Хасидские рассказы - Ицхок-Лейбуш Перец

садится за стол…

У нее маленькая, милая головка, она и подопрет ее рукой…

Глаза у нее большие, она смотрит на меня…

Я ей нарочно начинаю смотреть в глаза, она краснеет, и мне делается весело, так что подмывает петь… Поется! Живем ничего себе. В особенности теперь…

Почему «теперь»?

О, это «теперь» — хорошее дело, — отвечает портной, — новая пташка скоро появится на свет Божий… Пташка Мошки-птички появится, пташка царицы Эстер…

Мошка-птичка еще не закончил работы у богачки, а Эстер уже собирается рожать…

Мошка оставляет повитуху в доме, а сам отправляется на работу; обещает скоро вернуться домой…

Но он не так скоро приходит.

У Эстер тем временем появились боли, а Мошка-птичка все еще сидит за работой и рассказывает, как Эстер хороша, как она красива, как он привязан к ней…

Богачка не отпускает его; ей необходимо платье…

Он продолжает работать.

Богачка уплачивает ему за работу очень щедро! На деньги можно много хорошего получить, а Эстер ведь понадобится много хорошего… Маленькой пташке тоже нужно будет.

И торжество обрезания тоже будет на славу…

Он работает быстро, поет и рассказывает…

И когда боли усилились, Эстер послала соседку за мужем. Соседка пришла и сказала, что Мошки она не видала, что вышла к ней сама богачка… Та обещала прислать его.

И когда боли еще больше усилились, за ним пошла другая соседка, более пожилая, которой было поручено взять Моше за вихор и притащить домой. Но у нее тоже не хватило духу перед богачкой, и она тоже вернулась с известием, что он скоро придет…

— Она меня даже на порог не пустила, — оправдывалась та.

И когда повитуха объявила, что родильница в опасности, и что, если Господь Бог не сжалится, она не знает, чем может кончиться…

Тогда родильница закричала от огорчения:

— Господи Боже мой, если мне суждено свыше умереть в молодых годах, умереть и не увидеть моего ребенка, дай мне хоть один раз еще взглянуть на моего Моше!

И третья соседка побежала и вернулась со словами, что он уже идет, он кончает уже платье! — так сказала богачка.

А богачка в самом деле не знала, что там идет борьба между жизнью и смертью, она не давала даже высказаться.

— Что они там делают? — кричала родильница из последних сил.

И соседка призналась, что она стояла под дверьми и прислушивалась, как Мошка рассказывает что-то, и всякий раз повторяет: Эстер, моя Эстер, а она, богачка-то смеется…

И Эстер воскликнула:

— Господи, чтоб ей до самой смерти смеяться, в могиле пусть она хохочет…

И она скончалась…

То было проклятие умирающего.

И оно сбылось, это проклятие.

Богачка не переставала смеяться.

Самодовольная улыбка как бы прилипла к ее лицу, и как только она открывает рот, так сейчас смеется.

Смеется она при величайших несчастьях, при величайших страданиях; сердце разбивается, а она смеется.

Смеется, когда молит о смерти; смеется, словно ангел смерти для нее — ангел избавитель.

Входит слуга, останавливается поодаль и показывает, что у него есть письмо, наверное от мужа.

Он стоит и ждет, пока она знаком повелит подать письмо; и вдруг видит он, что она сегодня что-то ласковее обыкновенного, что она улыбается!..

Он не верит своим глазам, но она открывает рот и смеется.

Она хочет ему сказать, чтоб он подал письмо, и… смеется…

Слуга, распутник по натуре, смотрит на нее уже совсем другими глазами.

Она все улыбается…

Она хочет сердиться, снова открываешь рот — и… смеется.

— Что это с ней стало? С этой гордячкой?

Он никак этого понять не может. Толкует это по-своему, подходит ближе, — она все улыбается.

Развратник думает, что он ей понравился, и подходит еще ближе!

Берет ее за руку! Она улыбается! Целует руку — она смеется.

Больше ему не нужно, этому повесе. Он забывает о письме хозяина, по которому он может приехать тут же, и обнимает ее…

А она улыбается, она смеется!

И в самом деле приезжает хозяин, застает эту сцену. Он, понятно, берет ее за шиворот и выталкивает вон…

Она смеется!..

Зима, холод, снег, а она ходит и улыбается…

За нею бегут, как за чудищем, а она смеется; улыбается и смеется…

И так она шатается, смеясь, по улицам.

Она попрошайничает и смеется.

В нее камнями бросают, злые люди мучают ее, она улыбается и смеется…

Она переходит из одних рук в другие, от одного к другому, все с той же застывшей улыбкой на лице, со звонким смехом своим на устах.

Она падает все ниже и ниже, до самого дна — и ее лица не покидает улыбка, и смех не сходит с ее уст.

И так она смеялась и улыбалась до самой смерти и далее после смерти!

Даже в агонии она смеялась, душа рвется из тела вон, а лицо ее смеется…

И даже в могиле лицо ее смеется!..

Могильщики, опускавшие ее в могилу, со смертным страхом засыпали могилу, торопились, чтобы не видеть этой дикой улыбки…

* * *

И меламед Иехонон вас предупреждает: берегитесь проклятия, в особенности проклятия умирающего…

Народные предания

У изголовья умирающего

1

лужитель рая — светлый ангел — отблеск лучистой милости Святого Имени вышел однажды в час вечерний, встревоженный и озабоченный, из райской обители, открыл окошечко небесное, высунул наружу лучистую голову и, обратившись печальным и дрожащим голосом к заходящему солнцу, спросил:

— Не знаешь ли, солнышко, что случилось у Лейбеля из Консковоли?

Молчит солнце; оно не знает.

Еще беспокойнее скрыл ангел свою лучистую главу.

И не напрасно беспокоился ангел.

Уж много, много лет, как дважды в день все семь небес оглашаются молитвою Лейбеля из Консковоли: «Слушай, Израиль, — Господь Бог наш, Господь Един!»

Точно серебряная дробь рассыпается его «Господь Един» у подножия святого престола… И цветами играет его «Един», и жужжит, и шумит, и кипит, как рой летних бабочек, летающих на крыльях тоски к пламени, притягиваются к нему, обжигаются и горят в нем с величайшим наслаждением «мук любви».

В последний раз слышалось оно за утренней молитвой.

При предвечерней молитве его недоставало!

В молитве вселенной, в песне славы всех миров произошло повреждение.

В оркестре внезапно умолк инструмент; лопнула