Вне игры - Харлан Кобен

Странно, хотя Майрон продолжал «гробить» матч, ему не удавалось ничего сделать в обороне и еще меньше – в нападении, внутри его сидела прежняя уверенность. Хотелось играть дальше. Он упрямо ждал своего шанса, отказываясь признавать то, что ясно видели восемнадцать тысяч восемьсот двенадцать зрителей (если верить громкоговорителю). Майрон не сомневался – удача к нему вернется. Он немного не в форме, только и всего. Скоро все изменится к лучшему.

Это напоминало то, что Костолом говорил о людях, пристрастившихся к азартным играм.

Первая половина игры закончилась. Уходя с площадки, Майрон взглянул на своих родителей. Они встали и с улыбкой кивали ему сверху. Он тоже улыбнулся и кивнул в ответ. Затем посмотрел на места, где сидела горластая компания. Крикуны куда-то испарились. Уиндзор тоже.

В перерыве с ним никто не общался, и Майрон просидел на скамейке до конца матча. Он догадывался, что на «паркет» его выпустил Бокс Арнстайн. Но зачем? Что он хотел доказать? «Драконы» выиграли с перевесом в два очка. Когда они вернулись в раздевалку и начали переодеваться, о Майроне уже забыли. Журналисты окружили Терри Коллинза, который провел блестящий матч, набрав тридцать три очка и одиннадцать раз выиграв подбор. Когда Майрон проходил мимо Терри, тот молча хлопнул его по спине.

Майрон стал развязывать кроссовки. Он думал, будут ли родители ждать его после матча. Наверное, нет. Решат, что ему лучше побыть одному. Родители любили вмешиваться в его жизнь, но при этом чувствовали, когда им лучше удалиться. Обычно они ждали его дома, иногда бодрствуя до самого утра. Дожидаясь возвращения сына, отец обычно смотрел телевизор на диване. Когда Майрон открывал ключом дверь, он притворялся спящим, положив на грудь газету и сдвинув на нос очки. И вот ему уже тридцать два года, а отец по-прежнему ждет его дома. Боже, он староват для таких дел.

Из-за угла выглянула Одри и вопросительно уставилась на Майрона. Он махнул ей рукой, и она подошла ближе. Журналистка сунула в сумочку блокнот с карандашом и вздохнула.

– Во всем надо видеть хорошую сторону, – произнесла она.

– Например?

– У тебя по-прежнему классная задница.

– Это из-за спортивных трусов, – усмехнулся Майрон. – Они обтягивают и поддерживают. Кстати, с днем рождения.

– Спасибо.

– «Бойся мартовских ид», – торжественно продекламировал Майрон.

– Иды – пятнадцатое число, – возразила Одри. – А сейчас семнадцатое.

– Я знаю. Просто не могу упустить шанс продекламировать Шекспира. Обычно это придает мне умный вид.

– Мозги и потрясная задница, – хмыкнула репортерша. – Кому какое дело, что у тебя проблемы с боковым смещением?

– Забавно, – заметил Майрон, – но Джессика не жаловалась.

– Во всяком случае, в лицо. – Одри улыбнулась. – Рада, что ты в игривом настроении.

Он ответил ей улыбкой и пожал плечами.

Одри огляделась по сторонам и убедилась, что их никто не слышит.

– У меня есть кое-какая информация, – тихо сообщила она.

– О чем?

– О частном детективе из бракоразводного процесса.

– Которого нанял Грег?

– Грег или Фелдер, – уточнила журналистка. – У меня есть человек в «Протек инвестигейшнс». Они работают на Фелдера. Мой источник не знает всех деталей, но пару месяцев назад он помогал устанавливать видеонаблюдение в отеле «Гленпойнт». Тебе знакомо это место?

Майрон кивнул:

– «Гленпойнт» на Восьмидесятом шоссе. Милях в пяти отсюда.

– Верно. Так вот, мой парень не в курсе, для чего все это делалось. Он только слышал, что речь шла о разводе Даунинга. Короче, он подтвердил то, что было ясно с самого начала: Грег хотел поймать ее на flagrante delicto.[14]

Майрон нахмурился:

– Два месяца назад?

– Да.

– Но Грег и Эмили к тому времени уже расстались, – сказал Болитар. – Они практически развелись. Какой смысл?

– Развод почти закончился, – согласилась Одри. – Зато дело об опеке только началось.

– И что? Она была свободной женщиной и имела сексуального партнера. Вряд ли в наше время это может бросить тень на ее состоятельность как опекуна.

Одри покачала головой:

– Ты наивен.

– Почему?

– Видеозапись матери, встречающейся неизвестно с кем в отеле и вытворяющей там бог знает что… Это может повлиять на мнение судьи.

Майрон задумался, чувствуя, что тут что-то не сходится.

