Русалочья удача. Часть 1 (СИ) - Рубцова Налия

– Нам тоже надо пойти, что ли… – Карп Нилыч почесал затылок – и пошёл вслед за всеми. Горислава подавила вздох. Она устала с дороги, но… Если честно сказать, ей тоже хотелось посмотреть на чудо.

Однако когда они пришли к озеру, на берегу собралась такая толпа, что не то что слепого Даниила, озера не было видно.

– Ты видишь, Горька? Видишь? – Купава возбуждённо подпрыгивала рядом. – Может, на дерево залезть?

Не ей первой в голову пришла эта идея – прибрежные берёзы уже готовы были пригнуться от количества народу, которые забрались на их ветви.

– Залазь ко мне на плечи, – обречённо вздохнула Горислава. Ещё взбредёт Купавке в голову забраться на самую верхушку берёзы, выдав свою русалочью сущность. Благодарно пискнув, Купава вскочила на спину Гориславы, затем воскликнув:

– Всё равно ничего не видно!! – сбросила лапти и… Встала босыми ногами ей на плечи.

– Ну ты и ловкая! – восхищённо крякнул Никодим.

– Не без этого, – сказала Купава, балансируя на плечах Гориславы, которая про себя ругала русалку последними словами и пыталась сделать вид, что ей тяжело, хотя на самом деле сестрица была не тяжелее кошки. – Вот, теперь вижу! Ох, Богиня – он что, правда слепой? Или просто глаза завязал?!

– Правда, правда! – воскликнула давнишняя конопатая девушка. – Финист глаза у него в тринадцать вёсен отнял, он пришёл к Белояру в поисках исцеления – а нашёл своё предназначенье! Монахом быть, образа писать! Из самого Семигорска приезжали, дивились!

– А как же он тогда видит, что рисует? – поразилась Купава. – Ведь… У меня глаза есть, а я так не нарисую…

– Я ж говорю – чудо! – фыркнула конопатая.

– Что он рисует-то хоть? – спросила Горислава.

– Богиню, вестимо. Женщина, светловолосая… Глаза зелёные, прям как у меня! – Купава хихикнула. – А, нет, это не волосы, а платок на голову. И сияние вокруг головы, как солнце. На правой руке белая птица сидит, на левой – чёрная.

– Эва! Откуда птицы-то? – оторопело сказал Карп Нилыч. – Ты чего-то не то видишь, малая. Финистову Матерь с птицами не изображают… Если это не Финист, конечно…

– Я что, врать буду что ли? – обиженно сказала Купава. – Ясно вижу! Беленькая птичка и чёрная! Наверное, голубь и…

– Ворон,– сказала Горислава. Действительно необычно. Финистову Матерь изображали с сияющим яйцом или алой птицей, символом Финиста, в руках. Откуда взялись две птицы, ни одна из которых не Финист?

– Ой, кажется, он недоволен, что на него смотрят! – Купава хихикнула. – Как будто только заметил, что тут толпа собралась… О, он там не один. Там второй монах – слепой ему кричит… Что-то… «Дорофей, прогони их», как-то так. Не по-финистиански как-то, – она покачала головой.

– Это когда ты знатоком финистианства стала? – возмутилась Горислава. Вот что общество калик-богомольцев с порядочной нежитью делает! – Если б на тебя пялились, как на ярмарочного уродца, тоже протестовать бы начала! Слезай давай. Хватит, насмотрелась.

Купава вздохнула – в этом вздохе звучало принятие Гориславиной правоты – и спрыгнула на землю. Калики, поняв, что в толпе им всё равно ничего не разглядеть, тоже направились прочь от иконописца. И всё расспрашивали Купаву о том, что ей удалось увидеть; русалка, взволнованно теребя растрёпанный кончик косы, пересказывала им то немногое, что разглядела с плеч Гориславы. Лапти висели у неё на поясе, и босые ноги скоро посерели от пыли.

Змеиня провела рукой по лбу. Она не пробыла в Китском Богомолье и часа, а у неё уже голова ныла от этого недо-города.

