Люся, которая всех бесила - Тата Алатова

его, и терпеливо ждет, когда вода остынет до нужных для зеленого чая девяноста градусов.

Он еще и зануда.

— Так отчего такое строгое табу на то, чтобы менять форму при посторонних? — спросил он вполне миролюбиво.

Она дернулась было, чтобы нахамить, но царапина на его груди очень беспокоила Люсю. Она ведь цивилизованный человек, в конце-то концов, она ведь против физического насилия!

— Это та же история, что с близкородственными браками, — ответила неохотно. — Запрет, обусловленный выживаемостью рода. Ну вот представь, я начну перекидываться где попало. Сколько времени пройдет, прежде чем кто-то, специально или нет, наступит на меня сапогом? Или, скажем, если перекидываться начнет арх-медведь или волк. Тогда от очевидцев может мало что остаться.

— Вы не контролируете себя в архаичной форме?

И снова спокойное миролюбие.

Светские, мать твою, беседы.

Четыре утра.

Самое время.

— Не стопроцентно, — гордясь своей выдержкой, пояснила Люся.

Она говорит об этом! С другим человеком! Немыслимо!

И ничего, мир все еще не рухнул.

Ветров поставил перед ней чашку чая, сел напротив.

— Ну ты же понимаешь, что ничего сверхужасного не случилось? — спросил он мягко.

Еще чего не хватало! Знает она эти подкаты — сиди потом в террариуме и жри сухой мотыль!

— Отчасти, — сухо ответила Люся. — Но подсознание, воспитание, социальные запреты тут сильнее. Вот что тебе кажется самым стыдным?

— Упасть на четвереньки на улице, — после паузы сказал Ветров. — Ну знаешь, поскользнуться и растопыриться у всех на глазах.

Люся невольно рассмеялась:

— И что же, ты думаешь, все вокруг остановятся и начнут показывать на тебя пальцем? Ха, да миру плевать. У нас половину года на улице скользко, все падают налево и направо. Я тебе расскажу свою постыдную историю, она смешная. Это было, когда я только начинала и сама ходила на всякие скучные мероприятия. Ты уже сидел тогда, — добавила она злорадно. — И вот являюсь я на заседание наших депутатов, годовой бюджет они вроде принимали. Тогда меня еще пускали в городскую администрацию! Сажусь с самого краешку, а там аудитория, задние ряды выше передних. И вот я роняю сумку, а из нее выкатывается вибратор — и катится по гладкому пандусу для колясочников к президиуму. И все на него смотрят. Он еще и включился от удара и как начал жужжать! Докатился до председателя собрания, он поднимает его с пола и спрашивает: ну и кто тут своего мужика потерял? И я иду сквозь все ряды, чтобы забрать свой вибратор, — Люся даже всхлипнула от смеха. — Розовый! С блестками! Меня потом года три виброжурналюшкой именовали. А ты упасть на людях боишься, тефтелька.

Вспоминать казусы юности было приятно.

Ветров немного очумело моргнул.

— Я понял, — пробормотал он. — Перекинуться при другом человеке — позор из позоров. И какого хрена? — спросил с искренним любопытством. — Ну в смысле — маньяк, дихлофос, прослушка, человек-невидимка в лифте. И ничего. А тут бац — и под кровать. Или это на тебя так алкоголь действует?

— А ты зачем целоваться полез? — спросила она хмуро.

У него так изумленно округлились глаза, что Люся немедленно ощутила себя полной дурой.

— Чего полез? — повторил он потрясенно. — Целоваться? С какой стати?

— Ну, — Люся надменно прищурилась, умоляя себя не краснеть, — ты похотливый марен, а я интересная пьяная девушка в самом расцвете сил.

На мгновение показалось, что вот-вот он опять расхохочется, и тогда она его обязательно прикончит.

И плевать на пацифизм и прирожденное милосердие.

Но нет, справился с собой, хрюкнул только в чашку, прогнал неуместное и даже опасное сейчас веселье.

— Ты, радость моя, — сдавленным голосом признал Ветров, — девушка бесспорно интересная. Я бы даже сказал — уникальная. Но, прости, с работой я не блужу. Держу себя в руках из последних сил, — и тут он закусил губу и поспешно отвернулся. Плечи все-таки дрогнули от беззвучного смеха.

— Я иначе тебя почувствовала, — припомнила Люся. Привычка докапываться до сути была сильнее страха оказаться в глупой ситуации. Мало ли она выставляла себя на посмешище, цель оправдывает средства и всякое такое. — Это из-за того, что я тебя стала меньше бесить или ты меня?

— Не знаю, — он успокоился, задумался, хотя в глазах еще плясали бесенята. — Это не то, что поддается контролю. Полагаю, сейчас ты терпеть меня не можешь?

— Ты загнал меня под кровать! С чего бы мне относиться к тебе иначе?

— Так давай проверим.

И тут он отставил чашку и плавно, стремительно подвинулся ближе. Люся едва не заорала от неожиданности, мысленно гаркнула на себя: ну не дважды же за ночь! — и замерла, честно прислушиваясь к своим ощущениям.

Легкая, едва-едва ощутимая тошнота появилась, но очень ненавязчиво.

Но и тепло тоже было — грело едва-едва.

И что это значит?

Она обстоятельно рассказала про эту двойственность Ветрову.

— Люсенька, — в ответ прошептал он интимно, — а если я сейчас сделаю губы бантиком, ты опять того, в остроухую болотную?

— Остромордую! — рявкнула она и непроизвольно толкнула ногой табурет, который заехал Ветрову по коленной чашечке.

— Да чтоб тебя, — он охнул, дернулся, скривился и отшатнулся, — совсем озверела?

— Прости, — она действительно не хотела. Вот правда же. — Это что-то нервное. Я не специально.

— Так и запишем, — он потер ушиб и сел обратно, подальше от нее, — на расстояние когтей и лап не приближаться. Девушка лягается и царапается.

— У меня реакция «бей», а не «замри» или «беги», — призналась она виновато. — Но и ты хорош! Зачем было мне угрожать?

— Ты, кажется, не девственница в пятом поколении.

— А ты, кажется, не красивый и благородный яг. Дед-Дуб сказал, что и в полицию ты поперся, лишь бы делишки своего отца под ковер замести.

— Кто? — нахмурился он.

— Лихов, твой предшественник.

— А, — Ветров хмыкнул, налил себе еще чая. — Вынь да положь ему навь, совсем берега попутал. Ты, радость моя, кстати, знатно меня подставила, сообщив ему, что я скрыл ценного свидетеля в одной из своих квартир. Лихов с его старыми связями вполне может поднять информацию по собственности Ветровых. Пришлось перевозить навь в другое место. Ты не могла бы в следующий раз не разглашать следственную информацию?

— Это же Лихов, — возмутилась Люся, — тридцать лет безупречной службы.

— Не бывает безупречной службы, — отмахнулся Ветров. — Могу поспорить, что у Китаева на Лихова своя папочка. Как и на нас всех, — добавил он самокритично. — В любом случае, не нравится мне, что он так возбудился.

— У него и правда была дочь-навь? Ты узнавал?

— Его дочь действительно покончила с собой. А вот стала ли она навью — об этом история умалчивает. Официально она не была зарегистрирована.

— Ну и