Большая Засада - Жоржи Амаду

И что же? Одним из тех давних, далеких вечеров, наслаждаясь кофе, приготовленным Корокой, крестный неожиданно заявил, что через две недели, возвращаясь со свадьбы дочери Лоренсу Батишты, начальника станции в Такараше, он останется на ночь в Большой Засаде и согреет кровать крестницы. Всю ночь с ней? Ах, благословен Господь! Самая лучшая, самая желанная новость. Бернарда не могла поверить, что это правда. Радостная, сама не своя от счастья, она попросила крестного повторить еще раз. Сомнений не было: через воскресенье — это меньше чем две недели. Целая ночь.

«Все точно так и будет», — подтвердила еще раз Корока, после того как Натариу пришпорил мула и пустился в путь. Страницы календаря с черным шрифтом указывали обычные дни недели — понедельник или субботу, — а вот воскресенье было зеленым, чтобы подчеркнуть святой день, праздничный. Хорошо еще, что был календарь Жерину, потому что в Большой Засаде дни были одинаковыми, а праздник случался только тогда, когда Педру Цыган устраивал танец-форободо в ночи наплыва погонщиков и приезжих.

Равнодушие Бернарды к календарю, висевшему на стене амбара, сменилось настоящей страстью: каждый день поутру она приходила, чтобы еще раз удостовериться, что время тянется ужасно медленно. Она увидела, как появилась и исчезла первая зеленая страничка в маленькой пачке отрывного календаря, начала ждать вторую, и была такой беспокойной и нетерпеливой, что один из наемников сказал:

— Девчонка совсем с ума сошла. Окончательно двинулась.

— У Бернарды с головой плохо, — уверял Жерину, вспоминая ее — разъяренную и язвительную — в ночь ограбления.

Откуда могла она знать, что красивый календарь опаздывает на три дня? Ее на целую ночь снял один работник — своим потом, ножом и мотыгой он заработал эти деньги, копил их монетка за монеткой, чтобы насладиться без спешки, всласть, знаменитой Бернардой. Она как раз была под ним в кровати — а в голове только крестный, — когда услышала легкий шум перед домом. Она насторожилась: снаружи кто-то пытался открыть засов, втыкая кинжал в замочную скважину. Бернарда испугалась и дернулась, тип на ней застонал от удовольствия, почувствовав неожиданную реакцию, и ускорил ритм соития — какая женщина! Правду о ней говорят.

Бернарда сразу поняла, сомнений никаких не оставалось — это крестный, он приехал раньше. Она хотела встать, но не успела. В скудном свете керосинки, горевшей в комнате, она увидела тень, которая обрушилась на походную кровать, и силуэт в дверях комнаты. Бесстрастный — авторитета и так хватало — голос приказал:

— Убирайся отсюда, да побыстрее.

В темноте работник не узнал пришельца. Крупный мулат, привыкший к потасовкам в борделях, решил, что это один из пьяных наглецов — много хвастовства, да мало сути. Не слезая с Бернарды, он заорал:

— Почему это я должен убираться? И не подумаю!

— Потому что я приказываю.

— А кто ты такой, чтобы мне приказывать? — Он встал, намереваясь преподать наглецу хороший урок.

— Я капитан Натариу да Фонсека. — Он отошел, освободив выход. В отсветах фонаря блеснула сталь парабеллума.

— Ради Бога, капитан, не стреляйте!

Работник сгреб штаны и рубаху, выбежал в дверь и исчез в зарослях, остановившись, только когда почувствовал себя в безопасности. Ему страшно повезло: он разглядел капитана, прежде чем совершить безрассудство и дать ему в морду, приговорив себя тем самым к смерти. С этой помешанной — будь она сто раз самая красивая, а она такой и была, — он никогда больше не ляжет, даже бесплатно. Боже спаси и сохрани!

Бернарда встала, ошеломленная, даже благословения у крестного не попросила. Натариу спрятал оружие. Лицо непроницаемое, голос строгий, суровый:

— Я предупреждал, что буду спать здесь сегодня. Ты забыла?

— Крестный сказал, что приедет в воскресенье. Я еще сегодня глядела в календарь кума Жерину.

Из соседней комнаты послышался голос Короки:

— Это правда, я была вместе с ней, и на календаре был четверг. — Сказав это, она вернулась к своим делам — успокаивала перепуганного клиента, который предлагал заплатить и убраться. — Не волнуйся, мальчик, не бойся.

Капитан сел на кровать, снял портупею и начал разуваться:

— Иди помойся.

Бернарда стремглав побежала к реке, но с полдороги вернулась, все так же бегом, в поисках мыла: воды не хватало, чтобы смыть остатки пота и воспоминаний о трусливом клиенте.

