Ниневия - Андрей Евгеньевич Корбут

вслед.

Потом над ним склонилось лицо начальника внутренней стражи Ниневии.

Бальтазар осторожно приподнял раненому голову и, пользуясь тем, что от зрителей их заслоняла перевернутая повозка, свернул Аракелу шею.

28

История, рассказанная писцом Мар-Зайей.

Двадцатый год правления Син-аххе-риба. Месяц симан

Царский гонец встретил меня на полпути в столицу, после того как я расстался с Диялой. Пришлось пересесть на его коня и гнать что есть силы на ипподром.

Встречный ветер, как тлеющая память; пыль в лицо — как брызги крови.

Мне было над чем поразмыслить. Помимо мертвого мужчины, неподалеку в садах я нашел повозку, полную трупов: двух молодых женщин, старика со старухой и пятерых зарезанных детей. Серебра, которым я одарил несчастное семейство, нигде не было.

Их ограбили и убили. Единственное, что приходило на ум: они отправились в путь на рассвете и поэтому стали легкой добычей для грабителей на безлюдной дороге.

Я не хотел их смерти.

Увы, человеческая натура так устроена: скорбь нельзя разделить надолго с чужой болью. Я заставил себя забыть об убитых и сосредоточиться на собственных проблемах, а их у меня было вдоволь. Например, не случится ли так, что меня обвинят в смерти Нимрода, ведь кто знает, как поведет себя Бальтазар, когда начнет гневаться Син-аххе-риб. Мне не на кого было рассчитывать, кроме как на самого себя.

Когда я приехал на ипподром, меня уже ждали, царские телохранители помогли слезть с коня, проводили к повелителю.

Син-аххе-риб встретил меня суровым взглядом, но, как выяснилось, строгость была напускной. Он поманил меня к себе и доверительно зашептал на ухо:

— Сегодня мне понадобится твое умение читать по губам. Встань так, чтобы наблюдать за моими сановниками и царицей Закуту, как, впрочем, и за всеми, кто находится на этих трибунах. Скажи мне, кто из них и в связи с чем произнесет имя моего колесничего.

Непростое занятие: искать убийцу, когда ты знаешь, что сам испачкал руки в этой крови.

Царица Закуту беседовала с Ашариду, ученым мужем, о чем — не понять: все время отворачивала лицо, прикрывалась воздушной накидкой, наброшенной на голову и плечи, в сторону царя не смела смотреть. Она, очевидно, сразу догадалась, чем грозит мое появление на ипподроме, — осторожничала. Ашариду же говорил о необходимости отправить экспедицию по морю в далекие земли, нахваливал финикийцев, их качества мореходов, их быстрые корабли, просил поговорить об этом с царем… Откуда им знать о Нимроде…

Наместник Аррапхи Надин-Ахе шептался с наместником Калху Бэл-эмурани, ни тот, ни другой не понимали, что заставило сегодня гневаться царя. Первое, о чем подумали, — ссора с Закуту. Тем более что царь всем своим видом показывал свое пренебрежение к царице: не смотрел на нее, близко не подпускал, даже на ипподром приехали раздельно, что было странно после того, как они провели вместе столько времени.

Министр Саси жаловался министру Мар-Априму на незаслуженную опалу: «Как я мог снять с рудников десять тысяч рабов — это ведь немыслимо»…

Видел я эти расписки, по которым Надин-ахе получил от Саси рабов, — все поддельные. Рабов как бы и не существовало вовсе, неясно ни откуда они, ни чьи. Скорее всего, руку к этому сам Мар-Априм и приложил. А посмотришь на него: лицо честное, открытое, ни о каком подвохе даже говорить не хочется.

Мардук-нацир говорил с казначеем Нерияху. Спорили о том, где взять золота для стремительно пустеющей казны. Поход на Тиль-Гаримму обошелся вдвое дороже, чем принесли захваченные трофеи.

Наконец мне повезло. О царском колесничем вспомнили в своем разговоре наместники Руцапу, Харрана и Изаллы — Зерибни, Скур-бел-дан и АбиРама.

— А ведь Нимрода и правда нигде не видно. Если Набу-дини-эпиша прав и колесничий уже мертв, царице не поздоровится, — беспокоился Зерибни.

— К чему ей порочить свое имя этой ненужной смертью? — высказал сомнения Скур-бел-дан.

АбиРама скривил губы в ухмылке:

— Это просто: она не прощает обид. А своим поведением он выставил ее на посмешище.

— Я слышал и другое, — откликнулся Зерибни, — что царица была недовольна поражениями Аракела в последних состязаниях. Нимрод уже трижды побеждал на скачках. Кто знает, на что пошел бы племянник Ашшур-дур-пании, чтобы прийти сегодня первым.

Я ухватился за это предположение, как утопающий за соломинку. Аракел — вот кому больше всех была нужна смерть Нимрода.

Син-аххе-риб, когда я передал ему эти слова, стал мрачнее тучи, потребовал к себе начальника внутренней стражи Ниневии, послал меня за ним лично.

Я нашел Бальтазара в конюшне Нимрода, — стражник прощался с принцессой Хавой, — сказал, что царь хочет видеть его немедленно, по дороге успел рассказать о подозрениях, посетивших Син-аххе-риба.

— Ты и в самом деле считаешь, что можешь сделать меня своим сообщником? — свысока посмотрел на меня стражник.

Я промолчал, но подумал: ты уже мой сообщник, просто не хочешь себе в этом признаться.

К тому времени, когда мы вернулись, Син-аххе-риб азартно следил за колесничными состязаниями.

На появление Бальтазара царь откликнулся неохотно и спросил:

— Как ты считаешь, победит сегодня Аракел?

— Не думаю, мой повелитель, — смиренно ответил стражник.

— Я очень хотел бы верить в это. Аракела следует заковать в цепи, как только закончатся состязания. Но отведи его в сторону, чтобы избежать огласки.

Царь посмотрел на меня и поинтересовался, остался ли след в архиве о том, кто побеждал ранее в состязаниях в этом году или в прошлом.

— Нет, мой повелитель, — сказал я.

— Тогда я хочу, чтобы впредь имена победителей были запечатлены на табличках. Также надлежит описывать каждый день Ниневии, выделяя самое главное, что случилось от восхода до захода солнца, что волновало Ассирию за прошедший месяц, с кем у нас война, в каких битвах мы победили.

Затем Син-аххе-риб принялся обсуждать со мной устройство архива, стоит ли его расширить, что следует добавить, о чем позаботиться в первую очередь. Мне пришлось ответить на эти слова восхищением, сказать, как царь дальновиден и многогранен, обещать обо всем обстоятельно подумать и позже изложить свое видение этого вопроса.

Что может быть скучнее, чем выслушивать собственные мысли в чужом изложении! Ранее я неоднократно говорил с ним об этом, сам все давно спланировал, как и где можно хранить глиняные таблички и свитки папируса, сколько понадобится для этого писцов, как будут доставляться необходимые сведения, но всегда натыкался на непонимание и холодный отказ.

И так как я был обречен послушно кивать, молча слушая Син-аххе-риба, мой ум