота. Кэтлин услышала эхо собственного голоса, и сердце ее подпрыгнуло от радости.

– Алло! Джейн? Это ты, дорогая?

– Это миссис Гранджер?

Неизвестный мужчина говорил с густым австралийским акцентом. Казалось, он пытается докричаться до Кэтлин со дна морского. Обычное дело – с Австралией всегда такая связь. Он и фамилию произнес неправильно, чем задел Кэтлин. Впрочем, ей было сейчас не до мелких обид.

Кэтлин нахмурилась.

– Да, это Кэтлин Грейнджер. Будьте любезны представиться.

Каждое слово сопровождалось эхом.

– Миссис Грейнджер, меня зовут Бэз.

Тут зазвонили в дверной звонок, и Кэтлин не расслышала, что еще сказал австралиец.

– Извините, в дверь звонят. Пожалуйста, оставайтесь на линии, мистер…

Кэтлин не стала дожидаться ответа. Кто бы ни трезвонил на пороге, почти полное совпадение обоих звонков по времени сильно ее напрягло. Похоже, что-то стряслось. Входная дверь особняка в георгианском стиле, где жили три поколения Грейнджеров, была застеклена; за дверью маячили двое.

Один из посетителей принялся стучать в дверь кулаком.

– Иду! – крикнула Кэтлин.

Раздражение на австралийца, исковеркавшего старинную фамилию, уступило место негодованию на местных вандалов, устроивших такой переполох. И надо же было мужу именно сегодня уехать в Кардиф, а Джульетте – залечь в очередную расслабляющую ванну! Конечно, у них есть помощница по хозяйству, Шелли, которая является почти каждый день, – только она отпущена на новогодние каникулы. Все приходится делать самой! Тут телефон, тут в дверь барабанят, а яичница уже, наверно, дошла до консистенции резины. В руке Кэтлин все еще теребила хрупкие головки кервеля.

Она распахнула дверь, и перед ней предстали двое полицейских, в том числе женщина. Личико у нее было на редкость хорошенькое, его обрамляли белокурые волосы, завязанные в хвост, но полицейская форма лишь подчеркивала колени с наплывами жира да толстые лодыжки, а еще акцентировала внимание на безобразных, зато практичных башмаках. Женщина заговорила первой.

– Вы – миссис Грейнджер? – спросила она, безупречно произнеся старинную фамилию. Кэтлин отметила отсутствие валлийского акцента. Может, она ирландка?

– Да… у меня там телефон, – промямлила Кэтлин, махнув себе за плечо, на серо-зеленый аппарат, установленный на столе. В спальне у нее серо-голубой телефон, в гостиной – бежевый. Обязательно надо установить еще один в кухне, мрачно подумала Кэтлин, чтобы не бежать из сада прямо в гостиную. Внезапно она горько пожалела, что решила ответить на звонок. Да и к двери не следовало подходить. Женщина в полицейской форме что-то говорила, Кэтлин не вникала.

– Вам лучше попросить вашего собеседника перезвонить в другое время, – заметила женщина. Кэтлин знала, что оба полицейских представились; она сама виновата, что не дала себе труда запомнить имена, она спряталась в мыслях об испорченной яичнице и спаренных телефонах.

– Кажется, это из Австралии звонят, – пролепетала Кэтлин. – Моя дочь… она сейчас там…

Кошмарный миг между двумя ударами сердца растянулся, завис в пространстве, и Кэтлин Грейнджер, застигнутая врасплох между звонком и посетителями, внезапно поняла: и австралиец Бэз, и двое в полицейской форме вошли с ней в контакт по поводу Джейн. Что-то случилось – иначе Джейн позвонила бы сама.

– Кэтлин, – мягко заговорила женщина в форме, – может, впустите нас?

– Нет. Нет! – вскрикнула Кэтлин. Стебли кервеля выпали из ладони, рассыпались по светлому плиточному полу прихожей, чтобы через секунду раскрошиться под тяжелыми ботинками обоих полицейских, бросившихся поддержать Кэтлин.

В кухне догорала яичница. По прихожей распространился свежий анисовый аромат. Кэтлин Грейнджер лишилась чувств.

* * *

Уинифред и Сесилия провели в «Трех полумесяцах» благословенную бессобытийную ночь. Хозяин постоялого двора был уверен, что они – гувернантки, направляются в Ньюкасл.

Утро наступило не такое угрюмое, как накануне. Снегопада не было и ночью, однако городок Ротбери надежно укутало пышное белое покрывало, а под конскими копытами хрустел ледяной настил, когда Уинифред и Сесилия скакали на юго-восток, в сторону Ньюкасла. На постоялом дворе пришлось выпить по кружке сыворотки; у Джейн крутило живот, подступала тошнота.

– Теперь мне не до пирога с индюшатиной, – констатировала Джейн.

Уинифред сразу пустила свою кобылку быстрой рысью, задала ритм. Померзнув всего четыре часа, женщины въехали в Ньюкасл. По дороге им попались еще двое висельников, таких же, как на подступах к Ротбери. Поравнявшись с третьим трупом, Джейн собрала волю в кулак, задержала дыхание, закрыла рот платком и отвела глаза.

Ньюкасл являл признаки процветания за счет добычи угля, а также признаки преданности Короне. Повсюду были расклеены листовки, сулящие награду всякому, кто сообщит о местонахождении «смутьянов». Медленно продвигались Уинифред и Сесилия по широким улицам, меж солидных строений из кирпича и камня. Снег смело ветром, грязца быстро превращалась в ледяные заплаты. Неброская одежда и низко надвинутые капюшоны (естественная мера в этакий холод) вполне защищали женщин от излишнего внимания. Они остановились лишь раз – спросить у трех служанок дорогу до постоялого двора.

Когда хозяин постоялого двора объявил, что все места в дилижансе выкуплены, сердца Уинифред и Сесилии оборвались.

– Сэр, мне необходимо быть в Лондоне. Я не могу ждать, – заговорила Джейн, полностью полагаясь на способности Уинифред улаживать дела и радуясь, что Уинифред полностью лишена шотландского акцента. В Сесилии, напротив, можно было без труда узнать валлийку, стоило ей раскрыть рот. И все же Уинифред оставила на подругу лошадей и поиски места в стойле. Потому что не собиралась продавать свою храбрую верную кобылку.