Том 15. Простак и другие - Пэлем Вудхауз

Яркий свет проник в окошко, отбросив широкий круг на потолок. Сообразить, что происходит, было нетрудно. Они сходили к автомобилю и притащили одну фару — коварный ход, в котором я увидел руку Сэма. Обезопасив таким образом опасное место, они с безудержной яростью возобновили атаку. Молоток заменили каким-то орудием поувесистее, железным на этот раз. Скорее всего, разводным ключом от машины. Орудие грозное, и даже крепкая дубовая дверь содрогалась под ударами. Полетели щепки, и я решил, что пришло время отступить на вторую линию укреплений. Сколько выдержит дверь, сказать трудно, но я сомневался, что дольше нескольких секунд.

Я вновь зажег свечу, потушенную из соображений экономии, и, поймав взгляд Одри, дернул головой, показывая на лестницу.

— Ты пойдешь первой, — прошептал я.

Огден наблюдал, как она исчезла в люке, потом с самым решительным видом повернулся ко мне.

— Если думаете, что заставите и меня подняться, то здорово промахнулись. Я буду сидеть тут. Пусть ворвутся и пусть забирают меня. Устал я от ваших дурачеств.

На словесный спор времени не было. Я схватил его в охапку (он лягался), поднял по лестнице и втолкнул в люк. Огден испустил свой фирменный заливистый визг. Это вдохновило нападавших, точно пение горна. С удвоенной силой посыпались на дверь удары.

Я взобрался по лестнице и опустил за собой крышку люка. Воздух на чердаке был душный и затхлый, пахло скошенным сеном. Не то местечко, какое человек выбрал бы по доброй воле, чтобы посидеть и отдохнуть. Слышалось шуршание, по ветхому полу прошмыгнула крыса, Одри сдавленно вскрикнула, а Золотце с отвращением буркнул: «Тьфу, дрянь!» Какие бы достоинства ни имело это убежище в качестве крепости, оно было, вне сомнений, мерзее некуда.

Удары в дверь дошли до предела. Очень скоро раздался треск, от которого сотрясся пол, на котором мы сидели, а наши соседи-крысы, точно обезумев, засновали взад-вперед в страшном смятении. Свет автомобильной фары просочился сквозь многочисленные щели и трещины, проделанные временем в старых досках. Почти посередине зияла большущая дыра, ставшая своего рода прожектором, что позволило нам в первый раз разглядеть место, где мы укрылись. Чердак был высокий, просторный. Крыша находилась футах в семи над нашими головами. Я мог выпрямиться во весь рост без всяких затруднений.

В действиях противника наступило затишье. Тайну нашего исчезновения враг разгадал быстро — почти немедленно лучи фары сдвинулись и заиграли на крышке люка. Я услышал, как кто-то взбирается по лестнице, крышка слабо заскрипела, когда её толкнули. Я занял позицию рядом, готовый, если засов поддастся, защищаться как смогу рукояткой пистолета, моего единственного оружия. Но засов, хотя и ржавый, держался крепко, и человек опять спрыгнул на пол. Потом я уже не слышал больше ничего, кроме обрывков шепота.

Вдруг раздался голос Сэма.

— Мистер Бернс!

Молчанием я ничего не выигрывал и откликнулся:

— Да?

— Может, с вас хватит? Вы здорово нас погоняли за наши деньги, но вы же сами понимаете, что теперь вы попались. Очень мне не по нутру, если вас ранят. Спускайте малыша, и разбежимся.

Он умолк.

— Ну? — наконец не выдержал он. — Чего не отвечаете?

— А я ответил.

— Да? Что-то не слыхал.

— Я улыбнулся.

— То есть, вы намерены упорствовать? Не глупите, сынок. Парни и так уже злятся на вас как звери. Чего ради наживать неприятности? Вы у нас в кармане. Я понял про этот пистолет. Я заподозрил, что произошло, и смотался в дом. Всё правильно, патроны там. Забыли их захватить. Так что, если собирались блефовать и грозить пистолетом — забудьте.

Разоблачение вызвало эффект, какого я и опасался.

— Вот так дурость! — едко воскликнул Огден. — Нет, надо было остаться в доме. Надеюсь, теперь вы согласны покончить с этой ерундой? Давайте спустимся и сдадимся. Побудем, наконец, в покое. Я точно пневмонию заработаю.

— Вы совершенно правы, мистер Фишер, — откликнулся я. — Но не забудьте, пистолет у меня все-таки еще есть, пусть даже и без патронов. Первый, кто попытается подняться сюда, будет валяться с головной болью.

— Аи, сынок, не стал бы на это полагаться! Будьте умником, а? Мы не можем ждать слишком долго.

— А вы попробуйте.

