Детство и юность Катрин Шаррон - Жорж-Эммануэль Клансье

— Не в том дело, — пробормотал он, — надо бежать домой, а то патер всыплет мне по первое число…

— Патер?

— Ну, отец, папаша. Знаешь, во время мессы читают: «Патер ностер»? Сам я, правда, никогда не хожу к мессе, это Франсуа мне рассказал.

— Ты же говорил, что тебе разрешили остаться…

— Ну да… Понимаешь… Я, конечно, предупреждал… вернее, нет…

Катрин безучастно слушала его путаные объяснения, потом сказала:

— Ладно, там видно будет. Пока что позавтракай.

Наспех проглотив суп, Орельен протянул Катрин руку.

— Не горюй, Кати, — сказал он, — и если я тебе понадоблюсь…

Произнеся эти достойные мужчины слова, Орельен торопливо ушел по тропинке, на ходу расчесывая пятерней свою густую шевелюру.

Скоро проснулись сестренки. Пришлось их умывать, одевать, причесывать, кормить завтраком.

— А почему ты сегодня здесь? — спрашивала Клотильда. — Разве папа и мама не вернутся больше?

— Они скоро вернутся.

— А почему мама так кричала и плакала, когда за ней приехала повозка?

Она теперь всегда будет плакать и кричать?

Клотильда задавала вопрос за вопросом, и старшая сестра не знала, что отвечать.

Туанон тем временем занялась странной игрой. Зажав под мышками две палки, она прыгала по комнате на одной ноге.

— Во что это ты играешь? — спросила девочку Катрин.

— Не видишь, что ли? — ответила за сестру Клотильда. — Она играет в Франсуа.

— Дурочка, а если он тебя увидит?

— Он каждый день видит, — возразила Клотильда, — и всегда делает вот так… — Она высоко вздернула плечики. — А знаешь, кто бывает недоволен, когда видит нашу игру? Жюли…

Нет, эти девчонки были сущими бесенятами. Даже Туанон, которая давным-давно избавилась от своих конвульсий… Неужели это Она — Богоматерь — спасла Туанон от смерти после того, как Катрин в метель и стужу собрала деньги на заздравную мессу? Почему же, в таком случае, Она не уберегла от беды Обена? И где же были Бог и все святые? Чем они заняты там, на небе, в своем раю, если дали Обену погибнуть?

Трагическая участь брата заставила Катрин впервые в жизни задать этот суровый и беспощадный вопрос могущественным небесным силам, которые она с детства привыкла почитать, не рассуждая.

Постепенно мысли девочки обратились от смерти к жизни. Сколько раз слышала она разговоры родителей о низости, о подлости господина Манёфа и его слуг, но ни разу не задумалась над их словами. И лишь сегодня утром, размышляя о несправедливости сил небесных, допустивших смерть Обена, она впервые отчетливо осознала не менее ужасную несправедливость людей, причинивших столько бед и несчастий ее семье. Небесные силы допустили и эту несправедливость! И вот честный, порядочный человек, отказавшийся солгать, ввергнут вместе с женой и детьми в ужасающую нищету. Вот что сделали злые хозяева, и не было им за это ни возмездия, ни кары! Какое-то странное чувство поднималось в душе Катрин; оно походило на жаркое пламя, на грозу, на что-то огромное, бесконечное… Она крепко сжала кулаки, провела языком по пересохшим губам — и вдруг ощутила враждебность окружающего мира. Даже воздух, даже солнечный свет были врагами! Яростное желание вступить в бой с этой слепой, жестокой и равнодушной силой охватило ее. Пусть она будет повержена во прах в неравной битве — повержена, но не побеждена!

С изумлением услышала она, что Клотильда зовет ее. Значит, сестренка ее узнала? Значит, она осталась такой же, как и была? Ну конечно, ведь она ни звуком, ни жестом не выдала то неведомое чувство, которое внезапно вспыхнуло в глубине ее души и заставило ее взбунтоваться.

— Кати, — всхлипывала Клотильда, — Кати, я ушиблась! — и показывала царапину на грязной коленке.

Катрин намочила чистую тряпочку и обмыла ранку. Клотильда продолжала хныкать. Старшая сестра встряхнула ее за плечи.

— Нечего реветь из-за пустяка! Посмотри на меня: разве я плачу? Нечего плакать попусту, когда твой брат умер! Замолчи сейчас же! А когда мама вернется, не вздумай надоедать ей своими капризами: у нее и без тебя хватает горя!

Клотильда, ошеломленная такой строгой отповедью, замолчала, широко раскрыв глаза.

Устыдившись своей резкости, Катрин взяла сестренку на руки и приласкала. Потом подошла к Туанон и поцеловала ее.

* * *

Со стороны дороги послышался протяжный скрип колес. По проселку медленно двигалась повозка. Катрин узнала двуколку Мариэтты.

