Начинаем жить - Кожевникова Марианна Юрьевна

Встал Саня не спеша, с удовольствием обошел сад, порадовался цветам, поглядел на яблоню — яблоки подросли, покруглели. Огурец сорвал. Если уж пошли огурцы, то им конца нет. Вот бы и ему так, по-огурцовски. Сел с кофейком за рабочий стол и переводил с аппетитом. А за свое не брался, время не подошло. Но все будто к чему-то готовился. Будто было в его жизни что-то счастливое и радостное, к чему он приближался, но очень медленно, наслаждаясь привычными, обыденными делами.

А когда солнце ушло из комнаты, взял мобильник и набрал номер Танюши, другой, московской и немного парижской.

— Алло! — послышался мягкий голос.

— Добрый день, — отозвался он почему-то немного хрипло. — Я без вас соскучился. Пойдемте «К Мадлен», потанцуем.

Заминка, а потом рассыпался воркующий смех.

— Встретимся на углу Риволи?

Подхватила игру, но он и не сомневался.

— Лучше у фонтана, напротив мэрии. Проедемся по набережной, потом свернем.

— A-а, так вы на машине?

— Конечно. Так где вас ждать? У подъезда?

— Хорошо, у подъезда. А там решим, где нам танцевать. — Опять воркующий смех. Она назвала адрес, совсем не окраина, почти даже центр, Аэропорт.

— Сколько у нас там времени? Ах, три? Значит, жду вас в пять. Спускайтесь.

— Спущусь. До встречи.

Душ, свежая рубашка, полудикие розы из сада. И готов, и поехал. День будний, но очень праздничный. Ехал и улыбался. Представлял себе у окна-фонарика шемаханскую царицу. Сам он сидит за столом, а она там, поодаль, и он на нее поглядывает. Склоненный к пяльцам профиль, темные волосы, тонкие смуглые руки, занятые старинным женским рукоделием. И она тоже на него поглядывает таинственным, чуть косящим взглядом, отводя со щеки упавшую прядь.

Да, да, да. Каждому нужно что-то свое. Одному — со-беседница, другому — со-трудница, третьему — су-пружница, в одной упряжи воз тянуть, а ему — мечта, шемаханская царица, молчаливая и таинственная. В голове у нее полно фантазий, и она выкладывает их цветными шелками на канве, а он свои — словами на бумаге. И говорят они молча, потому что нельзя нарушать плодоносную весомую тишину, рождающую замыслы.

Он ждал ее у подъезда и оглядывал светлый кирпичный дом сверху донизу, пытаясь догадаться, на каком этаже живет шемаханская царица и смотрят ли ее окна на это дерево?

Легко, стремительно вышла из подъезда женщина. Не царица, а парижанка, в короткой юбке, с короткой стрижкой. И такая стала шея тонкая. И ушки торчат. Беззащитная. И отчаянная. С косинкой в черных глазах. Тоже готова пуститься в странствие. Он взял обе ее руки в свои и поцеловал их. Открыл дверцу машины.

— Поехали?

— Поехали!

Они поехали колесить по Москве. Москва не хуже Парижа. А уж сколько прожито, нажито. Невольно делились прошлым. Где в детстве жили, где потом учились, куда любили ходить. Как все изменилось. И не изменилось тоже. Бульвары, желтые особнячки в переулках. Церквей стало больше, все такие нарядные. Оба жили в центре. Бродили теми же переулками. Бегали на одни те же спектакли, пели те же песни, но в разных компаниях, читали запоем стихи. А помнишь? — спрашивали друг друга. — А ты помнишь? И отвечали: помню. Конечно, помню. Радовались общим воспоминаниям. Еще бы не радоваться. Ведь так все изменилось. И люди. И все вокруг. А они, наверное, не очень. Из машины вышли родственниками. Держась за руки, вошли в ресторан. Хотелось шампанского, легкого веселья. Выпили по бокалу и, когда заиграли надрывное ностальгическое танго, пошли танцевать.

