Сахарские новеллы - Сань-мао

и его чуть удар не хватил. Прижав ее к груди, он другой рукой полез в карман и оплатил всю сумму.

Когда мы вышли на улицу, он спросил меня тихо:

– Откуда у тебя столько денег? Почему ты засунула их в наволочку и ни слова мне не сказала?

– Деньги папины, я все взяла с собой.

Лицо Хосе окаменело; он молчал. Стоя на ветру, я не сводила с него глаз.

– Мне кажется, ты не сможешь привыкнуть к жизни в пустыне. Когда ты вдоволь напутешествуешься, давай я уволюсь с работы, и мы уедем отсюда!

– Почему? Разве я на что-то жалуюсь? Почему ты хочешь уволиться?

Хосе похлопал рукой по наволочке и вымученно улыбнулся.

– Ты приехала в Сахару из упрямого желания осуществить свою детскую мечту. Скоро ты ее возненавидишь. С такими деньгами ты не захочешь жить, как все местные.

– Эти деньги не мои, а моего отца. Мне они не нужны.

– Хорошо, завтра утром мы положим их в банк. А ты… С сегодняшнего дня мы будем жить на то, что зарабатываю я. Продержимся как-нибудь.

От его слов во мне вскипела обида. Как же так, мы столько лет знакомы, объездили вместе столько стран, и вот из-за какой-то горстки купюр он счел меня никчемной пустышкой. Мне хотелось ему ответить, но я промолчала. Пусть будущая жизнь покажет, на что я гожусь, а досужая болтовня сейчас ни к чему.

В тот первый вечер пятницы нас действительно доставил домой в Кладбищенский район настоящий «мерседес-бенц».

Первую ночь в пустыне я провела, съежившись в спальном мешке, а Хосе – под тоненьким одеялом. Воздух остыл почти до нуля градусов, а у нас был лишь кусок брезента от палатки, постеленный на цементный пол, на котором мы мерзли до самого рассвета.

В субботу утром мы отправились в суд улаживать матримониальные дела, а затем купили матрас, заплатив за него несусветную цену. О кровати и мечтать было нечего.

Пока Хосе оформлял в муниципалитете заявку на доставку воды, я пошла и купила пять больших циновок из толстой соломы, какими пользуются сахрави, кастрюлю, четыре тарелки, по ложке и вилке для каждого из нас. Ножей у нас и так было на двоих одиннадцать штук, любой из них годился для приготовления еды, и их покупать не пришлось. Еще я купила ведерко, швабру, щетку, вешалки, мыло, растительное масло, рис, сахар, уксус…

Стоило все удручающе дорого. Хосе выдал мне тоненькую стопочку купюр, и много тратить я не решалась.

Что до отцовских денег, то мы положили их на счет в Центральном банке под сорок шесть сотых процента и не могли снимать в течение полугода.

Вернувшись к полудню домой, мы зашли познакомиться к нашему домовладельцу. Это был сахрави, человек широкой души. По крайней мере первое впечатление от знакомства у нас осталось благоприятное.

Мы попросили у него взаймы полведра воды. Хосе пошел на крышу чистить бак от грязи, а я начала готовить обед. Сварила рис, переложила его, затем в той же кастрюле приготовила половину курицы.

Ели мы, усевшись на соломенной циновке. Хосе спросил:

– Ты что, посолила рис[21]?

– И не думала. Это из-за воды, которую дал нам хозяин.

Только теперь мы вспомнили, что воду в Эль-Аюне достают из глубоких скважин, и вода эта соленая, а не пресная.

Так как обычно Хосе обедал на работе, раньше он об этом, конечно, не задумывался.

Хоть мы и купили кое-каких вещей в дом, все равно он выглядел пустым с одними циновками на полу. Все выходные мы провели за уборкой. В проеме крыши начали появляться головы местных ребятишек, подглядывавших за нами и пронзительно визжавших.

В воскресенье вечером Хосе уезжал на работу к фосфатному месторождению. Я спросила его, вернется ли он завтра ко второй половине дня. Он ответил, что вернется. От дома до работы и обратно было около сотни километров.

Хозяин-мужчина бывал в доме только по выходным. По будням Хосе спешил с работы домой, а в ночи ехал на служебном автобусе в общежитие. Днем я одна ходила в поселок. После полудня, если не было слишком жарко, в гости заходили соседки-сахравийки.

Оформление документов для вступления в брак затянулось на целую вечность. Благодаря знакомству с отставным командиром Иностранного легиона я время от времени выбиралась на несколько сотен километров вглубь пустыни на торговавшем водой грузовике. На ночь я разбивала палатку рядом с шатрами пастухов-кочевников. Благодаря протекции командира никто не осмеливался меня тревожить. Я же всегда привозила с собой сахар, нейлоновые нитки, лекарства, сигареты и другие мелочи и раздавала их местным жителям, у которых не было ни гроша за душой.

Лишь здесь, в глубине пустыни, где стаи прекрасных диких антилоп мчатся в рассветных и закатных лучах, я забывала о тоскливой и мучительной повседневности. Первые два месяца я провела в постоянных разъездах по пустыне.

Наконец, суд по нашему бывшему месту жительства в Мадриде опубликовал приказ о бракосочетании. Я понимала, что пришло время угомониться.

Внезапно дом превратился в место, которое невозможно покинуть.

Каждый раз, когда я пыталась подоить нашу козу, она начинала прыгать и бодаться. Ежедневно я покупала ей вдоволь сена и овса. Домовладелец не очень-то охотно делился с нами своим загоном.

Стоило мне припоздниться, и молоко козы выдаивала жена хозяина. Я пыталась полюбить эту козу и старалась как следует о ней заботиться, но она никак не хотела признавать ни меня, ни Хосе. В конце концов мы сдались и отдали ее домовладельцу.

Перед тем как мы поженились, Хосе, стремясь заработать побольше, начал выходить на службу за других в ночную смену. Он трудился с утра до ночи, и мы почти не виделись. Дома его не бывало, и все тяжелые обязанности по хозяйству мне приходилось выполнять самой.

Кроме соседей-сахрави, по соседству жила одна испанская семья. Жена – здоровая и крепкая женщина – была родом с Канарских островов. Отправляясь за водой, она всегда звала меня с собой.

По дороге туда, с пустым баком, поспевать за нею было легко. Затем мы покупали по десять литров воды, и я просила ее идти впереди меня.

– Что же ты такая беспомощная? Никогда в жизни воды не носила? – громко смеялась она надо мной.

– Я… она такая тяжелая. Ты иди, не жди меня.

Жарясь под палящим солнцем, вцепившись пальцами в ручки наполненного водой бака, я через каждые пять шагов останавливалась, чтобы перевести дух. Еще десяток шагов – и снова передышка. Еще немного, опять передышка. Пот льет