Учебник рисования - Максим Кантор

— Мы им не признаемся, нет!

Впрочем, здесь, в Америке, граждане насмотрелись всякого, удивить их было трудно — каждый был наряжен в особенный наряд: вчера с ними за столом сидел пожилой джентльмен в костюме ковбоя со Среднего Запада, марокканская принцесса из Лос-Анджелеса и джентльмен в элегантном костюме от Бриони, который еще вчера носил косоворотку. Пусть будет рыбачка, подумал Гриша с тоской, какая разница, рыбачка — так рыбачка. Сара Малатеста вышла из ванной комнаты — и гостиничный номер заполнил раскаленный воздух Барселоны, в окно отеля ворвался ветер Средиземного моря, послышались крики мальчишек готического квартала, скороговорка торговцев улицы Рамбла. Впрочем, видение исчезло быстро — осталась толстая женщина с крашеными волосами, неестественно перетянутая красной лентой в области живота.

— Думаешь, рыбачки так одевались?

— Разумеется. Я бывала в Барселоне с мужем, у него был какой-то бизнес в порту. Мы провели пять ужасных дней — бумаги, жара, кондиционеров нет. Это повседневный костюм каталонской рыбачки. Ты еще не одет? Оскар обещал приехать в полдень.

Гриша стал одеваться к ланчу. Встреча с дорогим другом здесь, в отеле «Черри-Недерленд» на Парк-авеню, несомненно, была событием. За окном гудело нью-йоркское утро, Гриша поправлял перед зеркалом фуляр на шее и прикидывал: брать ли на встречу последнюю монографию? Издание нешуточное, обложка такая, что Пинкисевич бы сознание потерял от зависти. Серия «Классики современности» — и показать Оскару книгу необходимо. Однако подлинные классики современности не ходят со своими альбомами под мышкой, не суют их знакомым в нос. Классиков современности и так все знают в лицо, встречают в лобби отеля и говорят: вот пошел классик современности. Может быть, стоит положиться на марку отеля? В сущности, место встречи говорит само за себя: в отеле «Черри-Недерланд» не селятся все подряд — именно классики современности здесь и селятся: их сосед в ковбойских сапогах — классик, это официант ясно сказал. Только не уточнил официант, какого рода классик их сосед, что именно он делает — лошадей объезжает или играет на саксофоне. А значит, некоторые акценты расставить не мешает. Можно захватить с собой монографию как бы случайно, положить книгу на край стола, а потом случайно уронить ее на пол и сказать: ах да, вот тут кое-что из последних работ. Так, мелочь, не обращай внимания. Вот эту вещь, кажется, приобрел музей Гугенхайма? Или Метрополитен? Не помню точно. Дорогая, ведь «Пионеры на картошке» ушли в Метрополитен, я ничего не путаю? Ах, в Чикаго, вот оно что. Ну да, припоминаю. Впрочем, нет, так выйдет вульгарно. Разве станет классик современности себя рекламировать? Не сделать ли проще — после кофе они поднимутся в номер (ну, допустим, надо срочно позвонить в Чикаго), а здесь на журнальном столике лежат альбомы и газетные вырезки. Ничего нарочитого, все естественно и просто. Заодно Оскар оценит номер люкс в отеле «Черри-Недерленд».

— Ты готов? — спросила барселонская рыбачка. Сара совершенно освоилась в новом костюме, она крепко стояла на мраморном полу номера, отставив полную короткую ногу, уперев полную короткую руку в толстый бок, туго подпоясанный алой лентой. Все барселонские рыбачки так делают. — Не забудь напомнить нашему другу о моих деньгах, — сказала рыбачка.

— Но мы, — уточнил Гриша на всякий случай, — еще не перевели Струеву деньги?

— Как не перевели? — ахнула барселонская рыбачка. — Я послала ему триста тысяч! Ты понимаешь? Триста тысяч! И твердо пообещала отослать остальное.

Ее уверенный голос успокоил совесть Гузкина: то, что его подруга ведет счет деньгам, что она не транжирка, не склонна к финансовым авантюрам, — достойно уважения. В конце концов, и рыбачки в Барселоне знают цену своему улову — нелегкий труд должен быть оплачен.

— Ah, so, — Гриша успокоился, — тогда все в порядке. Непременно напомню. Оскар — человек чести.

II

Так начинался день Гузкина в Нью-Йорке, а в Москве сгустился мутный вечер, зажглись окна в доме на Малой Бронной, и Иван Михайлович Луговой принимал поздних гостей. Он объяснял им, как устроен мир.

