Смерть под зонтом - Анатоль Имерманис

– Никак не могу сообразить, что означает это шизофреническое произведение, – заметил я.

– Я оценивал ваши дедуктивные способности чуть выше, – засмеялся Грегор Абуш, – Вам следовало самому сообразить, что перед вами последний шедевр нашего Микельанджело – Дина Панчека. Скульптура называется «Современный Прометей».

– Весьма подходящее название для такой работы, – съязвил я.

– У Панчека есть мастерская рядом с его квартирой, – продолжал Грегор Абуш. – Постепенно она стала тесноватой, особенно после того, как заказы посыпались на Панчека как из рога изобилия.

– Я слыхал, что и Винцент Басани оказывает ему покровительство, – заметил я.

– Это уж точно. С тех пор, как Басани решил, что является тонким знатоком авангардистского искусства, он закупил у Панчека три или четыре сравнительно большие композиции… Помещение, которое вы видите на экране, – гараж, снятый им сравнительно недавно для хранения «творческого сырья», как он называет эту рухлядь. Работает он обычно в своей основной мастерской, а сюда приходит подыскивать для очередного творения какую-нибудь деталь. Иногда во время этих поисков его охватывает святое пламя вдохновения. «Современный Прометей», которым вы так восхищаетесь, тоже родился в святую минуту.

– Где находится этот гараж? – быстро спросил я, заметив за сваленным в кучу ломом очертания автомобиля.

– На пустыре, к которому примыкает на задворках дом Альберта Герштейна.

– А также особняк Ионатана Крюдешанка, – дополнил я.

– Гараж этот принадлежит Альберту… Вам следует знать, что до недавних пор ему и не снилась его будущая карьера джазового кумира. Пока Оливер Дэрти не открыл его, Альберт с трудом сводил концы с концами, услаждая по вечерам слух посетителей бара «Прекрасная Елена». Когда Винцент Басани своей дискотекой «Архимед» пресек в корне финансовое благополучие бара, владелец был вынужден отказаться от услуг Альберта. Для Альберта начались трудные дни, тем более, что его дядя Ральф Герштейн и не думал ему помогать. Чтобы как-то продержаться, Альберт продал свою старую машину, между прочим, тоже лендровер, сдал гараж Панчеку, а одну комнату в своем доме – Луису.

– За это время он мог себе купить новую машину, – сказал я. – Оливер Дэрти, разумеется, изрядный скаред, но не верю, что Альберту не удалось выжать из него солидный аванс.

– Правильно. Но Альберт, разбогатев, захотел приобрести такую модель, чтобы у всех александрийцев глаза вылезли из орбит. Нечто вроде сверхшикарных «ролс-ройсов», которые изготовляют по особому заказу арабских нефтяных принцев.

– Если он действительно ограбил банк, для него такой автомобиль то же самое, что для меня спичечная коробка, – пошутил я, затем спросил: – Одного не понимаю. Почему ни мне, ни вам не пришло в голову поискать черный лендровер съемочной группы вблизи дома Альберта Герштейна?

– Ответственность за этот промах целиком ложится на меня, – нехотя пробурчал Грегор Абуш. – С моей стороны, это, конечно, большое упущение. Но я могу привести кое-что в оправдание. Прежде всего следует принять психологические причины. Дин Панчек никогда не запирал гараж, у него даже не было замка. Как я мог догадаться, что кто-то вздумает использовать в качестве тайника помещение, куда может забрести любой прохожий?

– Звучит убедительно, – согласился я. – Кроме того, мы оба не сомневались, что лендровер со всей добычей уже давно находится за пределами Александрии.

– Видите, значит в ваших глазах я уже оправдан. Остается лишь объяснить, в чем главная причина моего промаха. Как раз одновременно с ограблением банка Дин Панчек находился в гараже. Он зашел туда поработать над своим «Прометеем».

– Долго он там находился?

– Панчек полагает, примерно полчаса. Особо принимать на веру это утверждение не следует, поскольку часов у него нет. С тех пор, как он несколько лет назад использовал свои наручные часы для композиции «Теория относительности: время и пространство», он признает циферблаты, стрелки и часовые механизмы лишь в качестве творческого сырья.

– Продолжайте!

– Сегодня поздно вечером Панчек снова забежал в гараж. Человеческая голова из гипса показалась ему слишком вульгарной для тонкого замысла. Он решил заменить ее вырезанным из жести профилем. При этом он наткнулся… Глядите!

На экране, сменяя друг друга, замелькали кадры.

Общим планом – черный лендровер, втиснувшийся между дырявой бочкой из-под бензина и металлической стойкой со сломанной кофеваркой.

