Место для большего (др. перевод) (ЛП) - Эманн Бет

Она на секунду замолчала, и я испугался, что разозлил ее.

— Я в порядке, Броди, — бойко уверила она, чего я не ожидал. — На самом деле я полностью с этим смирилась. Все к лучшему, правда.

— Серьезно? — воскликнул я. — Мне не понять! Тридцать лет, мама!

— Я знаю, сколько я замужем. Но многое изменилось. В этом нет ничьей вины. Мы просто должны научиться держать удар.

В своем нынешнем положении она казалась немного счастливее, чем я. С другой стороны, она уже знала об этом в течение года. Очевидно, ей хватило времени, чтобы смириться.

— Папа там?

— Эм, да. Полагаю, он в мастерской. Давай я отнесу ему телефон?

Через несколько секунд я услышал шуршание в трубке, как будто кто-то прижимал ее к телу, приглушенный разговор, а затем грубый голос моего отца:

— Алло?

— Привет, пап.

— Привет, сынок. Как твои дела?

— Довольно дерьмово. Твои?

— Держусь.

Насколько я помнил, он почти не проявлял эмоций. Не знаю, почему я решил, что сейчас все будет по-другому.

— Я хотел поговорить с тобой минутку и сказать, что сожалею о том, как ушел от вас. Тот разговор стал для меня шоком, но мне не стоило принимать все так близко к сердцу. — Я сделал глубокий вдох и проглотил свою гордость. — Прости, что обвинил тебя в измене и назвал плохим отцом. Я поступил предосудительно, и мне очень жаль.

— Кто старое помянет, сынок. Не переживай из-за этого.

Я слышал легкий стук молотков на заднем плане и папину любимую радиостанцию. Создание мастерской было лучшим, что с ним случалось. Он проводил там долгие часы.

— Я бы почувствовал себя намного лучше, если бы ты назвал меня мудаком или еще кем-нибудь.

— Окей. Кто старое помянет, придурок, — засмеялся папа. — Правда, не думай об этом больше.

У меня были вопросы, оставшиеся без ответа, и я не знал почему, но они просто начали вылетать из моего рта.

— Так что же случилось, папа? С чего вдруг?

В трубке послышался тяжелый вздох.

— Честно говоря, не знаю. Как-то вечером прошлым летом мама приготовила мои любимые сэндвичи со свининой на гриле. А потом сказала мне, что хочет развестись.

Что?

— Постой. Это было не совместное решение?

Его слова меня потрясли.

— Нет, Броди. Я люблю твою мать. Люблю так же сильно, как и в тот день, когда женился на ней, а может быть, и больше.

— Так какого хрена? Почему ты ничего не делаешь?

— Она приняла решение, Броди. Я могу либо разозлиться и полностью оттолкнуть ее, либо смириться с этим и остаться ей лучшим другом.

— Значит, ты просто сдашься? — опять начал злиться я.

Если он все еще любит ее, почему не наберется смелости, чтобы бороться?

— Я не считаю, что сдался, сынок. Мне больно видеть ее... несчастной. Я люблю ее настолько, что готов отпустить, лишь бы она была счастлива.

Я ничего не ответил, позволяя словам, произнесенным отцом, уложиться в голове в течение минуты. Все эти годы я думал, что мой отец был черствым, холодным человеком. Оказалось, что это было не так. Он был так влюблен в мою маму, даже спустя тридцать лет, что был готов пожертвовать своим счастьем ради нее. С этого момента я больше никогда не буду смотреть на отца так, как раньше. Он был самым самоотверженным, скромным человеком, которого я когда-либо знал, и я никогда не чувствовал, чтобы нас объединяло столько много всего так, как в этот самый момент.

Я повесил трубку, все еще чувствуя раздражение и беспокойство. Но разговор зашел в тупик, так что продолжать его было бессмысленно. Я больше не хотел думать о ситуации с родителями.

Вот только, когда я не думал о них, то думал о Кейси.

Прошло шесть дней с тех пор, как я в последний раз слышал ее голос. Шесть дней с тех пор, как уехал и оставил ее плакать, сидя на траве. Прошло шесть дней с тех пор, как я был уверен, что могу кого-то убить голыми руками.

