Ип - Уильям Котцвинкл

Не желая или не будучи в состоянии говорить, Мэри смотрела на врача и молчала. Рядом другой врач измерял кровяное давление Майкла.

— Ты не замечал каких-нибудь изменений в цвете кожи, в дыхании этого существа? Выпадения волос, выделения пота?

— А у него никогда никаких волос не было.

— По-видимому, — сказал один врач другому, — детям удалось наладить с этим существом примитивное языковое общение.

— Это я научила его говорить, — заявила Герти врачу, отстригавшему в это время прядь ее волос.

Перед ней присел на корточки психиатр.

— Говорить его научила ты?

— Моей игрушкой «Скажи по буквам».

Психиатр, по-видимому, этой игрушки не знал.

— Обнаруживал твой друг какие-нибудь чувства? Смеялся, плакал?

— Плакал, — ответила Герти. — Он хотел домой.

А руководитель всех бригад тем временем прошел в столовую, где рентгенологи, изучая скелет Ипа, почесывали свои шлемы. Открыв еще одну пластиковую дверь на «молнии», Ключник вошел в комнату, которая была на карантине более строгом, чем все остальные. Пол, стены и потолок в этой комнате были затянуты пластиком, и внутри нее была еще одна комната, переносной бокс размером десять на десять футов, тоже из прозрачного пластика. Внутри бокса лежали Ип и Эллиот, и над ними работала бригада медиков высокой квалификации.

— Записываю ЭКГ, не имеет ничего общего с человеческой.

— Есть зубцы Q, R, S?

— Нет.

— Ну, а вообще какие-нибудь зубцы есть?

— Не… не знаю.

Запись на ленте не соответствовала ничему, что можно увидеть в руководствах по кардиологии. Но врачи — люди странные: дайте им побыть несколько минут наедине с любым отклонением от биологической нормы, и они исследуют ее своей аппаратурой так спокойно, что успокоятся и все кругом.

— Интересно… — только и сказал один из врачей.

А сказать можно было гораздо больше. В существе, лежавшем на столе перед ними, одно не соответствовало другому; некоторые области тела напоминали мирные овощи, другие обладали плотностью камня.

— Сонар, вы определили, где находится сердце?

— Не могу понять.

— Ну, а вообще-то сердце у него есть?

— Освещен весь экран. Выглядит так, будто сердце заполняет всю грудь.

Они тыкали в него инструментами, сгибали и разгибали его конечности. Кололи иглами в поисках вен, другие иглы проверяли рефлексы. Были найдены ушные клапаны, открыты нежные слуховые стебельки. В его просматривавшие вселенную, сверхчувствительные глаза направлены были лучи безжалостного света. Бригада лихорадочно работала, пыталась расшифровать Ипа, исследовала его истерзанное тело всеми способами, какие есть у медицины для раскрытия тайн живой материи.

Возглавлявший бригаду врач то и дело поднимал руку, чтобы вытереть пот со лба, но рука натыкалась на пластик шлема. Он был расстроен, Ипа он воспринимал как лишенное разума морское чудовище, как в корне отличное от человека существо, чей смысл и назначение ему так и не удастся раскрыть.

Да, облик его леденил кровь; но главная беда была в том, что несказанное безобразие этого существа убивало во враче, возглавлявшем бригаду, свойственную этому врачу мягкость. Усталое сознание врача наполняли сейчас образы птеродактилей, первобытных ящеров-уродов, которые вообще не должны были бы появиться и, к счастью, перестали существовать. Эта тварь на столе была из их числа, холодная, бесчувственная, настоящее порождение кошмара.

— Он живой, — сказал техник рядом, — но я не могу обнаружить дыхания…

— …пульс ровный…

Престарелый путешественник лежа безмолвствовал, как мертвая луна какой-нибудь безвестной планеты. Сверху в него бил из нескольких ламп яркий флюоресцентный свет землян, безжалостный, слепящий, проникающий в самую глубь нервов. Он, беспомощный, был сейчас целиком во власти врачей Земли, а ведь их инструментарий так груб по сравнению с медицинскими приборами Великого Корабля!

«Где ты, настоящая медицина?» — вздохнул он, взывая к Большой Ночи, тьма которой унесла собственных его врачей.

— Запишите: умеренная экзофтальмия…

— С двух сторон симптом Бабинского…

— Регистрирую вдох, всего один…

Он попытался нащупать путь к кораблю, к своей высокой цели, для осуществления которой он так нужен Вселенной. Неужели он все это потеряет?

Да, теперь конец.

Он закован в чугунные цели Земли, и под их тяжестью его жизненная сила проваливается в самое себя.

— Какие-нибудь микроэлементы обнаружены?

— Мы установили, что радиоактивность на пределе допустимого. Но в семье нет никаких признаков ожогов кожи, никаких изменений костного вещества.

— Хоть какое-нибудь кровообращение обнаружили, Допплер?

— По-моему, да — мы видим что-то похожее в области паха.

— А у нас записываются экстрасистолы, одновременно у этого существа и мальчика.

И опять главный доктор нервно провел рукой по шлему. Мальчик и страшилище каким-то непонятным образом связаны; впечатление такое, будто жизнь ребенка служит пищей страшилищу. Ребенок приходит в сознание и снова сознание теряет, галлюцинирует, бормочет что-то нечленораздельное, впадает снова в бессознательное состояние. «Я бы перерезал то, что их связывает, — подумал врач, — если бы знал, что это такое».

Он опять вернулся к своим приборам. Инопланетное существо умирает, это ясно; сейчас важно сласти мальчика. Сердце у мальчика бьется аритмично, пульс слабый, и все это каким-то непонятным образом синхронизировано с происходящим в безобразной твари — один каким-то образом сцеплен с другим.

«Черт побери, — подумал доктор, глядя на прозрачную стенку бокса, — неужели никто еще этого не понял?»

Сквозь пластик он увидел головы в прозрачных шлемах, склоненные над приборами, и понял, что никаких ответов ни у кого нет.

Он посмотрел на лицо страшилища. Если существовало когда-либо во Вселенной бесчувственное, безразличное ко всем, холодное, никого не любящее существо, то вот оно, это маленькое чудище, которое лежит сейчас перед ним. Каким-то образом чудищу удалось обрести разум (ведь прибыло оно на космическом корабле), но те, кто на корабле прилетел, — паразиты, хищники, не знающие сострадания, доброты, лучших человеческих качеств. Это так же верно, как то, что он сейчас около страшилища стоит; как хорошо было бы задушить урода! Ведь тот опасен; он не знал, почему, но чувствовал, что урод опасен для всех.

В кожу Ипа вонзилась игла. У Эллиота, лежавшего рядом, лицо исказила боль, как если бы укололи его. Эллиот повернулся к единственному знакомому лицу, к Ключнику.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});