Занавес опускается - Найо Марш

– Вы пошли предупредить мисс Оринкорт?

– Сначала я переключил его звонок, сэр, чтобы, если ночью ему что-нибудь понадобится, звонок звонил не у меня, а в коридоре, возле комнаты миссис Миллеман. У нас специально так устроено на случай, если что-то очень срочное. Должно быть, наконечник оторвался прямо у него в руке, когда он еще не успел нажать кнопку, потому что, даже если бы миссис Миллеман спала и не расслышала, мисс Дези услышала бы обязательно – она ведь ночевала в той же комнате. А у мисс Дези сон очень чуткий.

– Вас не удивляет, что он не позвал на помощь, не закричал?

– Никто бы все равно не услышал, сэр. В этой части дома стены очень толстые, раньше они были наружными. Это ведь новое крыло, сэр, его пристроил прежний баронет.

– Понятно. А где в это время была мисс Оринкорт?

– Она ушла к себе, сэр. Все остальные были в гостиной.

– Все до одного?

– Да, сэр. Кроме нее и мистера Ретисбона. И кроме миссис Аллен – она у нас тогда гостила. А так вся семья была там. Миссис Миллеман сказала, что мисс Оринкорт поднялась к себе, и я действительно нашел ее там. А мистер Ретисбон сидел в зале.

– Так, ясно. А кто готовил и приносил сэру Генри овлатин?

На этот вопрос старик ответил очень обстоятельно. До возвышения Сони Оринкорт питье сэру Генри всегда готовила Миллеман. Затем эту обязанность взяла на себя Соня. Молоко и прочие ингредиенты в ее комнату приносила горничная. Соня варила овлатин у себя на плитке, потом переливала его в термос и через полчаса после того, как сэр Генри отходил на покой, приносила термос к нему в спальню. Сэр Генри спал плохо и, случалось, пил овлатин не сразу, а лишь в середине ночи.

– Куда подевались термос и чашка с блюдцем?

– Их отсюда унесли и вымыли, сэр. Сейчас ими уже снова пользуются.

– Но он хоть сколько-нибудь выпил?

– Не знаю, сэр; во всяком случае, в чашку он его налил и в блюдечко тоже – для кота. Он всегда ему немного наливал и ставил блюдце на пол. Но и чашка, и термос, и пузырек с лекарством – все валялось на полу; молоко и лекарство вытекли на ковер.

– А лекарство он принял?

– Стакан был грязный. Он лежал в блюдце.

– И конечно, его тоже вымыли. А пузырек с лекарством?

– Как я уже сказал, сэр, он тоже валялся на полу. Это был свежий пузырек. Я тогда был очень расстроен, но все же попытался немного навести порядок, хотя и сам не понимал, что делаю. Помню, я отнес грязную посуду и пузырек вниз. Пузырек выбросили, а все остальное помыли. Аптечку тоже всю как следует вычистили и вымыли. Она в ванной, сэр, за той дверью. Мы здесь все вытряхнули и навели чистоту, – с сознанием добросовестно выполненного долга подытожил Баркер.

Фокс пробормотал что-то нечленораздельное.

– Хорошо, – сказал Родерик. – Но вернемся к тому моменту, когда вы пошли к мисс Оринкорт. Вы ее тогда видели?

– Нет, сэр. Я постучался, и она говорила со мной через дверь. – Он неловко заерзал.

– Вас что-то смущает?

– Да как-то странно мне это… – Его голос угас.

– Что странно?

– Ведь вроде она должна была там быть одна, – задумчиво сказал Баркер. – Потому что, как я уже говорил, сэр, все остальные были внизу, да и позже, когда я принес им грог, они сидели в гостиной в полном сборе. Но, когда я стучался к мисс Оринкорт, сэр, мне, ей-богу, послышалось, что она смеется.

III

Когда Баркер ушел, Фокс шумно вздохнул, надел очки и вопросительно посмотрел на голый конец свисавшего над кроватью шнура.

– Да, Фоксик, совершенно верно, – кивнул Родерик и подошел к туалетному столику. – А это, конечно, главная героиня.

На столике стояла большая фотография Сони Оринкорт. Фокс подошел ближе.

– Очень мила, – сказал он. – Как-то даже забавно, мистер Аллен. Фотографии таких красоток молодые парни наклеивают на стенки. Есть специальное выражение – «настенные девочки». И она именно такая – зубки, глазки, волосы, все прочее. Да, типичная «настенная девочка», с той только разницей, что в серебряной рамке. Очень мила.

Родерик выдвинул верхний левый ящик.

– Операция номер один, – прокомментировал Фокс. Надев на руку перчатку, Родерик осторожно вынул из ящика деревянный наконечник, формой похожий на грушу.

– Вот так всегда, – сказал он. – И тебе перчатки, и тысяча предосторожностей, а потом выясняется, что никому это не нужно. Итак. – Он вывинтил кнопку и посмотрел в отверстие. – Взгляните, Фокс. Посмотрите на оба контакта. Ничего не сломано. Левый крепежный винт и шайба закручены плотно. Никаких обрывков проволоки в зазоре нет. А правое крепление ослаблено, зазор большой. Лупа у вас при себе? Проверьте-ка шнур еще раз.

Фокс вынул из кармана лупу и вернулся к кровати.

– Одна проволока совершенно цела, – сообщил он. – Конец не обломан, не блестит, даже, наоборот, потемнел от времени. А вот вторая проволока – совсем другое дело. У нее конец оцарапан, как будто его сквозь что-то протащили. Должно быть, так и случилось. Сэр Генри повис на шнуре всем весом, и оба конца выскочили из креплений.

– В таком случае интересно, почему одно крепление затянуто так туго и почему блестит только один конец? Мы этот наконечник оставим у себя, Фокс.

Завернув деревянную грушу в носовой платок, он положил ее в карман. Дверь спальни вдруг открылась, и в комнату вошла Соня Оринкорт.

IV

Она была вся в черном, но броскость ее туалета плохо вязалась с трауром. Отливающая глянцем густая челка, светлые волосы до плеч, голубые веки, роскошные ресницы, гладкая, шелковистая кожа – Соня была ослепительна. Аграф, браслет, серьги – все из бриллиантов. Войдя в комнату, она остановилась.

– Простите за вторжение. Вы, кажется, из полиции?

– Совершенно верно, – кивнул Родерик. – А вы – мисс Оринкорт?

– Угадали.

– Здравствуйте. Это инспектор Фокс.

– Слушайте, вы! – Мисс Оринкорт двинулась к ним походкой профессиональной манекенщицы. – Я хочу знать, что они тут затеяли, эти сморчки! Я не хуже других, и у меня тоже есть права. Не так, что ли?

– Без сомнения.

– Спасибо. Вы очень любезны. Заодно, может, скажете, кто вас звал в комнату моего покойного жениха и чего вы тут делаете?

– Нас пригласила семья покойного, мы выполняем свою работу.

– Работу?! – гневно переспросила она. – Что ж это за работа такая? Можете не отвечать. И так ясно. Они хотят меня подставить. Правильно? Хотят мне что-то пришить. Но что? Я желаю знать. Ну, говорите. Что они мне шьют?

– Сначала скажите, как вы узнали, что мы здесь, и почему вы решили, что мы из полиции?

Она села на кровать, оперлась на локти и откинула голову – ее длинные волосы вертикально повисли в воздухе. За спиной у нее малиновым фоном расстилалось покрывало. Родерик недоумевал, чего ради она стремилась пробиться в актрисы, когда стольким фотохудожникам нужны модели. Соня небрежно посмотрела на ноги Фокса.

– Почему я решила, что вы из полиции? Потому что на вас это написано! Сами поглядите, какие у вашего дружка ботиночки.

– Не у дружка, а у коллеги, – перехватив взгляд Фокса, процедил Родерик.

Фокс откашлялся.

– Э-э… touche[28], – осторожно сказал он. – Такую остроглазую девушку не провести, сэр.

– Ну, говорите же! – потребовала мисс Оринкорт. – Какого черта они вас вызвали? Хотят доказать, что с завещанием кто-то намухлевал? Или что? Чего вы тут обнюхиваете вещи моего покойного жениха? Выкладывайте!

– Боюсь, вы все не так поняли, – сказал Родерик. – Здесь задаем вопросы мы, это часть нашей работы. И раз уж вы сюда пожаловали, мисс Оринкорт, то, может быть, соизволите ответить на пару вопросов?

Она посмотрела на него, и он подумал, что такой взгляд бывает у животных или у совершенно не контролирующих себя детей. Казалось, она должна была объясняться не словами, а примитивными звуками. И он каждый раз внутренне вздрагивал, слыша ее подкрашенный бронхиальной хрипотцой голос с типичными интонациями кокни, ее словечки и обороты, при всей своей самобытности вызывавшие ощущение чего-то искусственного, как будто она намеренно отказалась от родного диалекта и говорила фразами, надерганными из фильмов.

– Ой, а гонору-то! Сдохнуть можно. Ну, и чего же вы хотите узнать?

– Например, все, что относится к завещанию.

– С завещанием полный порядок, – быстро сказала она. – Можете здесь все хоть вверх дном перевернуть. Хоть на уши встаньте. Другого завещания все равно не найдете. Я знаю, что говорю.

– Откуда такая уверенность?

Она отодвинулась на кровати назад и полулегла.

– Пожалуйста, могу сказать. Когда я последний раз сюда приходила, в ту самую ночь, мой жених сам показал мне это завещание. Он вызывал старикашку Ретисбона и подписал документ в присутствии двух свидетелей. Он показал мне свою подпись. Еще даже чернила не просохли. А прежнее завещание он сжег. Вон в том камине.

– Понятно.

– И никакого другого завещания нет. Он при всем желании не смог бы уже его написать. Потому что устал и у него болел живот. Он сказал, что примет лекарство и будет спать.