Четыре сезона - Андрей Шарый

Город, как мог, десятилетиями боролся с Тобольском и Томском за благосклонность Санкт-Петербурга; иногда проигрывал, опускаясь в уездное захолустье, но в итоге победил, добившись звания административного центра Степного генерал-губернаторства. В новое время Омск всегда шагал в неспешном ритме, хотя дыхание истории, пусть и с запозданием, все равно докатывалось до здешних степных берегов. Листаю летописи: первый духовой оркестр в городе организован в 1813 году из военнопленных поляков; пароходное движение по Иртышу открылось в 1861-м; первая газета, «Акмолинские ведомости», вышла десятилетием позже; железнодорожный вокзал построили в 1895-м; первый кинотеатр с символическим названием «XX век» фотограф А. А. Антонов открыл в 1909-м; тогда же по омским улицам прокатился первый дилижанс. Летом 1911-го силами местного купечества организована Первая Западно-Сибирская сельскохозяйственная, лесная и торгово-промышленная выставка. Вот тут-то Омск позволил себе почти столичный шик: неподалеку от павильона местного промышленника Антона Эрлингера из цинковых ведер соорудили копию Эйфелевой башни в цветах российского флага. На снимке все того же омского просветителя А. А. Антонова на ведерную башню глазеет стайка барышень в белых гимназических передничках. Еще через пару лет, накануне Первой мировой, Омск отметил столетие Сибирского кадетского корпуса, выпускники которого — Лавр Корнилов, Валериан Куйбышев, Дмитрий Карбышев — сыграли в истории России совсем разные роли.

Игрой обстоятельств и прихотью судьбы пусть не лишенный купеческого лоска, но тем не менее провинциальный Омск на целый год (или всего на год?) очутился в водовороте национальной истории, оказался центром небольшевистской России, стал, как писал белый генерал барон Будберг, «случайной головой страны». В июне 1918-го здесь учреждено Временное Сибирское правительство, через четыре месяца власть перешла к сформированной общими усилиями антиленинских сил Директории, а в ноябре того же года в результате государственного переворота вернувшийся из Америки и Японии на родину вице-адмирал Александр Васильевич Колчак назначен Верховным Правителем России. Блестящий офицер, полярный исследователь, ученый-океанограф и изобретатель, герой Порт-Артура и войны против немцев на Балтике, лучший в Европе специалист по морскому минированию, командующий Черноморским флотом, Колчак был человеком фанатичной преданности своим идеалам. Вот что писал о нем тот же Будберг: «Это большой и больной ребенок, чистый идеалист, убежденный раб долга и служения России; личного интереса, личного честолюбия у него нет, в этом отношении он кристально чист». Но правление Колчака, почитавшего своим долгом уничтожение большевизма, оказалось кратким, его власть — слабой, его союзники — ненадежными, его почти полумиллионная армия — плохо организованной и, что бы ни вдалбливали поколениям маленьких россиян школьные учебники, недостаточно жестокой для того, чтобы противостоять движению стальной машины коммунизма.

В окаянную пору Колчака Омск и пережил свой ужасный расцвет; население города, в который хлынули беженцы со всей России, петербургские чиновники и белые офицеры, превысило 600 тысяч человек. Но не радость, а обреченность сквозит в рассказе очевидца: «На каждом шагу в Омске — или бывшие люди царских времен, или падучие знаменитости революционной эпохи. И грустно становится, когда смотришь на них, заброшенных злою судьбой в это сибирское захолустье: нет, увы, это не новая Россия, это не будущее. Это отживший, старый мир, и не ему торжествовать победу». Вот отрывок из воспоминаний публициста Камского, автора путевых заметок о жизни Сибири в 1919 году: «Все-таки, хотя в городе имелись министерства, ставка и Любинский проспект, Омск выглядел непрезентабельно… Толпа Любинского проспекта состояла главным образом из союзников, чиновников, военных и дам. Тут можно было видеть великолепные туалеты, отлично сшитые френчи, фуражки всех ведомств, безукоризненные панамы, ослепительное белье. Но Любинский проспект был только узеньким ручейком среди всего остального Омска. О, этот люд, набившийся в Омске со всех уголков России! Кого только не было тут: продавцы лотерейных билетов, шарманщики, трактирные гармонисты, шулера, какие-то брюнеты в стоящих колом голубых рубахах, продавцы кораллов, субъекты в кепках с поднятыми воротниками пальто… Все они хотели есть, но есть даром и хорошо, все любили весело пожить и в то же время ничего не делать… Рестораны были средоточием всей жизни и деятельности Омска. Здесь-то особенно ярко вспоминались, приобретая еще более уродливый и нелепый смысл, жалкие разговоры о воссоздании страны, Учредительном собрании, борьбе за культуру и цивилизацию, и в пьяном шуме и крике, в сладострастных звуках тустепа и танго тонули и бесследно исчезали слова Колчака о спасении родины, правах народа, все те красные слова, из-за которых на фронте лилась в это время кровь».

