Доказательство чести - Кирилл Казанцев

— Саня, может, домой? — спросил Антон. — Обо всем перетолковали, выспишься, да завтра и продолжим, а?

Тот упрямо качнул головой, и наступило молчание. После четырех недель заключения Пермяков имел право на решающий голос. Антону даже не пришло в голову настаивать. Ситуация заходила в тупик, но должна была закончиться, как ей и положено, хорошим настроением.

Инициатором этого выступил сам Пермяков.

— Знаете, что оказалось там самым простым? — спросил Сашка.

— С Кормухиным разговаривать, — предположил Пащенко.

— Нет. — Сашка улыбнулся и снова покачал головой. — С Сорокой. Две недели в одной камере с отморозком — это причал для души, ищущей отдохновения.

Антон думал, что пребывание в одной камере с Ферапонтовым-Сорокой станет для Пермякова тяжелым испытанием. Оказалось, что самыми невыносимыми для заместителя прокурора стали встречи с коллегой по фамилии Кормухин.

— Очень трудно, просто невозможно разговаривать с тем человеком, который смотрит тебе в глаза и уверен в том, что ты предатель.

— Забудь, — посоветовал Пащенко. — Мы знаем, что ты не вымогал этот чертов дом.

— Спасибо, что вы верили мне, ребята, — устало выдавил Пермяков. — Но я вымогал этот чертов дом.

Темнота обрушилась на берег так стремительно, что Сашка различался в ней уже с трудом.

— Что ты сказал?.. — не поверил своим ушам Копаев.

Пермяков был чуть пьян. Его прежнее местонахождение давало возможность делать сезонные скидки на цену заявления. Антон с прокурором еще не понимали, что вечер стремительно превращался в ночь.

— Саня, повтори, что ты сказал, — опять тихо попросил Копаев. — Я, кажется, ослышался.

— Ты не ослышался, да и Вадик тоже. Я ухожу из следственного комитета.

— Я ничего не понимаю, — выдохнул Пащенко. — Ты пьян, Сашка. Поехали домой, тебя сестра заждалась!

Вместо ответа Пермяков откинулся на подставленный локоть и стал осматриваться в поисках спиртного. Он хотел не буженины или сыра. Такими движениями мужик может искать только водку.

— У меня есть еще одна бутылка в багажнике, — сообщил Вадим Антону.

— Так принеси.

Пермяков неуверенной рукой наполнил пластиковый стакан, медленно выпил жгучую жидкость, с хрустом сжал посудинку и отбросил ее в сторону.

— Я вымогал тот чертов дом. Делал это сознательно, отдавал себе отчет о последствиях. Кормухин был прав, но не смог это доказать. — Сашка наградил друзей тем цепким взглядом, который бывает только у хорошо выпивших людей, и добавил: — Нашу школу не переборешь, правда? Школа наша!.. Ничего он не смог доказать. Я сломал его. Да и вы помогли, спасибо. А насчет дома не сомневайтесь — вымогал, хотя дело прошлое…

Копаев и Пащенко окаменели. Они сидели и смотрели на то, как их старинный друг виновато морщился.

— Дело прошлое.

— Этого не может быть, — едва слышно выдавил Копаев.

— Еще как может, — твердо заявил Пермяков. — Я так и сказал. Мол, на дом согласен. Выпускаю Кускова, а вы мне — дом в Сочи. Знаешь, Антон, дом этот какой? Крутой, без вопросов. С мансардой, двести девяносто квадратов общей площади. Если его продать, то запросто можно трешку на Охотном Ряду взять.

— Он пьян, — поставил диагноз Пащенко. — Везем его домой. Надоело этот бред слушать!

— Это не бред! — Пермяков внезапно стал трезвым и повысил голос. — Такова истина. Рожин предложил мне дом, и я дал свое согласие! Все. Я не жду понимания.

Темнота опустилась. В этом кругу не было принято повторять шутки.

— А ведь дом теперь твой. Правда, Саня? — профессионально поразмыслив, констатировал Копаев. — Рожин успел на тебя право собственности оформить?

— Успел, — так же нехотя подтвердил Пермяков. — Я ухожу из комитета. Только оправдываться не собираюсь. Не в чем.

— На самом деле? — удивился Пащенко.

— На самом, — подтвердил Александр.

— А то остался бы.

В такую вот историю по-прежнему верилось с трудом, но яд в словах прокурора уже чувствовался.

— Нет, Вадим, не получится. — Пермяков оторвал травинку, сунул ее в зубы. — Меня не Кормухин, а ситуация поломала. Я уже не смогу.

Поддержки, как и упрека, он не встретил.

Сашка понимал, как на него сейчас смотрят друзья, и объяснил:

— Я шутя сделал то, за что раньше брал за ноздри других, и так же запросто побывал на их месте. Весь комплекс мероприятий, от ареста до освобождения. Вот что меня поломало, ребята.