Она вернулась мокрая, очистившаяся, готовая для брачного ложа с крестным, но обнаружила, что он спит с виду глубоким сном, даже не сняв штаны. У Бернарды поплыло перед глазами, она не знала, что делать. Девушка села на краю кровати, легонько коснулась его лица влажными пальцами. Не открывая глаз, крестный повернулся к ней спиной. Он действительно спит или безжалостно отвергает ее? В дымном свете керосинки он увидел ее под другим, обиделся и перехотел иметь ее в качестве любовницы.

Он никогда не давал понять, что ревнует, не требовал, чтобы она была только его наложницей. Проезжая через Большую Засаду, он сжимал ее в объятиях страстно и нежно, как влюбленный, — ну хоть так. Они не говорили друг другу ласковых слов, не давали клятв и обещаний, да это было и не нужно — они ведь были вместе в постели. Всадник и лошадь — они скакали; сука и кобель, изголодавшиеся волки — они пожирали друг друга. В промежутках разговаривали о плантациях, о семье, заботах и мечтах, о доме, который он построит для себя и Зилды на вершине холма. Когда, крестный? Не было денег, не было платы — за любовь не платят. Если паче чаяния Бернарда претендовала на нечто большее, то никогда этого не показывала, ни разу ни на что не намекнула и ничего не попросила, довольствуясь тем, что он ей давал, и тем, на что соглашался.

Сидя на деревянной перекладине походной кровати, она стерегла сон Натариу всю эту злую ночь. Она не сомкнула глаз, потерянная и несчастная. Брошенная. Она так мечтала, так хотела провести с ним целую ночь! И ей даже не пришлось просить и умолять, крестный решил приехать по собственной воле, он тоже хотел: и вот он наконец с ней. Чужой, равнодушный, потерянный навсегда. Он повернулся к ней спиной, и все кончилось. Это хуже, чем если бы его тут вообще не было. Это хуже, чем презрение.

Когда она услышала, что он захрапел, заснув наконец по-настоящему, то легонько приподнялась и свернулась на груди у крестного, как раньше, когда он спал в холостяцком гамаке, а она была еще маленькая. Она вспомнила хорошее и плохое: слюну отца у себя во рту, мать, беззащитную, умирающую, голод, побег и новую встречу, первый раз в хижине на походной койке и сережки в виде больших колец, позолоченные, — подарок, который она получила от него и надевала, когда они встречались. Так, шаг за шагом, она поняла, что на самом деле происходит, и осознала, что его досада и пренебрежение были сплошь обманом и притворством, чтобы спрятать боль и жгучую ревность. Это был признак того, что он ее любит, не держит за проходную проститутку, такую, как многие, которых он имел в грязном мире какао. И не за легкое увлечение, которое заставляет смеяться, но не страдать.

Перед рассветом, отстранив Бернарду, свернувшуюся у него на груди, Натариу встал тихонько, стараясь не разбудить ее, и вышел по нужде и чтобы помыться. Она радостно вскочила с кровати, надела серьги и побежала за крестным. Она издалека увидела, как он присел в кустах. Они встретились на берегу реки, она посмотрела ему в глаза:

— Я не виновата.

— Ты мне сказала. Но я все равно разозлился.

Бернарда помогла ему снять брюки, растворились мрак и звезды, ночь кончилась. Не было обиды или пренебрежения, несправедливости или угрозы. Страдания любви, боль страсти, его слова «я все равно разозлился» — от этого можно было и плакать, и смеяться.

Прощаясь, Натариу предупредил:

— Через неделю я снова приеду сюда на ночь. Считай на пальцах, чтобы опять не ошибиться.

И если он хотел придать голосу жесткий и строгий тон, то ему это не удалось: он ласково гладил крестницу по волосам, и на бесстрастном лице крестного, маске, вырезанной из дерева, Бернарда увидела робкую тень улыбки.

6

Обосновавшись в Большой Засаде, негр Тисау учредил воскресный день, отметив начало недели выдающимся событием, которое вскоре превратилось в постоянное, — он созвал всех жителей на обед. От этого стало меньше мошенничеств, грехов, разочарований. Воскресный обед служил на благо торговли и религии, способствовал взаимной доброжелательности.

Тисау был опытным охотником: лес давал ему все необходимое, чтобы разнообразить свой стол, — и щедрым — в дни удачной охоты часть добычи он отдавал соседям: сегодня одному, завтра другому. Одна из проституток спросила, почему он не продает мясо, вместо того чтобы отдавать его даром, ведь на этом можно подкопить деньжат, и тогда Тисау ответил, что это не его работа, он живет с того, что зарабатывает в кузнице, Точно так же он совершенно не думал о прибыли, у него не было никаких корыстных побуждений, когда он решил приготовить вяленое мясо, а потом организовал воскресные обеды. Он думал только о том, чтобы трапеза была хорошая и чтобы хватило всему немногочисленному народу, что жил в селении.