Большая Засада - Жоржи Амаду

— Какой щенок?

— Ну, который с вами.

— С нами? Не было с нами никакого щенка, у тебя видения.

Если он пришел не с караваном Лазару, то тогда с кем?

«Хозяин рано или поздно объявится», — подумал кузнец. Решив доискаться правды, Тисау уселся в кресло Шанго — так он называл большой квадратный камень, принесенный из зарослей и стоявший рядом с пежи. Он поднял руку, и дворняжка попыталась встать, но едва сумела удержаться на ногах. Пес с трудом приблизился, волоча задние лапы и виляя хвостом. Вблизи он был усталый и истощенный, хилый и грязный, кожа да кости, и Тисау сделал вывод, что это ничейная собака, бродячая — ищет, где бы поживиться отбросами, да сучку в течке. Как пришел, точно так же и уйдет.

Он слегка приласкал его, почесав за ушами. Затем осторожно ощупал: кто-то хорошенько врезал псу по задним лапам, так что его согнуло. Щенок взвизгнул, почувствовав, как рука негра трогает волочащийся зад, залаял, когда тот надавил сильнее, но перелома не было. Пока длился осмотр, щенок не переставал махать Каштору грязным, облезлым, жалким хвостом. Пес был не очень крупный.

2

На лай пришла любопытная Эпифания — узнать, что происходит. Талия обернута куском цветастого ситца, грудь на виду — казалось, ее не беспокоит утренний холод. Она испугалась, увидев собаку — грязную попрошайку. Эпифания сочувственно спросила:

— Откуда взялся этот гонимый дух?

— Ниоткуда. Просто пришел.

Как пришел, откуда, Каштор сказать не мог: пес просто вдруг появился здесь у очага. Вдруг? Пугаться было не в обычаях Эпифании, даже для самых сложных вещей она всегда находила объяснение. Ничто не казалось ей непонятным, двусмысленным или странным; все было ясно, все она легко понимала. Все, кроме негра Каштора Абдуима.

— Это шутки Кума. — Речь шла о духе Эшу, проказнике и обманщике. — Послушай меня внимательно, поразмысли и разруби этот узел. Ты весь понедельник ему поесть не давал? Для кого первый глоток водки, которую ты пьешь? Разве не для него? И сам скажи: где это видано, чтобы охотник охотился без собаки? Эшу всегда приходит к тем, кого уважает.

Она принесла воду в куйе.[65] Щенок жадно выпил. Что касается оставшихся со вчерашнего дня фасоли и мяса, то к ним он отнесся с подозрением — нерешительно обнюхал, не веря, что ему выпала такая удача. Глаза пугливо бегали от Каштора к Эпифании, прося разрешения и поддержки. Много раз ему случалось попадать впросак.

У Эпифании сжалось сердце, и она подвинула глиняный черепок с едой прямо к мордочке несчастного: только тогда он проглотил пирожок с мясом и поел немного фасоли — как бы они не передумали, — потом высунул язык и лизнул руку негритянки, сидевшей на корточках рядом с Тисау.

— Бедненький, едва живой от голода.

— Кто-то над ним поиздевался — он зад подволакивает. Хорошенько, видать, отмолотили.

— Он такой грязный, что непонятно даже, какого он цвета — белый или темный, но глянь — у него черное пятнышко на груди, и еще одно на голове. На самом деле он еще и красивый.

— Красивый?

Каштор засмеялся, не поверив: другое такое золотое сердце, как у Эпифании, еще на свет не родилось! Она, конечно, гордячка и обманщица, но добрая и отзывчивая, как никто другой. Он щелкнул пальцами, подзывая этого гонимого духа — как сказала расчувствовавшаяся Эпифания, — которая нашла здесь приют:

— Иди сюда, гонимый дух!

С большим трудом собаке удалось удержаться на ногах. Спотыкаясь, пес приблизился, громко залаял и многообещающе задрал хвост кверху — погрелся у очага, попил воды, получил еду и ласку. С этого момента он начал откликаться на кличку Гонимый Дух.

Кроме Эпифании, известной макумбейры, которая знала толк в чарах и колдовстве, никто больше не знал, откуда взялся щенок, как пришел в эти края. Не было об этом ни точных известий, ни смутных слухов, никто даже предположений не строил. Никто не искал его, никто не предъявил на него права. А он так и не ушел, вопреки предположениям Тисау. И если раньше у него не было хозяина, то теперь появился. Он полюбил этот дом, узнал друга и принял его.

3

Эпифания направилась к дверям кузницы и вышла под мелкий нескончаемый дождь: даже неба не было видно, и пожаловалась:

— У меня какая-то тяжесть на сердце, прямо зуд. Будто сглазил кто. Очень возможно.

