Воспоминания старого капитана Императорской гвардии, 1776–1850 - Жан-Рох Куанье

спросил: «В чем дело?» Полковник ответил: «Мы не можем пройти». «Как ваше имя?» — «Фредерик». Император сказал сурово: «Бедный Фредерик, а теперь я приказываю: Вперед!» И мы пошли вперед, перепрыгивая через камни и железные решетки. Это надо было видеть!

Корпус маршала Даву первым вошел в Берлин, а затем двинулся дальше к границе с Польшей. Перед отбытием мы узнали, что Магдебург сдался. Император полностью уладил все дела с берлинскими властями, и мы отправились на воссоединение с шедшим на Польшу корпусом. Некоторое время мы отдыхали в Позене. Затем наш корпус без остановок пошел на Варшаву. Русские оказались достаточно любезны, чтобы отдать нам эти два прекрасных города, но они не проявили той же щедрости в отношении продовольствия. Они разграбили все окрестности и все унесли с собой, оставив только то, что им было не под силу взять. Они даже взорвали все мосты и забрали с собой все лодки. У Императора снова испортилось настроение. Однажды в Позене я увидел, как в приступе ярости он так грубо вскочил на свою лошадь, что, не рассчитав, перелетел через нее, после чего несколько раз огрел плетью своего конюха.

Перед вхождением в Варшаву, мы получили приказ остановиться и занять позиции. По ту сторону реки, на господствующем над дорогой холме мы видели русских. Тотчас было отряжено пятьсот умевших плавать солдат, которым предстояло держа над головой свои патронные сумки и ружья переплыть реку. Они напали на русских в полночь, когда те спали у своих костров. Мы заняли их место и стали хозяевами правого берега, но лодок у нас не было. Маршал Ней, который совершил множество удивительных вещей у Торна, прислал нам для изготовления моста несколько лодок. Император пришел в полный восторг и сказал: «Этот человек — лев».

Ночью Император вошел в Варшаву. Мы и гренадеры Удино вошли утром. Добрые граждане этого города вышли посмотреть на нашу великолепную гренадерскую колонну. Они старались встретить нас как можно радушнее, несмотря на то, что русские унесли с собой все. Армия нуждалась в зерне и мясе, и местные евреи заключили ряд очень выгодных сделок с Наполеоном. Со всех сторон к нам поступала различная провизия и сухари. Можно сказать, что евреи и армию спасли, и прибыль получили.

После того, как Император был готов к продолжению кампании, и его войска получили продовольствие, он провел несколько торжественных смотров. Последний из них состоялся в исключительно холодный день. Во время одного из этих смотров, к нам подъехала красивая карета. Из нее вышел невысокий человек и подошел к Императору. Ему было 117 лет, но шагал он как шестидесятилетний. Император подал ему руку. «Спасибо, Сир» — ответил тот. Говорят, это был самый старый человек Польши.[55]

Мороз усилился, и нам выдали сухарей на четырнадцать дней вперед. Я заплатил за ветчину 20 франков, и получил лишь фунт за эти деньги, но тут уж ничего нельзя было поделать. Это был декабрь, начиналась ужасная зима. Мы находились в разоренной, покрытой густыми лесами стране, и ноги наши увязали в песчаных дорогах. В жалких деревнях совсем не было жителей, русские уклонялись от нас, и мы видели только остатки их брошенных лагерей. Мы шли всю ночь, и в полночь подошли к одному поместью. Не зная, где мы находимся, мы положили свои ранцы под ореховыми деревьями, на том месте, где ранее стояли русские. Во время укладки своего ранца я наткнулся на что-то. Сперва я понял, что это охапка соломы, а потом… Боже мой, вот счастье-то! В ней лежали два хлеба по три фунта каждый. Я опустился на колени, открыл ранец, взял один из своих хлебов и положил его внутрь. Другой, я разломил пополам. Было так темно, что никто не видел, что я делаю. «Что у вас там?» — спросил капитан Ренар. Взяв его за руку, я вложил в нее кусок хлеба и сказал: «Молчите, сторожите мой ранец и ешьте. Я пойду за дровами».

Я отправился вместе с четырьмя моими товарищами, и перед усадьбой мы обнаружили пушку. Мы сняли пушку, а с собой унесли колеса и лафет. Затем с этим огромным количеством древесины мы вернулись к нашему капитану. Потом, мы развели костер — достаточно большой, чтобы продержаться всю ночь. Какой славной была эта ночь! Мой капитан и я сели в сторонке, чтобы спокойно съесть наш хлеб. Я сказал ему: «У меня в ранце еще один хлеб, и завтра вечером я поделюсь с вами».

Утром мы повернули направо, и по лесам и пескам продолжили марш. Погода была ужасная: снег, дождь и оттепель. Песок плыл под нашими ногами — он лежал на воде. Мы опустились на четвереньки. Нам приходилось веревками привязывать нашу обувь к лодыжкам, и если при вытаскивании ног из песка она рвалась, можно было остаться совсем босым. Иногда нужно было брать одну ногу двумя руками, вытаскивать ее словно морковину из земли и делать шаг, а затем браться за другую и тоже переносить ее обеими руками. Наши ружья были привязаны к нашим поясам, и это освобождало наши руки. Таким способом нам пришлось идти целых два дня.

Старые солдаты были очень недовольны, в те моменты, когда нам было особенно трудно, многие из них покончили с собой. За два дня до прибытия в жалкую, с крытыми соломой хижинами деревню Пултуск, мы потеряли около шестидесяти человек. Хижина, в которой жил Император, не стоила и тысячи франков. Здесь и закончились наши беды, потому что дальше было невозможно.

Мы расположились лагерем перед этой бедной маленькой деревней под названием Пултуск. Для бивуака, для подстилки, нам требовалась солома. Соломы не было — мы взяли несколько пшеничных снопов и расстелили, чтобы не лежать на голой земле — все амбары были разграблены. Я несколько раз ходил в эту деревню. Я принес корыто, которое не сумели унести конные гренадеры — они положили его мне на спину, и я вместе с ним добрался до лагеря, таким образом опозорив моих товарищей, которые по сравнению со мной были просто великанами. Но Господь подарил мне прекрасные, как у арабского скакуна ноги. Я снова вернулся в деревню и в этот раз принес небольшой горшок, два яйца и немного дров — я просто умирал от усталости.

Нет! Никто не сможет себе даже представить, как мы страдали. Вся наша артиллерия утонула в болоте, пушки просто тянули по земле. Карета Императора, вместе с ним внутри, вообще не могла ехать. Нам