Том 15. Простак и другие - Пэлем Вудхауз

— Я знаю вас уже столько лет. Ни кем я так не восхищалась. Вы такой великодушный, прямо Дон Кихот. Таких мужчин мало на свете. Всегда о других печетесь! Вы без колебаний откажетесь от чего угодно, если увидите, что это нужно другому. Я восхищаюсь вами. Так мало молодых людей, которые считаются не только с собой!

Она приостановилась набрать воздуха, а может, свежих мыслей, и я, воспользовавшись затишьем в ливне комплиментов, снова спросил:

— Зачем все-таки вам потребовалось встретиться со мной?

— Из-за Синтии. Она просила меня вас повидать.

— О-о!

— Вы получили от неё весточку?

— Да.

— Вчера вечером, когда она вернулась, она рассказала мне про неё и показала ваш ответ. Вы, Питер, написали ей дивное письмо. Я прямо расплакалась, когда читала. И Синтия, я думаю, плакала. Конечно, для девушки с её характером письмо решило все. Она такая верная, моя дорогая девочка.

— Не понимаю.

Как сказал бы Сэм, она как будто бы говорила, слова вылетали у неё изо рта, но смысл их от меня ускользал.

— Уж раз она дала обещание, ничто не побудит ее его нарушить, каковы бы ни были её чувства. Она такая верная. Такая стойкая.

— Вы не могли бы говорить яснее? — резко перебил я. — Что-то я никак не пойму. При чем тут верность? Не понимаю…

Но выманить её из закоулков оказалось невозможно. Она выбрала себе маршрут и намеревалась пройти его до конца, пренебрегая прямым коротким путем.

— Для Синтии, как я и сказала, ваше письмо стало решающим. Она поняла, что вопрос решен бесповоротно. Это так красиво с её стороны. Но я её мать, и мой долг не сдаваться, не принимать ситуацию как неизбежную, если я могу хоть чем-то помочь её счастью. Я знаю, Питер, ваш рыцарский характер. Я сумею поговорить с вами, как не сумела бы Синтия. Могу воззвать к вашему великодушию, что, конечно, невозможно для нее. Могу ясно изложить факты.

Я ухватился за эти слова.

— Вот этого бы мне и хотелось. Каковы же факты? Но она снова пустилась плутать по переулкам:

— У Синтии такое суровое чувство долга. С ней не поспоришь. Я уж говорила ей, что если бы вы знали, то и не подумали бы стоять у нее на пути. Вы такой великодушный, такой настоящий друг. Вы думали бы только о ней. Если её счастье зависит от того, чтобы вы освободили её от обещания, вы не стали бы думать о себе. В конце концов, я взяла дело в свои руки и приехала. Мне, правда, очень вас жаль, дорогой Питер, но для меня счастье Синтии — прежде всего. Вы ведь понимаете, правда?

Постепенно, пока она говорила, я начал неуверенно проникать в смысл её слов. Неуверенно, потому что легчайший намек на такой поворот дел всколыхнул во мне бурю надежд, и я боялся рисковать — а вдруг меня огреют по голове, разъяснив, что я ошибаюсь? Но если я прав — ну, конечно же, она не могла иметь в виду ничего иного, — тогда, значит, я свободен. Свободен, не утратив чести! Я не мог дольше выносить намеки. Я должен был услышать всё четко и ясно.

— Синтия… — я остановился, выравнивая голос. — Синтия нашла… — я опять запнулся. Мне было до нелепости трудно сформулировать мысль. — У нее появился кто-то другой? — заключил я на одном дыхании.

— Мужайтесь, Питер, — миссис Дрэссилис похлопала меня по руке. — Да.

Деревья, подъездная дорога, дерн, небо, птицы, дом, машина и надутый шофер — всё взметнулось на минуту в одном сумасшедшем хороводе, посередине которого стоял я. А потом из хаоса, который распался снова на составляющие части, я услышал свой голос:

— Расскажите мне все.

Мир снова стал похож на себя, и я тихонько слушал со слабым интересом, подхлестнуть который, как ни старался, не сумел. Все эмоции я истратил на главный факт, детали стали разрядкой.

— Мне он понравился, как только я его увидела, — начала миссис Дрэссилис. — И, конечно, так как он ваш друг, мы, естественно…

— Какой мой друг?

— Я говорю о лорде Маунтри.

— Маунтри? А что с ним? — Свет пролился на мои отупелые мозги. — Вы хотите сказать… так это лорд Маунтри?

Мое поведение, видимо, обмануло ее. Она стала заикаться, спеша рассеять, как ей показалось, ложное восприятие фактов.

— Нет, вы не думайте, Питер, он себя вел самым достойнейшим образом. Он ничего не знал о помолвке. Она сказала ему, когда он сделал ей предложение, и ведь это он настоял, чтобы моя дорогая Синтия написала то письмо.

Миссис Дрэссилис умолкла, потрясенная такими глубинами честности.

— Да?

— В сущности, он сам и диктовал его.

— О-о!

— К сожалению, получилось что-то не то. Туманное какое-то. И намека не проскользнуло на истинное положение дел.

— Да, это верно.

