Детство и юность Катрин Шаррон - Жорж-Эммануэль Клансье

Разве можно вообразить Обена недвижимым, бледным, безмолвным?.. Нет, это умер не Обен, это умерло что-то в ее собственной душе, в ее собственной жизни. Но, что именно, она объяснить не могла. Со стыдом вспомнила она, что все последнее время только и делала, что мечтала об Эмильенне. И вдруг Катрин показалось, будто прекрасная охотница чем-то повинна в случившемся: она поцеловала Обена, а потом забыла о нем и это забвение оборвало его жизнь… Он упал и разбился насмерть… Катрин остановилась как вкопанная; ей почудилось, что сердце ее тоже перестало биться, и она в испуге прижалась к Орельену.

— Кати, — пробормотал он ласково.

— Как это можно — умереть? — спросила она. — Ты веришь, что ты тоже когда-нибудь умрешь? И я?

Наконец они добрались до дома-на-лугах и нашли Клотильду и Туанон занятыми потасовкой в уголке кухни. Жюли Лартиг сидела перед домом и мирно грелась на солнышке, прислонившись спиной к стене.

— Уф… Насилу вас дождалась, — вздохнула она. — У меня срочное дело в городе…

Она встала с земли и потянулась, зевая во весь рот.

— Пошли, — бросила она брату, — ты мне нужен…

— Я останусь с Кати.

— Нет, нет, иди с Жюли, я справлюсь одна, — слабо запротестовала Катрин.

— Не пойду!

Орельен покраснел, произнося эти слова, а поймав благодарный взгляд Катрин, смутился окончательно.

— Ну ладно, оставайся, — сухо сказала Жюли.

Она подобрала с земли прутик и ушла, сердито сбивая на ходу верхушки высоких трав.

Катрин приготовила обед. Но сестренки остались недовольны ее стряпней.

«Суп у мамы вкуснее!» — заявили они.

День промелькнул незаметно. Не из-за того ли, что уехали родители? В Клотильду и Туанон словно вселился бес: они ни на минуту не переставали ссориться и драться, опрокидывая по дороге все, что только можно было опрокинуть. Но у Катрин не хватало духу бранить сестренок. Она сидела на лавке рядом с Орельеном и молчала, а тот, не зная, как рассеять это тяжкое молчание, без умолку рассказывал ей о последних событиях в Ла Ганне.

Солнце скрылось за дальним лесом.

— Когда они уехали? — спросила Катрин.

— Вчера, после полудня…

Она вновь погрузилась в молчание.

— Они, наверно, скоро вернутся, — торопливо заговорил Орельен.

Катрин повернула к нему голову, но ничего не ответила.

Небо было еще совсем светлым, но вечерняя прохлада уже давала себя знать. Лягушки на ближнем пруду завели свои прелюдии к ночному концерту.

— Есть хочу! — крикнула Клотильда.

— Есть! — повторила Туанон.

Катрин пришлось снова собирать на стол. Орельен застенчиво пробормотал, что теперь ему пора уходить.

— Нет, нет! — умоляюще воскликнула Катрин. — Я уже поставила тебе миску.

Поешь сначала, а потом пойдешь.

После ужина она сама сказала Орельену:

— Ну, теперь иди, и спасибо за… за все!

Он пожал ей руку, поцеловал на прощание обеих девчонок. Но на пороге обернулся и увидел, что Катрин смотрит в сторону, кусая губы. — Кати, окликнул он ее.

Она залилась слезами. Орельен растерялся. Неловко стоя перед открытой дверью, он смотрел, как Катрин тщетно пытается подавить рыдания. Туанон заснула прямо на полу; Клотильда дремала, положив голову на стол.

— Как тебе помочь? — тихо спросил Орельен.

Катрин беспомощно развела руками. Орельену было бы легче, если б она кричала, причитала, жаловалась, — только бы не видеть ее такой убитой, беззащитной перед горем, перед ночной темнотой, которая надвигалась, прокрадываясь под деревьями.

— Хочешь… — Он запнулся, не решаясь продолжать. — Хочешь, я останусь? — договорил он еле слышно.

Катрин бросилась к нему, схватила за руки:

— Да, да, Орельен, оставайся! Ты будешь спать на кровати Франсуа.

К ней вернулась снова ее обычная живость. Подхватив сестренок, она раздела их, уложила Туанон в деревянную колыбель, отнесла спящую Клотильду на свою кровать. Затем принялась проворно убирать со стола, мыть посуду, подметать пол. Но вдруг выпрямилась с веником в руках и воскликнула:

— Ох, я же совсем не подумала: что скажут твои домашние? Тебя будут искать…

Эта мысль давно уже мучила мальчика. Он со страхом представлял себе прием, который устроят ему завтра утром отец и Жюли. Однако он не колебался ни минуты:

— Не волнуйся, Кати. Я сказал отцу, что, может, останусь здесь… помочь тебе…

Ложь Орельена сразу успокоила девочку.

