Рыцарь бедный - Василий Панов

«Известна вражда между Яновским и Мэзоном. Последний был хуже, чем курильщиком, а именно алкоголиком, и к тому же еще принципиальным противником трезвости. Яновский, человек до крайности нервный, безумно раздражался, когда против него усаживался Мэзон в подобном состоянии, и почти не способен был играть. Мэзон ловко умел этим пользоваться: всякий раз, как ему приходилось играть с Яновским, он давал волю своей „привычке“ – и всегда выигрывал».

Можно предполагать, что Мэзон такой трюк применил и против Чигорина. Встреча их в первом круге закончилась неслыханно быстрым поражением русского чемпиона. Михаил Иванович сдался уже на 13-м (!) ходу, «зевнув» за два хода до этого сразу слона и ферзя! Очевидно, Чигорин был настолько раздражен неэтичным поведением партнера, что просто не мог соображать. Ведь хотя и сам он не был врагом бутылки, но ему казалось чудовищным приходить на международное соревнование пьяным, да еще не из-за печальной случайности или слабохарактерности, а чтобы потрепать нервы противнику!

Встреча Мэзона с Чигориным во втором круге после четырехчасовой борьбы была прервана на два часа в крайне острой позиции. У Чигорина на доске оставались король, ферзь, ладья и слон при четырех пешках, у Мэзона – король, ферзь, ладья и конь при пяти пешках. Однако фигуры Чигорина были расположены активнее, его слон надежно прикрывал короля, тогда как король Мэзона находился под постоянными угрозами. Но даже если б Чигорину не удалось создать опасной контратаки, то достаточно было бы разменять слона на коня, дабы перейти в тяжелофигурный эндшпиль с максимальными шансами на ничью. А ведь в эндшпиле Чигорин был особенно силен!

Словом, все решало доигрывание, и лишняя пешка отнюдь не обеспечивала Мэзону победы.

Что случилось на самом деле, мы точно не знаем. Турнирный сборник сухо сообщает, что Чигорин не явился якобы к доигрыванию и ему было зачтено поражение.

Трудно поверить, что столь точный и аккуратный в своем спортивном поведении человек мог так манкировать турнирным долгом и без борьбы подарить драгоценные пол-очка не только противнику – Мэзону, но и своему главному сопернику – Вейсу. Более вероятно, что Чигорин явился для продолжения борьбы, но доигрывать с нарочито пьяным Мэзоном не стал, поскольку турнирный комитет, оберегая «священные права личности», не унял распоясавшегося американца и не перенес доигрывание на другой день.

Вряд ли кто из тогдашних маэстро был способен на такую спортивную принципиальность, на такую борьбу с нарушением шахматной этики!

Вся эта история, кстати сказать, снова показывает, как вредно отразились на Чигорине шестилетний отрыв от международной практики и незнакомство с нравами своих зарубежных коллег.

Попытки нервировать партнера случались и позже – в наши дни. Лет тридцать назад автор этих строк играл турнирную партию с известным ленинградским мастером. Тот попал в тяжелое положение – впору сдаваться. И тогда вдруг мой противник запел! Исполнение арии не отличалось высоким качеством, но на этом и строился весь «тонкий психологический расчет». Я пригласил судью турнира. Судья предложил певцу бросить вокал и вернуться к шахматам. Но мой партнер невозмутимо возразил, что шахматным кодексом нежелательность пения не предусмотрена, что поет он тогда, когда идут его контрольные часы, а не мои, и поэтому для жалобы нет основания. И он завел новую арию. Судья так и не сумел прекратить пение. Впрочем, партию мой партнер все-таки проиграл.

А вот чисто психологическая «ловушка», осуществленная сравнительно недавно. В одном женском турнире участница подставила своего ферзя под бой легкой фигуры противницы… и ударилась в слезы. Партнерша смутилась и, не делая хода, пошла советоваться с тренером. «Моя противница плачет из-за допущенной ошибки, – сказала она. – Ферзя, бедная, зевнула. Должна ли я его брать и победить в результате глупой случайности? Или сделать вид, что не заметила подставки и сделать другой ход?»

– Спорт есть спорт! – веско заявил тренер. – Согласно кодексу никто не имеет права делать поблажек. Играйте в полную силу! Берите!

Жалостливая шахматистка вздохнула и поплелась к доске. Неохотно взяла подставленного ферзя. И вдруг случилось неожиданное! Слезы противницы моментально высохли, она весело улыбнулась и объявила доброй душе мат в три хода.