– Во-первых, ты заранее считаешь, что судья – мужчина, и притом неандерталец. Во-вторых… – Он пожал плечами. – Все-таки сейчас не девятнадцатый век. Разведенная женщина вступает в связь с другим мужчиной? Кому какое дело?

– Не знаю, Майрон.

– Других новостей нет?

– Пока нет. Но я над этим работаю.

– Ты знаешь Фиону Уайт?

– Жену Леона? Мы с ней здороваемся. А что?

– Она была моделью?

– Моделью? – Одри усмехнулась. – Ну, можно и так сказать.

– Девушкой месяца?

– Да.

– Когда именно?

– Не знаю. А что?

Майрон рассказал ей об электронном письме. Он был уверен, что «Ф.» означала Фиону, а Себэби – сокращение от «бэби» и сентября, месяца, в котором она появилась на обложке. Одри жадно ловила каждое слово.

– Я могу выяснить, – проговорила она. – Посмотрим, была ли она девушкой сентября.

– Это важно.

– По крайней мере, теперь многое становится понятно, – продолжила журналистка. – Насчет размолвки между Даунингом и Леоном.

Майрон кивнул:

– Ладно, мне пора бежать. Джессика ждет на улице. Держи меня в курсе.

– Приятного вечера.

Болитар снял форму, сбросил полотенце и начал одеваться. Он размышлял о тайной подружке Грега, которая жила в его доме. Фиона Уайт? Если так, то понятно, почему Даунинг держал все в секрете. Но знал ли об этом Леон Уайт? Знал, судя по его размолвке с Грегом. А что дальше? Как это связать с долгами Даунинга и шантажом Лиз Горман?

Ладно, парень, не спеши. Забудем пока о долгах. Допустим, Лиз Горман раскопала на Грега еще какой-то компромат, почище того, о котором знали Бокс и Костолом. Например, она выяснила про его роман с женой лучшего друга, а потом решила шантажировать Бокса и Грега. На что пошел бы Даунинг, чтобы скрыть от своих поклонников это предательство? И на что пошел бы Бокс, чтобы не дать взорваться этой бомбе посреди сезона?

Есть о чем подумать.

Глава 27

Майрон остановился у светофора, отделявшего Саут-Ливингстон-авеню от Джи-эф-кей-паркуэй. За последние тридцать лет этот перекресток почти не изменился. Справа, как всегда, высился кирпичный фасад ресторана «Неро». Правда, раньше он назывался «Закусочная Джимми Джонсона», но это было лет двадцать пять назад. На противоположной стороне торчали все та же старая бензозаправка, пожарное депо и какой-то незастроенный участок.

Он свернул на Хобард-Гэп-роуд. Семья Болитаров переехала в Ливингстон, когда Майрону было всего шесть недель. По сравнению с другим миром время здесь почти не двигалось. Целыми десятилетиями, оглядываясь по сторонам, он видел одни и те же знакомые дома. Ничего нового не появлялось. Сколько ни смотри, везде всегда одно и то же. Никакого умиления это в нем не вызывало – скорее удивление.

Повернув на маленькую улицу, где отец когда-то учил его кататься на велосипеде с «бэтменовскими» отражателями, Майрон пытался но достоинству оценить места своего детства. Кое-что все-таки изменилось, но в сознании Майрона городок застыл на уровне 1970-х годов. Его родители до сих пор, как плантаторы-южане называли дома соседей по фамилиям их бывших владельцев. Например, Рэкины уже лет десять не жили в доме Рэкинов. Майрон понятия не имел, кто теперь поселился в доме Киршнеров, или Ротов, или Паркеров. Так же, как Болитары, Киршнеры и Роты переехали сюда, когда все здания были еще новыми, по соседству жили прежние обитатели фермы Шнеткмана, а сам Ливингстон, стоявший в двадцати пяти милях от Нью-Йорка, считался чуть ли не таким же захолустьем, как западная Пенсильвания. Рэкины, Киршнеры и Роты прожили здесь большую часть своей жизни. Они приехали с маленькими детьми, растили их, учили кататься на велосипедах на тех же улочках, что и Майрона, посылали учиться в начальную школу Бернет-Хилл, потом в неполную среднюю в Хэритейдж и, наконец, в среднюю школу Ливингстона. Дети поступали в колледжи, уезжали и возвращались домой только на каникулы. Затем справлялись свадьбы. Гордые соседи показывали фотографии внуков и качали головой, удивляясь, как быстро летит время. Вскоре Рэкины, Киршнеры и Роты стали перебираться в другие места. Город, в котором они вырастили своих детей, уже ничего для них не значил. Их дома стали просторными и пустыми, и они выставляли их на продажу, уступая молодым семьям с маленькими детьми, которые тоже очень скоро отправлялись в Бернет-Хилл, в Хэритейдж и в среднюю школу Ливингстона.