В спор врезался голос Бака, бормоча что-то совершенно неразборчивое. Ясно было только, что разъярен он донельзя.

— Ну, ладно, — услышал я послушный возглас Сэма, а потом опять наступила тишина.

Я снова стал зорко следить за крышкой люка. Воодушевленный, я решил, что осаждавшие признали поражение.

Вряд ли Сэм и вправду так уж печется о моем благополучии, думал я, и ошибался, — теперь я вижу, что говорил он искренне. Положение наше, хотя я этого и не понимал, действительно было безнадежно по той простой причине, что, как почти у всех позиций, у нашей был не только передний край. Оценивая возможность атаки, я считал, что последовать она может только снизу, совершенно упуская из виду, что у чердака есть и крыша.

Услышав шарканье по черепице над моей головой, я обратил внимание на этот опасный пункт. Последовал грохот тяжелых ударов, и я понял, что Сэм сказал правду. Мы терпели поражение.

Я был слишком ошеломлен внезапностью атаки и не выстраивал никаких планов. Да и вряд ли я мог что-то предпринять. Я был безоружен, беспомощен и ждал неизбежного.

События разворачивались быстро. На деревянный пол сыпалась штукатурка. До меня смутно доносилось, что Золотце бормочет что-то, но я не вслушивался.

В крыше появилась дыра, всё расширяясь. Я слышал тяжелое кряхтенье человека, отдиравшего черепицу. Потом наступила кульминация, а за ней — разрядка, да так стремительно, что они, в сущности, произошли одновременно. Я увидел, как атакующий на крыше осторожно приладился к дыре, сгорбившись, точно обезьяна, и в следующий момент прыгнул. Когда его ноги коснулись пола, раздался оглушительный треск, взметнулось облако пыли, и он исчез.

Под моими ногами изношенные доски прогибались, а под его напором рухнули. Свет лампы, узкими лучиками просачивавшийся сквозь щели, засиял посреди пола широким озером.

В конюшне поднялась суматоха. Герой несчастья душераздирающе стонал, на что у него явно имелись веские причины; я не знал размеров его увечий, но человек не грохается с такой высоты безнаказанно. И тут последовало новое странное происшествие этого вечера. Я уже какое-то время не уделял Огдену достаточного внимания; другие, более насущные проблемы отвлекали меня. А следовательно, его поступок был для меня полнейшим и сокрушительным сюрпризом.

Я осторожно продвигался к рваной дыре в надежде увидеть, что творится внизу, когда совсем рядом позади меня завизжал Золотце: «Это я, Огден Форд! Я прыгаю!» и без дальнейших предупреждений он перевалился через край.

Манну, упавшую с небес в пустыне, вряд ли встретили так радостно. Воздух звенел от восторженных воплей. Кто-то чересчур пылко выплеснул восторг, разрядив в потолок пистолет, к моему крайнему неудобству: место, выбранное мишенью, находилось всего в футе от моих ног. Потом они всей гурьбой двинулись к выходу, по-прежнему радостно вопя. Сражение было закончено.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я заговорил. Может, несколько минут. Я стоял как в столбняке, ошеломленной быстротой, с какой разыгрались финальные этапы драмы. Уделяй я Золотцу больше внимания, я догадался бы, что тот только и поджидает удобного случая; но мне такая вероятность и в голову не приходила. Теперь меня просто оглоушили.

Вдалеке послышался шум отъезжающего автомобиля. От рокота мотора я очнулся.

— Что ж, можно и уходить, — тускло проговорил я, зажег свечу и поднял её. Одри стояла у стены с бледным, застывшим лицом. Подняв крышку люка, я спустился вслед за ней по лестнице. Дождь прекратился, высыпали яркие звезды. После духоты чердака свежий влажный воздух казался упоительным. На минутку мы приостановились, захваченные покоем и мирной тишиной ночи. Тут, совершенно неожиданно, Одри разрыдалась. Я растерялся. Я никогда не видел её в слезах. Раньше Одри встречала удары судьбы со стоическим безразличием, которое то привлекало, то отталкивало меня в зависимости от настроения. Я воспринимал это и как отвагу, и как бесчувственность. В прежние дни такое поведение немало способствовало барьеру между нами. Она казалась мне отстраненной, к ней невозможно было приблизиться. Наверное, подсознательно оно оскорбляло мой эгоизм — значит, она может выстоять в минуты трудностей без моей поддержки.

И вот барьер упал. Прежняя независимость, почти агрессивная, исчезла. Новая Одри открылась мне. Она беспомощно рыдала, безвольно опустив руки, глаза пусто смотрели в пространство. Было в её позе что-то такое беспомощное, такое побежденное, что меня резануло как ножом.