Любинский проспект, который упоминает Камский, гордость досоветского Омска, — ныне улица Ленина. Лишенная имени, улица чудесным образом все еще хранит обаяние русского купеческого города (таким же, наверное, был и Симбирск в пору юности Володи Ульянова); соблюдает симметричность невысокими аккуратными зданиями, степным небом и спокойным движением Иртыша на север. Эти дома — галантерейный магазин Марии Шаниной, Московские торговые ряды, даже генерал-губернаторский дворец — строили в ту пору, когда человек еще не считал себя умнее и сильнее природы, когда главным ориентиром его высоты был крест на куполе храма. Люба, Любовь Федоровна — умершая в 1852 году совсем молоденькой супруга омского градоначальника Гасфорда, — теперь, бронзовая, тихо сидит на скамеечке, украшая собой новый городской пейзаж. Хороший, соразмерный человеку, а не величию его идеи памятник. Любовь Федоровна — самый почетный гражданин Омска; ранняя смерть поставила ее вне времени и вне политики. Когда в середине XIX века в городе разбили первый общественный парк, его назвали «Любина роща».

На бывшем Любинском проспекте бывшая гостиница «Россия» — уже давно и все еще «Октябрь». Справа от отеля, слева через дорогу и наискось, у автовокзала, — временные и постоянные пивные павильоны. И Омск переживает дурной расцвет пивного потребления; гостю города по утрам кофе, скажем, выпить затруднительно, а вот пивом хоть залейся, от «Клинского» до местной знаменитой марки, «Сибирской короны». Купеческие традиции живы: рекламные плакаты на городских улицах просты и убедительностью дадут фару столичным: «Упакуем и слона!» (гофроящики под овощную продукцию), «Рыба всегда!» (торговля в розницу по ценам опта), «Без шума и пыли!» (пластиковые окна).

За углом в прежнем здании омского Офицерского собрания — и теперь Дом офицеров. Отличие символизируют крашенные олифой статуи у входа: танкист в шлеме и пехотинец с биноклем. Но это — не верьте цвету! — красные командиры. А от белых офицеров, от тех, о ком сочувственно сказала Марина Цветаева, —

Белая гвардия, путь твой высок:Черному дулу — грудь и висок, —

не осталось и следа. Поэтесса оказалась права, теперь здесь — другая эпоха, другая страна.

В Омске, как, впрочем, и повсюду в России, по сей день Гражданская война воспринимается не как национальная трагедия, не как упущенный страной исторический шанс избежать диктатуры, а как апофеоз победы добра над злом. Верным считается тон большевистской листовки: «Собрались бывшие царские генералы и офицеры и провозгласили: „Да здравствует его Величество, Верховный Правитель всея Руси генерал Колчак!“ „Ура! Ура!“ — закричали в один голос попы, купцы, фабриканты, помещики и офицеры…» Как сыпанули пригоршней красного на карту Омска — улицы Красный Пахарь, Красных Зорь, Красной Звезды, Красный Путь, — так и оставили.

«Столица Сибири — большой город с тремя соборами, — писал о русской смуте генерал британского экспедиционного корпуса, — Омск перенаселен и страдает от лишений Гражданской войны. Канализация замерзла, в городе свирепствует тиф». Когда вместе с Колчаком англичан из Омска прогнали, справились с тифом, а потом и церкви повзрывали. На месте собора Святого Ильи Пророка к сорокалетию революции воздвигли громадный памятник Ильичу. Взорвали Успенский кафедральный собор, первый камень в фундамент которого заложил во время визита в столицу Степного края цесаревич Николай Александрович. На площади, где когда-то стоял этот храм, струится фонтан, по замыслу архитектора — цветомузыкальный, но, поскольку оборудование неисправно, цвета и музыки нет, а есть просто тихое журчание струи. Рядом с фонтаном установили большой крест, под которым омская молодежь прогуливается, веселится и пьет пиво монархической марки «Сибирская корона». На месте Воскресенского военного собора, первого каменного здания омской крепости, — жилые кварталы. Больше повезло Никольской войсковой казачьей церкви. В храме, где когда-то хранилось знамя Ермака, в советское время устраивали и концертный зал, и склад, и общественный туалет, но теперь церковь снова принимает набожных казаков. Жива и лютеранская кирха: в семидесятые годы разобрали островерхую готическую башню, но здание уцелело. В бывшей кирхе устроили музей областного УВД. Почтили память тех, кто разбирал и взрывал.