— У каждого человека есть свой интерес, — сказал Луговой, — а значит, человека можно купить. У каждого есть слабое место — потаенное желание. Когда все начальники испугались перемен, я сказал: бояться нечего — просто угадайте новые потребности подчиненных, и все. Посмотрел внимательно — и увидел, что кому надо. Разобраться было легко. Вот барышня — хочет управлять газетой, ради этого готова на все. Удобно, не правда ли? Вот молодой человек с неполным образованием экономиста — хочет славы. Вот сын ответственного партработника, привык жить при посольствах, хочет красивой жизни. И я постарался учесть пожелания. Юлия Мерцалова хотела власти в газете, Баринов — больших денег, Тушинский — славы. Каждый хочет чего-нибудь простого, он только слова использует сложные. Надо понять человека, вникнуть, чего он хочет.

Баринова-отца я прекрасно знал, Васенька на моих глазах рос. Однажды мальчик пришел домой из школы — а его папа, Потап Баринов, посол в Канаде, кухарку на диване разложил. Папа дал сыну сто рублей, чтобы мальчик молчал. И что же? Васенька сто рублей взял, а маме все-таки рассказал. Он и газету так делал — расчет на два хода вперед. Сложилась у нас порода ловких мальчиков — мастеров двухходовок. И остроумие, и стратегия — у них все на два хода рассчитано. Какие заголовки придумывал! «Правительство велело мясу дешеветь. Мясо не хочет». Смешно? У отца сотню взял, а матери отца заложил. Тоже смешно. Словом, я знал, как себя вести с Васенькой: надо давать, но не сразу, понемногу, а то продаст. Я на два хода вперед думать не стану, я стараюсь всю игру видеть.

И Юленьку отлично знал. Ее мужа Маркина я сам в тюрьму и сажал, а она в зал суда ходила. Она тогда жила с красавцем Голенищевым, на процесс ходила и возмущалась произволом — искренняя, страстная натура. Только я видел, как она к прокурору, молодому парню, в машину садится. Тайком от мужа — к Маркину на процесс, а вечером к прокурору в постель. Потом она женой Маркина стала, из лагеря его ждала. И прокурор ей ждать помогал. Ей хотелось больше переживаний, она была так хороша, что одной заурядной судьбы ей было мало, ей три жизни хотелось прожить зараз. Вот я уже и знал, чем Мерцалову заинтересовать: дать ей пищу для сердца, пусть насытит биографию. Голодное сердце — отличный материал.

И про Тушинского я все знал. Интеллигентный юноша, признания хочет, а образования нет. Признания без знания, кто ж не захочет? Это сколько учиться надо, чтобы профессором стать — а время перемен ученье вроде как отменяет. И сколько же у нас, в нищей нашей стране, было амбициозных мальчуганов с неполным высшим и умеренным средним — это и был наш средний класс, надежда демократии. На них и возложили надежды — пробивная, я вам скажу, сила. Социологи, культурологи — даже и спросить неловко: что вы, голубчики, изучали? Так, социологию. А что же это такое, голубчики? Какими знаниями вы овладели? А ведь именно этих знаний и оказалось достаточно на роль маленького вождя. И я помог ему, подтолкнул. А почему же не помочь, если и он мне подыграет, где надо?

И Дупеля я тоже, представьте, знал отлично. Как же мне не знать его, героя, если я сам ему рекомендацию в партию писал. Из молодых выдвиженцев, активный, яркий. Сибирские стройки, комсомольские деньги, первые кооперативы. Горячий честолюбивый человек. И ему надо было знать, что он не прогадал. Знаете, есть такая порода везучих людей, которые обижаются на судьбу, если соседу везет чуть больше. Он очень хотел увериться, что действительно всех перехитрил, выбрал самую лучшую карту. Опасное тщеславие. Приведу сходный пример: моя соседка по даче, жадная тетка, продавала свой участок. И не продешевила, по максимуму взяла. Но через неделю после продажи цены взлетели вдвое. И это ее убило. Она поняла, что прогадала. Не выдержало сердце — инфаркт.

В отношении Дупеля было совсем просто — немного помочь его фортуне, когда надо — осторожно подменить судьбу. У него и так голова кружилась от везения, и моя задача в том состояла, чтобы голова не останавливалась.

Это очень удобно — что у людей есть желания. Удобно для управления. Надо понять, что кому надо — и дать. Не сразу и не все, но дать. Нужна земля крестьянам — надо дать им немного земли, пусть возьмут. Много им все равно ни к чему. А немного — почему не дать? Свобода самовыражения нужна интеллигентам? Ну, дать им свободу самовыражения, разве жалко? Чуть-чуть, им больше-то и не проглотить.

Дал каждому по чуть-чуть — и всем хорошо. Они все сделают, как ты велишь, и разыграют твою партию как по нотам — надо только бедняжкам внимание оказать. Удобно устроено свободное общество: у каждого гражданина свое маленькое желание. Вот если бы все сразу захотели одного, чего-нибудь, оборони Создатель, величественного — тогда с ними управиться было бы трудно.