Конечно, такие случаи в советской спортивной практике являются исключением, но среди западноевропейских и американских шахматных профессионалов они постоянно бытуют и ныне.

В одной из олимпиад ФИДЕ несколько лет назад известный аргентинский гроссмейстер Найдорф в сложной обоюдоострой позиции внезапно охнул, схватился за голову и прошептал: «Какая ужасная ошибка!» Бдительный противник радостно схватил подставленную фигуру… и сейчас же получил мат. Развеселившийся Найдорф пошел хвастаться коллегам своей «ловкостью», а когда советские гроссмейстеры начали дружески стыдить его за неэтичный поступок, он их просто не понял!

В интервью, данном по возвращении в Россию, Михаил Иванович расшифровал причины своего недовольства коллегами по турниру.

– Большинство съехавшихся в Нью-Йорк игроков, – сказал он, – приехали туда только за долларами, очень мало радело собственно о шахматной игре, а при этих условиях турнир не мог представлять особенного интереса.

У Стейница, – заявил в заключение Чигорин, – тоже есть свои слабости. Он довольно капризен, придирчив, но Стейниц любит шахматную игру как игру, а не только как средство наживать большие деньги. Что же касается большинства остальных международных игроков, то они смотрят на шахматную игру совсем иначе.

Позже Чигорин говорил, что «когда Стейниц отрешается от своих стратегических маневров, увлекаемый комбинациями и создающимися сложными положениями, то замыслы его всегда остроумны».

Русскому чемпиону надолго запомнилось неэтичное поведение некоторых зарубежных профессионалов. Для человека, рассматривавшего шахматы как высокое искусство, их трюки были профанацией любимого дела. «Так поступают только мазурики, а не собраты по шахматному искусству!» – возмущался Чигорин, рассказывая о своей поездке. Он понимал, что безудержная погоня за деньгами вредно отражается на творческом содержании игры. Пять лет спустя, перечисляя в обзоре мировой шахматной жизни наиболее значительные из происходивших дотоле соревнований, Михаил Иванович так писал о шахматном профессионализме:

«В число этих международных турниров могут быть внесены только Лондонский 1851 г., Парижский 1867 г., Баден-Баденский 1870 г., Венский 1873 г., Парижский 1878 г., Венский 1882 г., Лондонский 1883 г. и Нью-Йоркский 1889 г.

Не лишне заметить, что вначале на больших турнирах игроки не были стеснены временем (на обдумывание ходов. – В. П.), и ограничения в этом смысле, необходимость которых была указана опытом, введены в турнире 1870 г. Первоначальные турниры отличались от позднейших и своим внутренним характером. Участвовавшие в них, обыкновенно наибольшее число первоклассных игроков, воодушевлены были исключительно любовью к шахматному искусству, заботами не о выигрыше во что бы то ни стало, а об изяществе и силе своей игры, стремлениями при этих условиях к первенству и приобретению славы. В последнее десятилетие меркантильные интересы наложили и на шахматный мир свою тяжелую печать. Самый характер игры изменился. Многие игроки не создают своих партий свободно и вдохновенно, не стесняясь результатом их, даже постоянно выбирают один и тот же или два дебюта, сопряженные с меньшим риском, дающие больше всего шансов, прежде всего на ничью. Небезвыгодное участие в турнирах мало-помалу становится профессией, привлекающей сильных и слабых игроков, переезжающих с турнира на турнир».

Партию Гунсбергу, о которой Михаил Иванович упоминает в письме к Хомутову, он проиграл, пытаясь в явно ничейном положении необоснованно осложнить борьбу, дабы взять реванш за проигрыш в первом круге. Поражения Чигорина во встречах с Гунсбергом имели важные последствия. Именно Гунсберга Чигорин предложил Гаванскому шахматному клубу как своего партнера для матча на Кубе в 1890 году. Сам он объяснял это тем, что хотел реабилитировать себя в общественном мнении за нью-йоркские проигрыши английскому маэстро, но, конечно, причины выбора Чигориным Гунсберга, как партнера в матче, были гораздо глубже.

Чигорин готовился к новому, решающему матчу со Стейницем, на что имел уже принципиальное согласие чемпиона мира. Талантливый маэстро Исидор Гунсберг – по происхождению венгерский еврей, с юности натурализовавшийся в Англии, – был творческим и спортивным последователем Стейница по своему осторожному, расчетливому стилю игры в духе принципов «новой» школы, по хладнокровию и выдержке, по спортивной практичности и даже по дебютному репертуару.