— Вот и хорошо, — сказала она. — Тогда давай ложиться спать.

Комната тонула в полумраке, и они с трудом различали друг друга.

Внезапно из леса донесся заунывный крик совы.

Катрин испуганно перекрестилась и подошла ближе к Орельену.

— Ты слышал? — упавшим голосом спросила она.

— А что особенного? Сова…

— Ты знаешь примету: «Крик совы предвещает смерть»?

— Ерунда! Сова — это сова; она кричит — вот и всё.

— Нет, она кричит о смерти Обена. А может, тот, кто умер, становится сам совой? Может, это Обен пришел за мной?

Она судорожно уцепилась за руку Орельена.

— Да нет же… нет, — успокаивал ее Орельен, стараясь придать твердость своему голосу.

А про себя твердил: «Ты же мужчина, ты не должен верить бабьим россказням». Только бы она не заметила, что его тоже пробирает дрожь! По счастью, Катрин была слишком поглощена своими собственными переживаниями.

— Знаешь что? — сказал он. — Ты устала. Иди-ка спать, а завтра утром будешь чувствовать себя лучше.

— Думаешь, я засну?

Катрин казалось, будто она опять маленькая, совсем маленькая, а Орельен, напротив, большой, как отец.

— А вдруг, пока я буду спать, Обен придет за мной? Если она будет продолжать такие разговорчики, он не выдержит. Собрав все свое мужество, Орельен притворился рассерженным.

— До чего же ты глупа со своими дурацкими вопросами! — воскликнул он. Заруби себе на носу: тебе нечего бояться! И — спокойной ночи! — я ложусь спать.

Обиженная Катрин молча ушла в спальню. Вскоре Орельен услышал, как скрипнула ее кровать.

Да, нехорошо все вышло: чтобы успокоить Катрин, пришлось поссориться, а теперь у него самого все поджилки трясутся от страха при воспоминании о ее словах. А как подумаешь о той брани и затрещинах, которые ожидают тебя завтра дома, — и вовсе тошно станет…

Орельен неподвижно стоял в темноте посреди кухни, боясь шевельнуться. А Катрин, должно быть, уже заснула так же безмятежно, как и ее сестренки.

— Спокойной ночи, Кати! — сказал он, и голос его странно прозвенел в ночной тишине.

Ни звука в ответ. Страшно! И вдруг там, за дверью, послышался шорох и сонный, дружелюбный голос ответил:

— Спокойной ночи!

Этот милый голос разом развеял все страхи, изгнал из сердца мальчика тревогу и тоску. Ночная тьма уже не казалась ему ни враждебной, ни угрожающей. Он ощупью отыскал в потемках постель Франсуа, улегся на нее, не раздеваясь, поверх одеялу и тут же уснул.

* * *

В теплую летнюю пору, едва солнце показывалось над горизонтом, певчие птицы начинали заливаться на все лады, оглашая окрестности дома-на-лугах своими трелями и руладами.

Этот веселый, многоголосый птичий хор разбудил Катрин на рассвете.

Рядом крепко спала Клотильда. Очнувшись от сна, Катрин удивилась. Где она?

Что за девочка лежит на ее постели? Откуда доносится в комнату птичий гомон?

Она улыбнулась, различив в хаосе звуков торопливый посвист дрозда. И. вдруг, вся похолодев, крепко прижала руки к груди: Обен умер! Как смеет она улыбаться? Как смеют птицы распевать свои песни? Но, вспомнив зловещий крик совы, она ощутила невольную признательность к дневным пташкам, чье беззаботное веселье стирало в ее памяти мрачные пророчества их ночной сестры. Бесшумно встав с постели, Катрин оделась, вышла на кухню и подошла к кровати Франсуа.

Орельен еще спал. В сером утреннем свете лицо его казалось осунувшимся и бледным. Он тяжело дышал, приоткрыв рот. Катрин ощутила материнскую жалость к этому мальчику, который, несмотря ни на что, остался вчера здесь, чтобы охранять ее.

Она разожгла огонь и принялась готовить завтрак. Первые лучи солнца, заглядывавшего теперь в окошко кухни, скользнули по лицу спящего и разбудили его. Он сел на кровати и с недоумевающим видом стал озираться по сторонам.

— И со мной было то же самое, — сказала Катрин, — я тоже не могла понять: где же я?

Голос девочки вернул Орельена к действительности. Он улыбнулся. Потом соскочил с кровати, пригладил ладонями спутанные волосы и зевнул.

— Не в том дело, — пробормотал он, — надо бежать домой, а то патер всыплет мне по первое число…

— Патер?

— Ну, отец, папаша. Знаешь, во время мессы читают: «Патер ностер»? Сам я, правда, никогда не хожу к мессе, это Франсуа мне рассказал.