Словно чувствуя мое настроение, мобильник издал звуковой сигнал. Кейси писала мне каждое утро в одно и то же время, и игнорировать сообщения становилось все труднее и труднее.

К: У нас все кончено?

В груди закололо от мысли, как дерьмово, должно быть, она себя чувствовала, отправляя это сообщение. Я был зол и нуждался в некотором пространстве, но не хотел расстраивать ее. Нужно было что-то отправить ей в ответ.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Я: Мы скоро поговорим. Скучаю по тебе.

Это то, немногое, что я мог дать ей в этот момент. В голове крутилось много мыслей, которыми хотелось с ней поделиться, но я не собирался делать это через смс.

Я с трудом выбрался из постели и натянул бейсболку.

— Давай, Ди. Погнали.

Услышав мой зов, Дизель вскинул голову, спрыгнул с кровати и под звяканье металлического поводка бросился к входной двери.

Последняя неделя стала самой худшей в моей жизни. Сначала я решил, что с маминой томографией что-то не так. Стоило мне выяснить, что все в порядке, меньше, чем через час оказалось, что мои родители разводятся. Хотелось бы думать, что в двадцать семь лет я смогу смириться с их разрывом, но после этой новости мой мир рухнул. А через пару часов я обнаружил, что единственный человек, к которому я мог обратиться за утешением, лгал мне уже несколько недель. Я просто не знал, что делать. Все вышло из-под контроля, и моя единственная настоящая константа – хоккей – страдала из-за этого. Мы проиграли три из пяти игр на выезде. Мои товарищи по команде ждали от меня объяснений. Коллинз дважды спрашивал меня, есть ли что-то, о чем ему нужно знать, но я продолжал лгать.

Сегодня вечером нам предстояла домашняя игра, и я был полон решимости играть так же, как раньше.

Я поторопил Дизеля, чтобы успеть позавтракать и пораньше отправиться на стадион потренироваться. Тренировка смогла бы меня отвлечь, и я надеялся, что это как-то успокоит Коллинза.

Отправив одно короткое сообщения, я вырубил мобильный…

***

Через несколько часов я закончил легкую тренировку перед игрой и, несмотря на тяжелое утро, почувствовал бодрость. Положительные флюиды, что исходили от толпы, когда мы выходили на лед, стали дополнительным допингом для моего уже плавающего в венах адреналина. Вероятно, сказалось, что мы играли с «Ванкувер Кэнакс» – одним из наших главных соперников из Тихоокеанского дивизиона. Мы были в Центральном, так что помимо соперничества дивизионов, предстояло личное состязание между командами. По какой-то причине во время нашей игры на льду проливалось больше крови, чем с любой другой командой во всей лиге. Мы пытались как-то избежать подобного, но я не ждал, что эта игра будет менее жестокой.

Первый период был захватывающим, но нервным. Счет скакал в пользу то одной, то другой команды. Сначала Вайпер забил гол, потом они забили нам. Затем Большой Майк забил, но почти сразу противники сравняли счет.

Мы раскатывались после первого периода, когда меня прервал Эдгар Шепард – один из самых больших засранцев во всем профессиональном хоккее. Он был на пару дюймов выше меня, с блестящей лысой головой. От одной щеки до другой тянулся огромный шрам – подарок, оставленный на память от чьего-то конька. Кроме того, он был очень громким и с отсутствием навыков на льду, что ужасно сочеталось. Мы и раньше конфликтовали, так что в его словах не было ничего нового.

— Прости, Мерфи. Я что, встал у тебя на пути? — он ухмыльнулся, катаясь прямо передо мной, отчего я чуть не грохнулся на пятую точку.

— Отвали, Шепард, — отрезал я, продолжая скользить мимо него.

После короткого командного разговора с Коллинзом мы все вернулись, преисполненные решимости. Я занял свое место на льду и катался в воротах. После перерыва там всегда было слишком скользко.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Игроки обеих команд рассыпались, заняв свои места. В этот момент Шепард проехал за моей сеткой.

— Что с тобой, Мерфи? Дерьмово играешь уже несколько дней. Стареешь?

Я проигнорировал его, пытаясь абстрагироваться от его слов. Игра вот-вот должна была начаться, так что очевидно, он пытался задеть меня, чтобы получить преимущество.