Тисау встал, желая прояснить одно подозрение, которое мучило его уже несколько дней:

— Ты какая-то грустная. Ты…

Это потому что без солнца, без лучика света, без капельки тепла. Эпифания, кто знает — может, и специально, оборвала его:

— Более отсталой дыры — будь она проклята! — я за всю жизнь не видела! Здесь даже Сан-Жуау[66] не празднуют!

Но он продолжил начатую мысль:

— Ты хочешь уйти, так ведь?

Эпифания направилась к Каштору, покачиваясь всем телом. Шея и грудь у нее были мокрыми от дождя. Подойдя к негру, она положила руки на его широкие плечи, посмотрела ему в лицо и сказала одновременно с вызовом и жалобой в голосе:

— Для тебя это ничуть не важно, нисколечко.

Мудрая в этих делах Эпифания прижалась к нему — она знала, в чем ее сила и где его слабость. Он подумал, прежде чем возразить:

— Ты хочешь знать, разозлюсь ли я, взбешусь ли, чтобы посмеяться надо мной. Ты сама себе хозяйка — делаешь что хочешь. Мы не муж и жена, и ничто хорошее не длится вечно, ты это не раз повторяла. Помнишь? Но не говори, что для меня это не важно.

— Совершенно не важно. Ты не любишь меня — и никого другого не любишь, — но однажды полюбишь по-настоящему и тогда все поймешь. Вот тогда ты узнаешь, что такое боль и как бывает хорошо. — Она обвила его руками.

— Как ты можешь говорить такие вещи? Что я тебя не люблю? Разве ты не видишь, не чувствуешь?

Она почувствовала, как ей в бедра упирается напрягшийся молот.

— Что до постели, то тут ты любишь, да. Меня, Зулейку, Бернарду, Далилу, даже Короку. Кого ты вообще не любишь? Куча идиоток, и все сходят с ума по Тисау, начиная с меня. Говорят, что в Такараше то же самое. Ты вообще знаешь, кто ты такой?

Их тела прижались друг к другу. Напряжение нарастало — чья тут сила и чья тут слабость? Она закрыла глаза — мошенница явно поторопилась, заявив, что все отлично понимает. Влюбленная, обессиленная, она всегда в конце концов опускала оружие в разгар спора.

— Иногда мне кажется, что ты просто большой ребенок, без разума, без желаний. Ты так себя ведешь. Но ты просто дьявол.

— Ты так и не ответила: думаешь отчаливать отсюда?

Эпифания отстранилась, не размыкая объятий.

— Ты действительно хочешь знать? Ни разу в жизни у меня не было такого, чтобы Сан-Жуау прошел без прыжков через костер, без жареной кукурузы, без кадрили. — Она посмотрела наружу — дождь затягивал небо свинцовым покрывалом: — Июнь на носу. Для меня ни один праздник не сравнится с Сан-Жуау.

Излив душу, она почувствовала себя опустошенной и снова прижалась к нему — даже мокрая, Эпифания грела лучше, чем горн, она обжигала — сейчас уже было не важно, кто сдался первым.

— Я и не думала застрять здесь надолго, но ты связал мне ноги. А ведь ты никогда не просил меня, чтобы я осталась.

— А нужно было?

— На все у тебя есть ответ, ты дьявол в образе человека. Я уже договорилась с Котиньей, но ради тебя готова даже забыть про Сан-Жуау.

— Ты так любишь Сан-Жуау?

— Даже слишком.

Она хотела горящих огней, сладкого батата, зеленой кукурузы, полных горшков канжики, пирогов, наливки, ритма кадрили — и она этого заслуживала. И другие тоже заслуживали. Тисау провел рукой по величественному заду Эпифании. Негритянка Эпифания, хитрая, властная — мужчины у нее с рук едят и ползут за ее ногами, а она знай погоняет их плеткой и шпорами, — обмякла в руках Тисау, нежная и покорная. Кто бы мог подумать?

— Если хочешь, можешь идти праздновать Сан-Жуау в местечко побольше, поживее. Но знай, что так или иначе в этот раз на Сан-Жуау в Большой Засаде будет праздник. Накануне и в самый день.

— А кто это сделает? Ты?

— Я тоже его люблю, и мне тоже его не хватает.

— Ты сделаешь это для своей негритянки?

— Для тебя и для всех остальных.

— Хитрый же ты, негр. Хочу на это посмотреть.

— Ну так увидишь.

Эпифания заворковала, покорно взвизгнула, застонала:

— Я совсем ослабела — ты меня запутал, сглазил. Ты Эшу Элегба,[67] ты пес.

— Меня зовут Каштор Абдуим, девочки кличут меня Головешкой. Я хороший парень, или тебе так не кажется?

Пес-дворняжка следил за ними взглядом, когда они, смеясь, пошли в комнату за кузницей. Услышав, как застонала сетка кровати, Гонимый Дух спрятал морду между передними лапами и заснул.

4

Стоя в дверях кузницы и хохоча, Эпифания держала в руках большой тяжелый камень.