— Но лорд Маунтри не разрешил Синтии изменить ни словечка. Иногда он бывает очень упрям, как и многие застенчивые мужчины. А когда пришел ваш ответ, все стало еще хуже.

— М-м-м… наверное.

— Вчера я увидела, как несчастны они оба. И тогда Синтия предложила… Я сразу же согласилась поехать и рассказать все.

Она беспокойно взглянула на меня. С её точки зрения, это была кульминация, наиважнейший момент. Она запнулась. Я так и видел, как она группирует силы: придумывает красноречивые фразы, убедительные прилагательные, выстраивает предложения для грандиозной атаки.

Но между деревьями я заметил Одри, прогуливающуюся по лужайке, и атака не состоялась.

— Сегодня же вечером я напишу Синтии, — торопливо сказал я, — и пожелаю ей счастья.

— О, Питер! Спасибо!

— Ах, не за что! — бросил я. — Всегда рад.

Её полную удовлетворенность омрачила тень сомнения.

— А вы уверены, что сумеете убедить её?

— Убедить?

— И… э… лорда Маунтри. Он так решительно настроен против поступков… э… которые кажутся ему нечестными.

— Может, мне написать ей, что я хочу жениться на другой? — предложил я.

— Великолепная идея! — просветлела миссис Дрэссилис. — Какой вы молодец!

И позволила себе сказать банальность:

— В конце концов, Питер, в мире полно прелестных девушек. Нужно только поискать.

— Вы совершенно правы. Сразу же и начну.

Между деревьями мелькнуло белое платье, и я кинулся туда.

Простак в стране чудес

Перевод с английского И. Митрофановой

Редактор Н. Трауберг

1

Дж. Г. Андерсон поднял телефонную трубку.

— Дайте мне портье, пожалуйста, — попросил он. Ему дали портье.

— Фиппс? Это мистер Андерсон.

— Ну, ну, ну! — зачастил бодрый голос, ликующе подвывая, словно радостная гончая, взявшая след анисового семени. — Славный старичина Андерсон! Превосходнейший мой стариканчик! Самого вам распрекрасного утра, любезный Дж. Г.! Но это не Фиппс. Фиппс отлучился приложить лед к голове. У него жар. А это Поттер. П. следом О, затем Т, за ним Т, потом Е, а на самом кончике — Р. Поттер.

— Поттер, — проскрежетал мистер Андерсон так, словно эта фамилия задела его за живое. Бросив трубку, он откинулся в кресле и прикрыл глаза, молился, что ли.

Каждый год, когда наступало лето с цветами и пчелами, обращая мысли неуемных американцев к алым слаксам и пестрым спортивным шортам, а мысли их жен — к цельным купальникам, мистер Дж. Г. Андерсон, владелец отеля «Вашингтон» в Бессемере штата Огайо, обычно уезжал в штат Мэн и посвящал весь свой опыт и талант управлению недавней своей покупкой — гостиницей «Приозерной» в пяти милях от городка Скивассетт. В помощь себе в этом сезоне он привез, среди прочего штата, обходительного и любимого всеми Сирила Фотерингей-Фиппса, носившего прозвище Простак,[11] другими словами — того молодого человека, который вышел сейчас, чтобы поискать льда для больной головы. Служил он портье.

2

Пролетай над гостиницей «Приозерная» смекалистая птичка, она осмотрела бы своим птичьим глазом территорию, затаила дыхание, пронзительно присвистнула от восторга и решила, что мистер Андерсон, вложив наличные в столь привлекательную собственность, проявил недюжинный здравый смысл.

«Да, местечко недурственное, — сказала бы птичка. — Красивая у него недвижимость». Озеро, широкое и живописное, стоило, несомненно, любых денег, а вдобавок были еще лужайки, деревья, цветы, теннисные корты, площадки для гольфа, летний театр и раскиданные там-сям уютные бунгало для гостей, предпочитавших уединение. Одно из этих бунгало, заметила бы с сожалением птичка, сгорело дотла, по-видимому, совсем недавно: на его месте торчал обгоревший остов, над которым еще вились легкие клубы дыма.

Солнце светило, озеро поблескивало, деревья шелестели, цветы цвели, и каждый номер в гостинице был сдан, да еще по высокой цене. При таком раскладе мистер Андерсон, казалось бы, должен и лишившись бунгало пребывать в веселом, беззаботном настроении. Но этим августовским утром он сидел в своем кабинете, нахмурив лоб и сумрачно глядя. Даже в хорошие свои дни он немного походил на статую Эпштейна, изваянную в особо мрачном настроении, а сегодняшний день хорошим не был. Дж. Г. провел беспокойную ночь и никак не мог отделаться от угнетающей мысли, что ему приходится обитать на одной планете с Мэрвином Поттером и Сирилом Фотерингей-Фиппсом. Если джентльмен и христианин может не любить двух других джентльменов и христиан, Дж. Г. Андерсон не любил Мэрвина Поттера и Сирила Фотерингей-Фиппса. Если же вы попытались бы подбодрить его, указав, что на свете всего лишь один Мэрвин Поттер и один Сирил Ф.-Ф., он буркнул бы в ответ, что и этого с избытком хватает.