Возвращение принцессы - Мареева Марина Евгеньевна

Ей говорили — так бывает: женщина, потерявшая нерожденного ребенка, все равно потом безошибочно чувствует тот час, ту минуту, когда он должен был бы появиться на свет. Ей говорили — она не верила…

Нина повернулась и прижалась лбом к гладкой поверхности рекламного щита, впечатавшись повлажневшими от холодного пота ладонями в пламенеющие за пыльным стеклом, улыбающиеся губы Клаудии Шиффер, рекламирующей «Ревлон».

Дурнота. Вязкая обморочная слабость. Ничего, сейчас все пройдет. Сейчас, уже скоро…

Ребенка она потеряла в марте. Диму — тогда же. Да, она потеряла Диму тогда же. С тех самых пор, с того холодного весеннего вечера, когда Дима выл в голос, никого не стыдясь, метался по холлу дорогой римской частной клиники, — с тех самых пор, с каждым новым днем, Дима отдалялся от Нины дальше, дальше, дальше…

Он так и не смог примириться с этой утратой. Нина — смогла, Дима — нет. Он так мечтал о сыне. О наследнике. О Шереметеве. Он так хотел, чтобы…

Отпустило. Прошло так же внезапно, как и началось. И слух, и зрение — все вернулось. Осталась слабость: ватные ноги, влажные от холодного пота лоб и шея. Нина приблизила ладони к глазам — руки мелко дрожали…

— Нина Николаевна, что с вами? Вам помочь? — Выскочивший из машины Владик стоял рядом. — Я сперва решил — может, задумались…

Из магазина вышел Дима, бросил на ходу угрюмо:

— Поехали. Садись вперед.

Значит, он сядет назад. Будет там, на заднем сиденье, прикладываться к плоской походной фляжке, доставшейся ему от деда. Будет хлебать коньяк, так у нас теперь заведено. Это у нас, господа, уже вошло в привычку.

Нина медленно двинулась к машине. Владик бросил на нее тревожный взгляд и протянул руку. Нина покачала головой — не надо, сама дойду. Владик заметил, что ей худо. Дима — нет. Обычное дело.

Ладно. Едем. Машина неслась по Садовому, когда Нина, напрягшись, услышала знакомый ненавистный звук — скрежет отвинчиваемой металлической крышки. Походная фляжка, семейная реликвия, черт их дери! Пупковское племя, потомственные лавочники-выпивохи!

Она оглянулась. Ну разумеется, уже присосался. Жрет свой коньяк, уставясь на жену с веселым наглым вызовом. Скотина. Пьянь. Я тебе сегодня, пьяная гадина, сына должна была родить. Слава богу, что был этот выкидыш поздний, едва мне жизни не стоивший, там, в холодном ветреном марте, во время круиза по твоей обожаемой Италии. Какого дьявола ты поволок меня, беременную, полумертвую от токсикоза, в свой Вечный город, будь он четырежды неладен?! Нет, все к лучшему. Не будет у тебя сына. Не будет, не должно быть!

Нина отвернулась. Грех. Прости меня, Господи, это я от отчаяния, это я горе свое глушу злыми мыслями.

— Дмитрий Андреевич, — откашлявшись, сказал Владик, — Нина Николаевна… Не ко времени разговор…

Долгая пауза. Нина скосила на него глаза: взмок, бедняга.

Владик снова откашлялся.

— Вторую неделю собираюсь… — И как в воду с головой: — Ухожу я.

Рассмеявшись, Дима закрыл фляжку и бросил ее на сиденье. Жутковатый у него был смех, хмельной, судорожный.

— Дмитрий Андреич, если бы я один был, я бы бесплатно на вас ишачил! Пожизненно! — Владик заговорил торопливо и возбужденно: — Но ведь двое у меня! Третий месяц без бабок, жена не работает, скоро вообще жрать будет нечего…

— Все правильно, Владик, не оправдывайся. — Нина коснулась его руки, ощутив, как напряжено мощное плечо. Бедняга Владик. Владик уходит последним. Если уж Владик уходит… — Не оправдывайся. Это мы должны перед тобой оправдываться. У тебя — семья, мальчишки…

— В охранное агентство зовут, — бормотал Владик, боясь взглянуть в зеркало заднего обзора, чтобы не встретиться с глазами хозяина. — Жена ультиматум выдвинула: еще неделю впроголодь — детей забирает и к матери в Серпухов.

Дима уже не смеялся.

— Долг мы тебе вернем сегодня же. — Нина оглянулась: — Дима, сколько у нас осталось?

