Серж Панин - Жорж Онэ

Серж, сделавшись полновластным хозяином Сернея, чувствовал себя истинно счастливым. Он испытывал великое наслаждение, что мог удовлетворить свои стремления к роскоши. Его страсть к лошадям все усиливалась, так что требовались на это огромные расходы. Он велел построить в парке, среди великолепных лугов, орошаемых рекой, образцовый конный завод, для которого выписывал за очень большие деньги у знаменитых английских коннозаводчиков замечательных жеребцов и кобыл. Он намеревался устроить у себя ипподром для бегов.

Приехав однажды в Серней, госпожа Деварен была очень удивлена, увидав поставленную на лужайках деревянную ограду с белыми столбами. Она спросила с любопытством, что означали эти воткнутые в землю колья. Мишелина отвечала ей спроста:

— А, ты уже видела? Это места для бегов. У нас сегодня были скачки. «Мадемуазель Серней» с «Ричмондом» и «Искрой». Это кобыла с прекрасным ходом, на нее Серж очень рассчитывает, что она получит приз.

Мать остолбенела. Дочь, воспитанная ею так просто, несмотря на огромное богатство, простой мещанкой, говорила теперь о «кобыле с прекрасным ходом», о «ставках на скачках». Какая перемена произошла в ней, и какое громадное влияние оказал легкомысленный и тщеславный Панин на этот молодой, здоровый и прямой ум! И это в какие-нибудь несколько месяцев! Что же будет дальше? Он достигнет того, что привьет ей свои склонности, заставит ее исполнять все его желания и из девушки такой тихой и скромной, какую он получил из рук матери, сделает пустую, наслаждающуюся только удовольствиями женщину. Возможно ли, чтобы Мишелина была счастлива, живя такой глупой и пустой жизнью? Ей достаточно было любви ее мужа, а ко всему остальному она относилась равнодушно. Это от нее-то, постоянной труженицы, родилась такая страстная, влюбленная женщина! Весь жар, с каким мать отдавалась работе, Мишелина отдавала любви.

Надо было отдать справедливость Сержу: он был безукоризненно верен жене. Даже могло казаться невероятным, чтобы такой человек, как он, не давал никакого намека на измену. Он никогда не показывался в свете без жены: это была пара голубков. Даже смеялись над ними: «Княгиня надела нитку на лапку красавца Сержа», — говорили кокетки, за которыми прежде Панин так усердно ухаживал. Сознание счастья своей дочери, конечно, стоило чего-нибудь. Правда, это счастье обходилось очень дорого, но, как говорит пословица, «дороже счастья ничего нет». Кроме того, было верно, что князь не отдавал себе отчета в расходуемых суммах: он тратил без счета. Никогда еще самый знатный вельможа не умел с таким достоинством тратить свое богатство. Женившись на Мишелине, Панин имел в своем распоряжении кассу тещи.

Эта удивительная касса казалась ему неиссякаемой, и он черпал из нее, как принц в «Тысячи и одной ночи».

Может быть, достаточно было бы ему доказать, что он принимал капитал за доход и тратил состояние своей жены, чтобы заставить его переменить поведение? Во всяком случае минута была неблагоприятна, да кроме того и сумма была еще не настолько велика, чтобы кричать из-за какой-нибудь тысячи франков! Госпожу Деварен сочли бы за жадную и сконфузили бы ее. Следовало ждать.

Запершись в конторе на улице Св. Доминика со своим самым верным Марешалем, она работала изо всех сил, с полным увлечением и страстью. Интересно было состязание в работе между этими двумя существами: один занимался полезным, вполне отдаваясь работе, другой — вредным, посвящая все удовольствию.

Погода изменилась в Сернее к концу октября, и Мишелина жаловалась на холод. Князю так понравилась широкая жизнь в замке, что он притворялся, будто не слышит ничего. Но Мишелина, оставшись в этом огромном жилище, слышала, как осенний ветер жалобно завывал в аллеях парка, деревья которого сильно пожелтели, и сделалась печальной. Князь понял тогда, что пора было возвратиться в Париж. Город показался Сержу пустым. Между тем вторичное водворение в своем великолепном помещении доставляло ему большое удовольствие, против которого он не мог устоять. Все ему казалось новым, когда он осматривал удивительные обои, роскошную мебель, редкие картины и разные произведения искусства. Все приводило его в полный восторг. Действительно, все было удивительно хорошо, и клетка показалась ему достойной птицы. В течение нескольких вечеров он с удовольствием оставался с Мишелиной дома, сидя у камина в ее маленьком сером будуаре, любимой ее комнате. Он смотрел альбомы, а молодая жена, сидя за роялем, тихо играла или пела.

Они ложились рано, а вставали поздно. Князь сделался разборчивым в еде. Он проводил целые часы, составляя меню и придумывая неизвестные блюда, о которых советовался с главным поваром, большим знатоком своего дела.

Днем он ездил кататься в Булонский лес, но никого там не встретил, кроме двух пустых карет на аллее, ведущей к озерам, и одного фиакра, утомленная лошадь которого бежала тихой рысцой, с опущенной головой. Он закончил прогулку в Булонском лесу и отправился пешком на Елисейские Поля. Перейдя мост Согласия, он быстро прошел боковой аллеей со стороны цирка.

Серж начал страшно скучать. Никогда еще жизнь не казалась ему такой однообразной, как теперь. Прежде, по крайней мере, у него была забота о будущем. Он спрашивал себя, как бы ему выйти из этого скучного прозябания. Проводя жизнь такую счастливую, беззаботную, спокойную, он начал теперь мучиться от скуки, как арестант в темнице. Он жаждал какой-нибудь неожиданности. Жена его только раздражала: она была всегда в хорошем расположении духа и с постоянной улыбкой. Счастье ей принесло пользу: она стала толстеть.

Однажды на Итальянском бульваре Серж встретился с одним из бывших друзей, с бароном де Префон, самым закоренелым кутилой. Он не видался с ним со своей женитьбы. Теперь они обрадовались друг другу и не успевали всего пересказать. Разговаривая, они дошли до улицы Рояль.

— Зайдем в клуб, — сказал Префон, взяв Сержа под руку.

Князь, ничем не занятый, согласился.

Необыкновенное удовольствие он почувствовал, находясь среди салонов аристократического клуба, меблированного с безвкусной роскошью. Самые обыкновенные кресла курительной комнаты, обитые кожей, показались ему восхитительными. Он не замечал испорченных блеклых ковров, местами прожженных горячим пеплом папирос. Едкий запах табака, пропитавший обои, не возбуждал в нем отвращения. Он был не у себя дома, а кроме того, у него была давно тоска по знакомым прежним кружкам.