Наступила пора, когда нужно было уезжать либо разжигать костер.

— Довезете до дома?

Локомотив сам развязал узел, который затянул. Отправив жену к матери в Сызрань, он вдруг почувствовал облегчение, которое приходит в тот момент, когда ты становишься свободным от обязательств перед близкими. Освобождение от семьи часто дается с трудом. Но когда оно наступает, в первые дни приходит чувство освобождения от неких пут. Не нужно бояться за близкого человека, беречь приходится лишь себя. Исчезает необходимость отвечать за других. По всей видимости, это самое чувство и запрещало истым ворам иметь семью.

Локомотив к таковым не принадлежал. Он не признавал старых правил, относился к числу новых людей. Впервые оказавшись один, Яша не ощутил никаких чувств, не считая безграничной свободы. Оно-то его и подвело.

Он нашел в городе ресторан, в который ранее не заглядывал, поэтому счел его безопасным местом. Яша с удовольствием выпил там водки, причем очень даже немало. Опасность перестала казаться близкой. Он вновь ощутил себя прежним Локомотивом, берущим от жизни все, что ему хочется. Достаточно лишь загадать желание. Ждать не придется. Все они исполнялись в полном соответствии с воинским уставом, то есть беспрекословно, точно и в срок.

Он хотел водки. Напряжение выходило из него медленно, чувство опасности улетучивалось гораздо быстрее. Поэтому Яша даже не удивился, когда следующий разнос с графинчиком водки к его столу доставил Штука.

Виталька размазал свой пластилиновый взгляд по бывшему соратнику, поставил графин с рюмками посреди стола и опустился на стул напротив.

Он удивился реакции Локомотива и заявил:

— Ты бы хоть дернулся, что ли!

— А зачем мне дергаться? — возразил Яша. — На мне вины нет.

— Значит, есть, если сразу с этого начал.

— Увы и ах. Нет вины. Мне известно, какие у тебя обиды. Только поверь мне, Штука, я не желал, чтобы так все вышло.

Кусков раздраженно осклабился, наполнил рюмки и заявил:

— Ты лжешь, Яша, и мне горько становится. Автомат в багажнике — это ладно. Делаем скидку на то, что два придурка с фамилиями Гонов и Зелинский проявили самодеятельность, как это принято у них на конкурсах ГУВД. Они случайно подкинули его в машину, которая попалась им под руку. Допустим, что из двухсот тысяч машин в Екатеринбурге самой подходящей этим гаврикам показалась моя. Ладно, забыли. А вот как понимать шутку со следаком из комитета? Ты уж прости, Яша, мою тупость. Я поначалу подумал, что Пермякова из седла вышибают, чтобы он меня не упрятал в СИЗО. Однако потом я стал догадываться, что все как раз наоборот. Следак документы готовил, которые суд однозначно воспринял бы как руководство к моему освобождению. А тут такая постыдная подстава с домом. Ай-ай-ай!

— Виталик, твои соображения — это только догадки и ничего больше.

— Я тоже сначала так решил. Думаю, зачем старому корефану меня, своего друга, в крытку определять? Где я ему дорогу перешел? Может, обиделся, что я шестого июля, в день его рождения, хук слева ему вмазал? Потом мозгами пораскинул. Если от этого отталкиваться, так ты меня уже раз тридцать посадить должен, как и я тебя. Нет, не то. Я так решил и пошел искать правду. Нашел Бобыкина, Зинкевича, с ментами твоими пообщался и пришел к тому, от чего ты, наоборот, отталкивался. Подставил ты меня, Яша, конкретно. Как хор Александрова, заказав ему песню «Ох, у дуба, ох, у ели».

— Чушь все это, конечно, но, глядя на твою уверенность, так и хочется спросить, что дальше-то? — Локомотив опустошил рюмку. — Нашел ты меня, молодец! Только ведь, Виталя, я тебя сам эти месяцы искал. Сначала в тюрьму к тебе гонцов засылал, потом на воле искал, а ты упорно не находился. Вместо того чтобы приехать и тему распедалить, ты какие-то прятки затеял!..

— Не ори на меня! — предупредил Штука. — За эти шестьдесят дней ты столько пакостей мне наделал, а теперь возмущаешься, что я сам к тебе не шел! Ты же всех убрал, кто мог подтвердить мою невиновность! Гонов, Зелинский, Рожин! Теперь еще и мусора ножом прихватил. Ты спятил, Шебанин, мать твою!..

Ситуация накалялась, только теперь это происходило не по причине излишне употребленного спиртного. Рекламации Кускова были справедливы. Чем очевидней они были, тем сильнее нервничал Локомотив. Он не хотел признаться самому себе в том, что сподличал. Теперь за него это безапелляционно доказывал старый друг.