Полицейский медленно раскрывает дверцу автомобиля.

Взору предстает заднее сидение. На нем черный балахон с капюшоном и автомат системы «Вестингауз» с коротким дулом и четырехугольным магазином.

Полицейский освещает оружейный приклад переносной лампой. На металлической поверхности четко выделяются пятна крови.

– Та же группа крови, как у банковского охранника Бойля, – комментирует Грегор Абуш. – Автомат заряжен не был, им пользовались, чтобы оглушить охранника и, главное, чтобы держать в страхе его и главного оператора фильма Уолтера Карпентера.

Следующий кадр.

Полицейский распахивает переднюю дверцу.

Виден человек, чья голова в неловкой позе покоится на баранке автомобиля. Скрюченные пальцы обеих рук вцепились в край сиденья. С одного плеча сполз пиджак, на шее и белой сорочке – застывшая тонкая струйка крови.

Полицейский осторожно приподнимает голову убитого.

Лампа освещает крупное темное пятно на виске, от которого кровавый пунктир пересекает щеку и кончается под подбородком.

В лучах прожектора тускло отсвечивают остекленевшие неподвижные глаза, в которых навсегда застыл страх.

Я никогда не видел этого лица, и все же без заминки сказал:

– Уолтер Карпентер, главный оператор фильма «Частная жизнь Долли Кримсон»!

– К сожалению, – мрачно согласился Грегор Абуш. – Убит приставленным к виску пистолетом.

– Системы?…

– «Кольт», калибр 32… А теперь держитесь, Латорп! Вас ожидает еще больший сюрприз.

Следующий кадр.

Полицейский открывает багажник.

В нем находится битком набитый брезентовый мешок, завязанный телефонным проводом.

Полицейский развязывает узел, осторожно высыпает содержимое мешка.

На бетонный пол гаража сыпятся обклеенные крест-накрест пачки разных размеров с отмеченными на бумажных лентах цифрами.

Я был настолько поражен, что непроизвольно вскочил, стукнувшись головой в крышу автомобиля.

– Бывают же на свете чудеса! – вскрикнул я, выпучив глаза на толстые пачки ассигнаций.

Реакция Грегора Абуша для меня была еще более неожиданной, нежели само явление оставленных грабителями денег. Грегор Абуш разразился ироническим смехом.

Я был просто ошеломлен. Лишь спустя минуту мне удалось понять причину этого смеха.

Следующий кадр.

Полицейский осторожно разрывает бандероль, на которой отпечатана сумма «10000». Оказывается, пачка представляет собой нечто вроде трехслойного пирога, чья прикрытая сверху и снизу банкнотами начинка состоит из аккуратно разрезанных газет.

Этот совсем уж непредвиденный сюрприз погрузил меня в подобие транса, из которого с трудом вывел голос начальника полиции. Как бы сквозь толстый слой ваты до меня донесся его вопрос:,

– Что нового?

Сначала я решил было, что он обращается ко мне. Лишь затем осознал, что он переговаривается со своими людьми, несущими вахту возле дома Ральфа Герштейна.

– Все по-прежнему, – донесся до меня голос сержанта Александера. – Никто не выходил на улицу, никто не входил в дом.

– Какие-либо разговоры слышны? – осведомился Грегор Абуш.

– Нет! Одна лишь музыка.

– Прошу усилить звук!

Начальник полиции снова переключил телевизор с демонстрации видеофильма на прямую передачу. На экране высветились покрытые резьбой дубовые двери. Дождевые капли ударялись о мокрый булыжник перед домом, разбегались кругами в лужах. Этот монотонный шум как бы служил сопровождением к звукам гитары.

Певца я сразу узнал по голосу. Альберт Герштейн исполнял популярную песню своего дяди Ральфа Герштейна «У озера Синего». Паточная мелодия ничуть не соответствовала ни ситуации, ни моему настроению. И все же мне пришлось переменить отчасти свое скептическое отношение к Альберту. Он пел настолько естественно, не насилуя свой приятный голос, что отказать ему в некотором таланте мог лишь такой безумец, как Пророк.

– Выключите звук! – скомандовал Грегор Абуш, затем повернулся ко мне: – Ну, как вам нравится трюк с набитым бумагой мешком?

– Фантастика просто! – живо откликнулся я. – Любой нормальный вор унес бы брезентовый мешок со всеми деньгами – и все дела, а эти…

– А эти не пожалели ни времени, ни трудов, чтобы набить брезент старыми газетами, – окончил за меня Грегор Абуш. – Как видите, преступление века, разумеется, в масштабах нашей Александрии, становится все более загадочным.