Двуколка остановилась у обочины дороги. Отец тяжело спрыгнул с козел.

Он выглядел мешковатым и неловким в своем черном костюме. Протянув руку Мариэтте, отец помог ей сойти, затем обошел двуколку сзади и, подхватив Франсуа под мышки, снял его с повозки и поставил на землю. Мариэтта вытащила из-под сиденья костыли и протянула их брату. На сиденье осталась лишь крошечная черная фигурка, съежившаяся и неподвижная. Жан Шаррон приблизился к ней, что-то сказал вполголоса. Темная фигурка шевельнулась, слегка выпрямилась, и Катрин едва не вскрикнула, увидев под широким траурным капюшоном лицо матери.

Мариэтте пришлось снова подняться на повозку и, обняв мать за плечи, легонько пододвинуть ее к краю сиденья. Отец, встав на подножку, взял на руки жену, сошел на землю и понес ее к дому. Он больше не казался крепким и сильным, как раньше, однако нес мать без всякого усилия, словно в ней не было ни малейшей тяжести, кроме широкого траурного плаща, окутывавшего ее с головы до ног. Следом за ними двигался, подпрыгивая на костылях, Франсуа.

Катрин с девочками замыкали шествие.

— Надо уложить ее в постель, — негромко сказала Мариэтта, когда все вошли в кухню.

Слабый, еле слышный из-под капюшона голос попытался протестовать. Отец помешкал немного, затем опустил свою печальную ношу на лавку. И сразу мучительный приступ кашля согнул несчастную женщину пополам. Мариэтта едва успела подхватить мать за плечи и удержать ее от падения.

— Сами видите, мама, вам надо лечь, — прошептала молодая женщина.

Она кивнула отцу, и тот снова осторожно поднял на руки жену, отнес в комнату и уложил на кровать. Мариэтта позвала Катрин. Вдвоем они раздели мать. Когда с нее сняли траурную накидку, а затем черный корсаж и юбку, Катрин ужаснулась худобе этого жалкого тела, которое, казалось, состояло из одних костей, обтянутых сухой, пожелтевшей кожей. А лицо? Разве можно было узнать родные, до боли знакомые черты в этой бескровной маске с неподвижным взглядом лихорадочно блестящих, сожженных слезами глаз?

Болезненно морщась, мать поднесла руку ко лбу, и Мариэтта торопливо сняла с нее туго завязанный черный платок; темные волосы волной рассыпались по подушке, придавая лицу еще более изможденный вид. Больная закрыла глаза.

Катрин в страхе прижалась к Мариэтте. В лице матери с опущенными веками уже не было ничего человеческого: оно напоминало те белые гипсовые головы, которые Катрин видела в доме Дезаррижей. Из кухни глухо доносились шаги отца; здесь же, в комнате, ничто не нарушало тишины, кроме хриплого, свистящего дыхания, вырывавшегося из полуоткрытых губ матери.

— Спит, — шепнула Мариэтта. — Пойдем.

Она вышла с Катрин на кухню и сразу же стала собираться домой.

— Не уезжай, побудь с нами, — упрашивал отец.

— Не могу, мне надо ехать.

Мариэтта, казалось, не находила себе места; она тревожно озиралась по сторонам, прислушивалась.

— Неужто твой муж такой злой? — глухо спросил Жан Шаррон.

— Нет, нет, что вы!

И она снова засуетилась, поглядывая то на окно, то на дверь.

— Он бьет ее, — шепнул Франсуа на ухо Катрин. Мариэтта метнула на брата подозрительный взгляд, вздохнула, помялась еще немного и сказала:

— Лучше мне уехать, пока она спит… А то снова будет расспрашивать, как это произошло. После похорон она уже, верно, раз десять заставляла меня повторять одно и то же… Только растравляет себя…

Слезы градом покатились по худым щекам отца, повисли на светлых усах, словно прозрачные жемчужинки.

Мариэтта подошла к нему, поцеловала в щеку и заговорила медленно и ласково, как с ребенком:

— Не надо, папа. Вы же знаете, что слезы ничему не помогут…

Она достала из кармана фартука маленький платочек и вытерла отцу глаза, потом усы. Поцеловав его еще раз, она попросила Катрин проводить ее до повозки.

— Нет, нет, папа, оставайтесь здесь. Если она позовет, идите скорее в комнату.

Выйдя за дверь, Мариэтта остановилась, положила руки на плечи Катрин, посмотрела на нее пристально и, будто разговаривая сама с собой, произнесла задумчиво:

— Не очень-то большая… и не очень взрослая… и все-таки…

Она отпустила сестру и быстро зашагала по тропинке к дороге.

— Я… — продолжала она, — нет… это невозможно, я не могу остаться… так что тебе, Кати, придется заменить маму…