Не родись красивой, или Точка опоры - Карина Тихонова

– Привет, – сказала она мне.

– Привет.

– И ты тут?

– Как видишь…

– Неплохое начало дня.

– Что делать…

– Да кто вы такая?! – заорал мальчик Николай Сергеевич, окончательно потеряв терпение.

Вика перевела на него взгляд насмешливых глаз.

– Я тут живу.

– Прямо тут? – удивился следователь.

– Боже сохрани! Я имела в виду, в этом поселке. Дом напротив.

– Пройдемте, – привычно пригласил следователь. – У меня к вам есть вопросы.

Вика кокетливо расширила глаза.

– А если я откажусь отвечать без моего адвоката? – спросила она лукаво.

Следователь растерялся. Но ему на выручку тут же пришел умудренный опытом эксперт.

– А вам есть что скрывать? – спросил он небрежно.

Вика фыркнула.

– Резонно, – согласилась она. Подумала и решила:

– Ладно, пошли. Сегодня я добрая.

– Можно мне уйти? – спросила я под шумок.

– Нет, вы подождите, – распорядился следователь. – Вы мне еще будете нужны.

Мы спустились вниз.

– Может, я пока поставлю чайник? – предложила я.

– Ну, поставьте, – согласился следователь.

– И пару бутербродов?

– Можно, – снова согласился мальчик Николай Сергеевич, чуть покраснев.

Я отправилась в кухонный отсек, Вика упала в кресло. Следователь осторожно уселся на край дивана, стоявшего напротив.

– Вы хорошо знали покойного? – спросил он.

– Я думала, что да, – ответила Вика и снова рассмеялась. На это раз злым смехом.

– Вот сукин сын, – пробормотала она себе под нос.

– Вы его недолюбливали?

Вика пожала плечами.

– В последнее время я относилась к нему равнодушно.

– А раньше?

Вика оценивающе прищурилась, разглядывая собеседника.

«Бедный мальчик!» – отчего-то подумала я про следователя.

– Раньше мы были любовниками, – ответила она мягко.

– То есть, раньше вы его любили? – запутался следователь.

– Нет, – все с той же провокационной мягкостью ответила Вика. – Я его никогда не любила. Видите ли, любовь и секс – разные вещи. Секс – это вопрос техники, чувства тут ни при чем…

– Я знаю, – перебил мальчик Николай Сергеевич. Его уши страшно покраснели.

– А, ну тогда не буду объяснять, – согласилась Вика.

Я прикусила губу, чтобы не расхохотаться, и поспешно отошла к окну.

Вот стерва!

Она не перед следователем, она передо мной выкаблучивается! А мальчик – это так… Вспомогательный прибор.

Чайник вскипел и отключился с деликатным негромким звоном. Я разлила по чашкам заварку, добавила кипяток, поставила на поднос тарелку с бутербродами, сахарницу и отнесла все на журнальный столик между диваном и креслом.

– Мне не нужно, – отказалась Вика от предложенного угощения. Я молча унесла ее чашку назад.

Мальчик Николай Сергеевич медлил со следующим вопросом. В качестве отсрочки служила чашка с горячим чаем, который следователь отхлебывал с простодушным удовольствием человека, не успевшего позавтракать.

Но тут Вике наскучила затянувшаяся пауза, она сменила кокетливое выражение лица на деловое и начала расставлять над «i» увесистые каменные точки.

– Расстались мы со Стефаном мирно. Претензий морального порядка у нас друг к другу не было. Это, во-первых. Во-вторых: ночью я спала не здесь, а в своем доме. Причем спала не одна. В третьих, – продолжала Вика, не обращая внимания на покрасневшие уши следователя, – Стефан был должен мне большую сумму денег. И обещал расплатиться сегодня вечером. Так что убивать его накануне возвращения долга было бы довольно глупо. С моей точки зрения, во всяком случае…

Вика остановилась, покачала головой и сказала вполголоса, сменив деловой тон на злобно-восхищенный:

– Ушел, гад! Прямо между пальцев ушел! Ну, ничего…

Тут она оборвала себя и посмотрела на следователя холодным прицельным взглядом:

– Еще вопросы есть?

– Есть, – храбро ответил мальчик. – И не только к вам. К вашему… приятелю тоже.

– Тогда заходите к нам попозже, – пригласила Вика. – Мой приятель еще спит.

Она встала, поправили ремень на брюках привычным заученным жестом. Бросила на следователя еще один лукавый взгляд и томно пояснила:

– Утомился, бедняга. Я, знаете, особа требовательная…

Мальчик Николай Сергеевич поперхнулся чаем.

Вика удовлетворенно улыбнулась и пошла к выходу.

– Пока! – бросила она мне на ходу.

– Пока, – ответила я.

И снова подумала: «Вот стерва!»

Но уже без прежней злобы. Скорее даже с восхищением.

– Отнести вашим коллегам чай с бутербродами? – спросила я деморализованного следователя, деликатно приходя ему на помощь.

– Ели вам не трудно, – ответил он с признательностью.

– Мне не трудно.

Я загрузила большой поднос доверху и потащила его наверх. Угощение было встречено одобрительными возгласами.

– Только не здесь! – громко призвал эксперт своих коллег к порядку.

– Куда поставить? – спросила я. – Тяжело ведь!

Кто-то из мужчин перехватил у меня поднос.

– В коридор? – спросил он коротко, оборачиваясь к главному.

– Тут напротив есть открытая комната, – предложила я гостям свою вчерашнюю спальню. – Хотите, можно вниз спуститься… только поднос сами несите, он тяжелый.

– Спасибо вам, девушка, – ответил мне пожилой дяденька в бифокальных очках. – Мы разберемся.

Я поняла это, как приказ удалиться, что и сделала. С удовольствием.

– Можно, я пока домой пойду? – попросила я следователя, как школьница, оставленная после уроков.

– Можно, – невнятно ответил он, торопливо доедая бутерброд. – Только в комнате у себя ничего не трогайте. Мы закончим тут и придем.

– Не буду трогать, – пообещала я. Оделась и вышла во двор.

Во дворе меня подкараулила Марийка.

– Аня!

Я обернулась.

Она быстро подбежала ко мне.

– Как там? – спросила Марийка, кивая на дом.

– Работают, – ответила я неопределенно.

– Долго еще будут?

– Не знаю.

– А ты домой?

– Да. Я тут пока не нужна.

– Понятно, – приуныла Марийка.

Я посмотрела на ее осунувшееся лицо и решительно сказала:

– Пошли к нам.

– Так не разрешает мне, – начала Марийка и тут же осеклась.

– Вот именно, – сказала я деревянным голосом. – Раньше было все нельзя, а теперь все можно. Пошли.

Марийка подумала.

– Я попозже, – сказала она. – Дом закрою и приду…

– Ладно, – согласилась я. Вспомнила про Сашу и спросила:

– Александр Николаевич давно ушел?

Марийка махнула рукой.

– Давно! Милицию вызвал и ушел. Даже дожидаться не стал.

– Понятно.

Мы немного помолчали.

– Странно это, – сказала Марийка.

– Что странно?

Она посмотрела мне в глаза.

– Не нем были старые перчатки.

– На ком? На Стефане? – уточнила я.

– Ну, да! – нетерпеливо подтвердила Марийка.

– И что тут странного?

Она отвела взгляд в сторону и шмыгнула носом.

– Понимаешь, – задумчиво ответила Марийка, – он эти перчатки надевал только на прогулку. В город – никогда. У него новые были…

– Может, не нашел новые и надел старые, – предположила я.

– С вечерним костюмом?

Я пожала плечами.

– Ну, не знаю. А где лежали новые перчатки?

– Они лежали в машине, – ответила Марийка.

– Откуда ты знаешь? – удивилась я.

– А я видела, – объяснила Марийка.

– Что видела?

– Видела, как Александр Николаевич их оттуда забрал.

Я утратила дар речи. Просто стояла и пялилась на собеседницу, как языческий истукан.

– Пришел, меня расспросил, – рассказывала Марийка, – зашел в комнату. Осмотрел все с порога и пошел назад.

– Ты ему про перчатки сказала? – спросила я.

– Сказала, – подтвердила Марийка. – Я в самую первую минуту про перчатки подумала. Как только увидела Стефана Викторовича.

– А что тебе ответил Саша?

– Ничего не ответил, – сказала Марийка задумчиво. – Но я заметила, как он взял ключи от машины. Они валялись на банкетке, возле вешалки.

– А потом?

– А потом я подошла к окну и увидела, как Александр Николаевич открывает машину. Повозился в ней минуту, достал что-то черное и сунул в карман.

Она снова задумчиво шмыгнула носом.

– Я уверена, что он забрал оттуда новые перчатки Стефана Викторовича. А потом он вернулся в дом и бросил ключи туда же, где они лежали. На банкетку.

Я молчала.

– Как ты думаешь? – спросила Марийка, посмотрев на меня, – следователю нужно об этом рассказать?

– Не знаю, – ответила я через силу.

А в голове закрутились два предложения:

Ай, да Саша!

Ай, да сукин сын!

Домой я пришла не сразу.

Погуляла минут десять по улице, прикидывая неожиданный поворот событий.

Зачем он это сделал?

Я не понимала.

«На память взял», – высказался ехидный внутренний голос.