Дима молчал. Сидел, откинув голову на спинку сиденья, прикрыв глаза. Сколько осталось?.. Икс минус игрек равняется… Икс — деньги, вырученные на продаже загородного дома. Игрек — сумма, которую он задолжал за аренду. Деньги только что отданы. Он больше никому не должен. Разве что Владику. Деньги отданы, послезавтра приедут ушлые ребята-оптовики, скупят за треть цены остатки товара, все эти Димины фирменные кушетки с вензелями, и — привет.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Дома в Серебряном бору больше нет. Дела своего — нет. Денег — пшик Икс минус игрек равняется восемь штук баксов. Что такое восемь штук? Он в Монте-Карло год назад за час больше выиграл. Рвануть, что ли, в Монте-Карло? Помирать — так с музыкой. Стою я в Монте-Карло, стою, как папа Карло, опять стою с протянутой рукой… Во-во, приеду, спущу последние, встану у входа в казино с протянутой рукою. На грудь — табличку: «Господа, подайте невинной жертве русского кризиса. Же не манж па сис жур»…

Дима нащупал рукой гладкий бок своей заветной фляжки.

— Долг мы тебе вернем, — говорила между тем Нина. — Ты прости нас, Владик, прости.

— Это вы меня простите, — ответствовал Владик уныло.

Хмыкнув, Дима отхлебнул коньячку. Очень трогательно. Сейчас зарыдают оба.

— Владик, тормозни у аптеки, — попросила Нина. — Как-то мне сегодня нехорошо… — Она понизила голос: — Ты уж тогда и машину помоги нам продать, пожалуйста.

Дима закрутил крышку фляги и спросил, мгновенно закипая:

— Это как понимать, Нинок? Кто здесь хозяин, эй? Что значит — продать?!

— А зачем нам машина? — Нина повернулась к мужу, стараясь говорить спокойно. — Чтоб ты ее разбил спьяну? Ты же не просыхаешь!

Владик прижал машину к кромке тротуара, остановился, сбросил ремень и открыл дверцу. Единственное, о чем он сейчас мечтал, — чтобы его поскорее отпустили в аптеку. Там можно переждать бурю. В том, что буря грянет, многоопытный Владик не сомневался.

— Влад, из машины, живо! — рявкнул Дима.

— Владик, сиди! — крикнула Нина, вцепившись в крепкое запястье охранника. — Нам машина сейчас не нужна, Дима! Нам деньги нужны! А коньяк свой жрать ты и дома можешь! На полатях! Не за рулем! Целее будешь!

Дима выскочил наружу и грохнул дверцей.

— Выходи-и-и! — просипел он, схватив охранника за рукав.

Владик затравленно покосился на Нину (слою хозяина — закон!) и молча выбрался на тротуар.

— Теперь ты! — Дима обошел машину, рванул переднюю дверцу, нагнулся и, тяжело дыша, обдавая коньячным духом, сграбастал жену. Багровый от злобы, невменяемый, глаза бешеные. — Давай выметайся!

— Дмитрий Андреевич! — простонал Владик.

Дима молча тащил Нину, она пыталась было отбиться — где там! Дима бесцеремонно выволок ее, оттолкнул от машины. Владик едва успел подхватить Нину, заслонить собой:

— Дмитрий Андреич, ну нельзя же так! Люди смотрят…

— Во вы мне где! — Дима рубанул себя по кадыку ребром ладони. — Во где! Оба! Катитесь!!! — Он плюхнулся за руль и включил зажигание.

— Куда?! — закричала Нина. — Ты же пьяный!

Владик рванулся к машине. Дима схватил с сиденья Нинину сумочку и запустил ею в охранника. Удар пришелся в переносицу. Охнув от боли, Владик на миг зажмурился, Дима захлопнул дверцу, резко развернулся и, нарушая все, что можно нарушить, свернул с Садового на узкую улочку.

Приступ пьяного помешательства. Вспышка мутной злобы. Такое с ним теперь случалось.

Машина исчезла за углом.

Расталкивая прохожих, Владик и Нина помчались туда же.

— Там… одностороннее… — выкрикнул Владик, на бегу стирая с лица кровь, — острый, окаймленный металлом, край Нининой сумочки рассек ему надбровье. — Односто… Господи, пронеси!

Они еще не успели добежать до перекрестка, когда за углом пронзительно взвизгнули тормоза… Еще раз…

У Нины обмякли ноги.

Грохот. Звон расколотого стекла.

Владик уже свернул за угол, Нина ковыляла за ним.

Небольшая улочка. Несколько машин остановились посреди дороги. Бегут какие-то люди. Где Владик? Где Дима?

Снова слабость, туман застилает глаза…

Нина шла вперед, ничего не видя перед собой, слыша лишь чужие возбужденные голоса, какие-то обрывки фраз: