Скиф - Николай Коробков

Как только дошли слухи о начавшемся восстании, все рабы разбежались; в доме оставались только женщины. Сам господин еще с утра отправился в город и не возвращался. Сначала все было благополучно. Мимо усадьбы с криком пробегали толпы или проходили воинские отряды. Потом все как будто затихло.

Он пошел к дому, чтобы успокоить госпожу, но в это время во двор вбежало пятеро вооруженных людей. Двое из них направились к конюшне, а остальные по направлению к дому. Главк не пропускал их в ворота. Они говорили, что город принадлежит теперь рабам и все господа должны быть убиты. Они убеждали его присоединиться к ним, а когда он не захотел и стал кричать, один из них сзади ударил его чем-то по голове. Дальше он ничего не помнил.

Орик спросил Главка, может ли он держаться на ногах, и послал его в дом. Когда тот пошел, пошатываясь и хватаясь за голову, Орик лег, завернулся в гиматион и остался без всяких мыслей. Он чувствовал страшную усталость. Ему хотелось уснуть, но что-то мешало. Он прислушался к этому чувству и догадался, что это боль. Сейчас же, как только он понял это, боль сделалась сильной и резкой. Морщась, он сел, протянул руку к амфоре и, найдя там немного воды, обмыл лицо и голову. Потом, нащупывая пальцами, расправил лоскут разрубленной, отвернувшейся в сторону кожи, оторвал рукав, сделал из него бинт, туго обмотал голову и опять лег.

Боль приливала жужжащими потоками, в ушах гудело. Он лежал неподвижно и как будто спал. Но глаза его были открыты.

VII

Перед высокой лестницей, в сорок ступеней, храма богини Девы — знаменитого святилища Херсонеса, где некогда, по преданию, Ифигения служила верховной жрицей, — Эксандр, несколько его друзей и дочь ожидали прибытия архонта, пожелавшего принять участие в церемонии. В стороне стоял в праздничной одежде Главк; на его лице было выражение смущения и какой-то недоверчивой радости. Он как будто все еще не понимал, зачем его привели сюда.

Девушка, улыбаясь, подошла к нему.

— Ну, как ты себя чувствуешь, добрый Главк? — сказала она. — Кажется, у тебя незаметно даже шрамов?

Он наклонил голову.

— Нет, госпожа. Остались рубцы, но они уже хорошо заросли.

Она ласково посмотрела на него.

— Ты доволен. Главк?

Вместо ответа он только поднял руки.

— Хорошо, что ты все-таки остаешься у нас, — продолжала она. — Мы все очень к тебе привыкли. А как тот, другой, твой товарищ? Почему он отказался от награды?

Главк покачал головой.

— Я этого не понимаю, госпожа. Он ни с кем из нас не говорил об этом. Он вообще очень мало говорит, совсем дикий. А в последнее время он стал таким мрачным и злым, что не замечает даже меня, хотя я знаю, что он любит меня.

— Значит, ты все-таки разговариваешь с ним? Не знаешь ли, откуда он?

Главк сделал таинственное лицо и понизил голос:

— Он не раб, госпожа. Он знаменитый скифский воин и любимец их царя. Его захватили в плен, должно быть, тогда, когда они разграбили Ольвию. Или нет, — его захватили в самом Херсонесе. Он приехал сюда выручать своего товарища. Дома у него остались целые груды сокровищ, но там никто не знает, где он.

К ним подошел Эксандр.

— Идем в храм, — Диомед опаздывает. Вероятно, его задержало что-нибудь важное. Мы не будем ждать, может быть, он приедет к концу церемонии.

Они стали подниматься по лестнице к великолепной мраморной колоннаде, украшавшей фасад святилища.

В это время лектика Адриана показалась на площади. В Херсонесе каждый человек знал ее изукрашенный золотом пурпурный балдахин и драгоценные ковры, спускавшиеся с боков. Толпа рабов окружила его.

Носилки остановились. Один из невольников подбежал к храму узнать, почему здесь собрались люди, и, вернувшись, доложил господину:

— Жрец Эксандр, сын Гераклида, продает божеству своего раба Главка.

Адриан приказал нести себя к святилищу. Проходившие по улице граждане останавливались, смотрели на колыхавшиеся пурпурные занавески и шли сзади, чтобы взглянуть на римлянина. В Херсонесе рассказывали чудеса о его богатстве и изнеженности.

Почти одновременно с лектикой к храмовым ступеням подъехало несколько всадников. Впереди их был архонт. Он соскочил с лошади, отдал поводья следовавшему за ним молодому воину, сопровождаемый двумя спутниками вбежал на первые ступеньки и остановился, обернувшись к выходившему из носилок Адриану.

Опираясь на рабов, державших его под руки, тот стал медленно подниматься по лестнице; рабы несли за ним сосуд с замороженным вином, складное кресло, какие-то шкатулки, огромные опахала из страусовых перьев, такие же яркие и перегруженные золотом, как драгоценные восточные одежды, облегавшие его расплывшееся тело.

Адриан не любил римского платья — оно унижало его. Один из самых богатых людей Рима, он должен был бы носить самую простую одежду, — он не имел права украсить свою тогу пурпурной каймой[78] несмотря на то, что сенаторы заискивали перед ним.

С подчеркнутой фамильярностью он поздоровался с архонтом, кивнул его спутникам, отстранил рабов, державших его под руки, приказал подать себе трость и, стуча ею по мраморным ступеням, стал подниматься.

— Любопытно посмотреть, как у вас происходит освобождение рабов, — обратился он к архонту. — Ты тоже будешь принимать участие в этой церемонии?

— Да, но, к сожалению, я опоздал, — ответил тот. — Меня задержали спешные дела. А ты, вероятно, случайно проезжал мимо?

— Случайно. И, как видишь, решился на подвиг — подняться по этой ужасной лестнице. — Он указал тростью на дверь святилища. — Там, кажется, и дочь Эксандра? Замечательная девочка! Немного дикая, но, может быть, это и составляет ее прелесть.

Архонт промолчал. Подобная манера говорить о дочери уважаемого гражданина казалась ему неприличной.

— Обратил внимание на ее бедра? — продолжал Адриан. — Какая гибкость линий!

Он остановился и шумно вздохнул:

— Ну, я не завидую жрецам, которые каждый день ходят по этой лестнице. Но они сами виноваты, что так высоко поместили Деву.

Архонт сделал вид, что не расслышал шутливого замечания.

Они вошли в храм. Прекрасный продолговатый зал был полон смягченным светом. Небольшая группа людей, явившихся для совершения акта, терялась в громадности здания. Голоса гулко раздавались в прохладной пустоте и шорохами дробились о гладко отполированные стены, украшенные величественными пилястрами.

Адриан и архонт приблизились к собравшимся. Церемония еще не кончилась. Эксандр доканчивал чтение предложенного ему документа и передал его дамиургу, поставившему под ним свою подпись. Затем подписались два других чиновника и шесть человек из числа сопровождавших Эксандра людей.

Нарушая порядок торжественного собрания, Адриан поздоровался с Эксандром и подошел к его дочери.

— Когда я только что вошел в храм и взглянул на тебя, мне показалось, что я вижу Ифигению! Но было бы нехорошо, если бы ты оказалась на ее месте: ведь той пришлось жить здесь, когда страна была почти пустынной. Не знаю, согласился ли бы теперь кто-нибудь на это. Вспомни, ведь на берег не допускался ни один мужчина!

Девушка смутилась. Такие слова в храме богини Девы были святотатством. Воспользовавшись тем, что начали вслух читать акт, она отошла в сторону и стала рядом с отцом.

Голос дамиурга звучал отчетливо и громко:

«Эксандр, сын Гераклида из Херсонеса, продал на следующих условиях человека, хиосца по происхождению, по имени Главк. Продажная цена — три с половиной мины серебра, как это обусловлено между Главком и божеством. Он станет свободным на всю жизнь и не подлежит перепродаже. Он вправе располагать собой, как угодно, под условием жить в Херсонесе. Поручителями являются Диодор, сын Геракона, и Никиас, сын Трасея, из Херсонеса.

Если кто-либо сделает попытку обратить Главка в рабство, Эксандр и поручители должны будут удостоверить действительность его продажи божеству. Если они этого не сделают, они, согласно договору, подлежат преследованию по закону. Всякий, встретивший в этом случае Главка, может силой вернуть ему свободу и за это не будет подлежать никакому суду и наказанию.

Акт продажи хранится у ольвиополита Кафисона, сына Эвклида, и Менексена, сына Дамократа»[79].

— Теперь ты — свободный человек, — обратился к Главку Эксандр. — Ты можешь делать, что хочешь. Но так как ты привык к нам, то мы и обусловили в документе, что ты останешься в Херсонесе. Ты будешь жить у нас по-прежнему, но за свои труды будешь получать вознаграждение, как это подобает вольноотпущеннику.

Главк поцеловал руку своего бывшего господина.

— Я родился рабом и не думал, что могу быть свободным. Но теперь я чувствую это счастье. И в то же время я благодарен тебе, господин, за то, что могу остаться в твоем доме.

— За что ты его освободил? — обратился Адриан к Эксандру. — Какую услугу он мог тебе оказать? Неужели и теперь, после этого рабского бунта, ты еще не изменил своего отношения к этим животным?