***

– И тогда на месте Белоярского Скита вырос город, который все стали называть город-Скит, а потом – град-Кит. Не было ему равных по красоте: церквы белокаменные, купола златы, жители богомольны и благочестивы. Но когда пришли на нашу землю-матушку змеи, чума степная, тут и настал чёрный час для града-Кита. Разорил тогда хан Шоно, Волк Голодный, всю землю к восходу и закату от белоярского града, город Липов Цвет сжёг до основания. Народ оттуда, кто бежать успел, и князь Звенислав с остатками дружины, укрылись в городе Ките. Надеялись они, что хан в извилистых лесных дорогах заплутает – хорошо город Кит был в лесах скрыт, Финистовой милостью. Но взял хан в плен одного из дружинников князя, Герасима Заячью Губу, и пытал жестоко – так что раскрыл он им место, где Кит скрыт. Да простит его Финист. Жестокая битва была под стенами Кита. Три богатыря, три витязя сражались не на жизнь, а на смерть. Каждый в бою стоил ста воинов, но слишком велика была сила чёрная, чужая… Погибли они славной смертью. И вот злодеи уже проломили стену города Кита, без жалости жгут и убивают, не щадя никого. В церкве народ собрался, в белокаменной церкве, соборе Финистовой Матери. Ей молились, к ней взывали. И случилось чудо: спустилась Финистова Матерь на облаке, легче пуха, и встала на белый камень на берегу Белояра-озера. Поныне тот камень можно найти, и следы Пречистой Матери на нём. Смотрела на горящий град и уронила три горючие слезы в озеро. Тогда земля треснула, воды поднялись и обняли град-Кит. Погрузился он под воду! На самое дно озера Белояр!! И потонули змеи, все как один. А правоверные спаслись. И поныне они живут в граде, скрытом в озёрных глубинах. Не знают ни голода, ни жажды, ни зимы. Лишь чистые сердцем могут слышать звон колоколов, что доносится со дна озера. И лишь чистейшие могут видеть образ города белоярской воде живительной….

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Голос Еремея затих. Морщинистый палец тронул струну гуслей, и певучий звук разнёсся в наступившей тишине. Горислава перевела дыхание: она не думала, что рассказ старика настолько её захватит. Но его голос, певучий и глубокий, несмотря на возраст, очаровывал, как песни сказочной птицы сирин, звуча в унисон с гуслями у него на коленях.

– Ох, прекрасно-то как! – выдохнула Купава. Она сидела, прижавшись к Гориславе, положив подбородок ей на плечо, и глаза у неё были круглые и сияющие восхищением.

Старик Еремей закашлялся.

– Голос не тот, что в молодости, – сказал он, когда продышался. – Тогда, бывало, я мог о сотворении мира рассказать на одном дыхании. А сейчас… – он развёл руками.

– Не гневи Финиста, Еремей, твой голос как был медовым, так и остался, – Карп Нилыч хлопнул его по плечу. – Заслушиваешься – про время забываешь. Ну что, довольна, малая? Поняла, почему я сам не стал историю града-Кита рассказывать, а Еремея просил?

– Довольна-довольна! – затараторила Купава. – Это так прекрасно, так… Ох, дедушка, слов у меня нет! Можно я вас обниму?

Горислава ревниво наблюдала, как Купава обнимает польщённого Еремея и целует его в лоб.

– Было время, девицы меня за мои истории в губы целовали… – вздохнул Еремей. – Нет, дитя, не надо, было время да прошло, молодости – молодое, а нам, старикам, и поцелуя в лоб хватит. Ну а теперь ваша повесть, как договаривались. Что за девочка эта звонкая, Карп? Где ты её отыскал? И сестра её названая…. Нечасто змеям пою о граде-Ките… Ты случайно не родич змеине, что тут остановилась?

– Погодите, что? – Горислава нахмурилась. – Тут, в Богомолье, есть ещё один змей?!

– Да, есть. Девица и мужик, охранник её, что ль, – Еремей почесал затылок. – Змеи для нас не диковинка. Полукровки – такие как ты, девица – тут бывают. Их не очень любят, скажу честно, но камнями никто не кидает. Не бывало такого в нашем Богомолье, чтобы кто-то вред паломнику причинил, даже если змей он, – Еремей наставительно поднял палец. – Так о чём бишь я? Вот, змеиня к нам пришла. Настоящая. Степная. По-нашему говорит, но и по-своему шипит. Мужик её слушается. Княгиня наверно какая. Хан. Или ханка? Вот как у вас женщин-ханов называют?

– А я откуда знаю? Я эту степь поганую и не нюхала, – буркнула Горислава.

– Не нюхала так не нюхала, – Еремей не стал спорить, – Вот, она остановилась на отшибе, у Ульяны-травницы. Последнюю вы видели уже наверное, рыжая такая, конопатая, болтушка. Степнячка даже с монахами беседовала. Кажется мне, она сделала щедрое пожертвование монастырю, что чернецы с поганой язычницей разговаривать решили…