— Я тебя люблю, — доверчиво и радостно сказала Татьяна, сказала просто так, делясь полнотой сердца. Слова были веселыми пузырьками шампанского, радостными его брызгами. Игрой. Они не требовали ответа, были всего лишь лаской, благодарностью перед скорым расставанием.

— И я тебя люблю, — ответил Саня очень серьезно.

Мужское «люблю» было совсем другим, оно было предложением, приглашением в неизведанное, готовностью остаться рядом.

Недоумение в глазах Татьяны сменил радостный испуг — неужели? Даже так? И что же теперь делать?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Думай, — отвечал взгляд Сани. — Я хочу быть с тобой.

Его руки прижали ее к себе теснее, желание близости стало ощутимее. Сейчас все решали прикосновения, малейшего ее несогласия, легкого отстранения было довольно, чтобы они разошлись навсегда. Но она могла согласиться, отважиться и еще раз пуститься на поиски счастья. Ну же! Ну? Она согласилась. Да будет так. Как в ответ засияли его глаза! Он не ошибся. Они были одной породы. Легкой, летучей, отзывчивой. Вот сейчас в этот миг они признались друг другу, что хотят жить, что не испугались жизни, что у них достаточно сил принимать дары и удары. Все для обоих стало слишком серьезным, чтобы можно было чувствовать только счастье. И опустив головы, они пошли к своему столику. Сели, и Саня взял свою царицу за руку, ободряя ее, поддерживая в нелегком решении. Людям с нажитым грузом ничего легко не дается. Он ее не торопил. Она смотрела внутрь себя. А потом на него, пытливо спрашивая: неужели возможно? Возможно довериться вот так сразу и целиком? И он отвечал: да, да, доверяйся, я все принимаю, все принимаю от тебя. Сидеть и дальше в ресторане, в дыму, на чужих людях не было никакой надобности.

— Поедем? — спросил он.

— Куда?

— Куда хочешь. В Посад. К тебе. Гулять.

К себе она не хотела. Там остался беспорядок не слишком устроенной жизни. Она и раньше, бывало, возвращалась не одна. Но сейчас не хотела быть не одна, хотела быть вместе. А это совсем не просто. Привычки, обязательства, душевные травмы — если жизнь не сложилась к сорока, значит, их немало, — все препятствует соединению. Опыт неудач часто пересиливает надежду на удачу.

— В Посад, — сказала она. — Поедем с тобой в Посад. А ты знаешь, что я для батюшек работаю.

— Догадываюсь. Помню твоего Георгия Победоносца. Знаешь, что меня в нем поразило? Победительная кротость. Он не убивает дракона, он его сдерживает. И жалеет. А того распирает злость, но он просит помощи. Тяжело, когда тебя гнетет злоба.

Он смотрел на нее с удивленным восхищением, пытливо, спрашивая: как это у тебя получается? Откуда ты такое знаешь? Она прижалась потеснее: доверие рождается из понимания, как было бы хорошо понимать, доверять… Но как непросто довериться. За оберегающим фасадом бодрой ухоженной благополучной женщины живет и другая — усталая, с больной спиной, нерадостная, трудно думающая, трудно живущая… Получится ли переступить препоны защиты и поверить, что нуждаются не в бодрости и привлекательности, а в тебе самой, пусть усталой, пусть с морщинами, но упорно шагающей вперед.

Они сели в машину, миновали город, миновали и тесное предместье с садочками и кривоватыми домиками и ехали уже на просторе через поля с отдаленными перелесками и поднимающимся от низин туманом. И по мере того как они отдалялись от тесноты города, отдалялась и теснота прошлого, теснота забот и попечений о мелочах, а душу заполняли мягкие краски закатного неба, и были они непреложны и явственны, какими бывают только чувства. Переполнившись оранжевым туманом, душа вздрогнула, глаза повлажнели, и она взглянула на горбоносое, с узко посаженными, пронзительными глазами лицо, руку, нервную, с крепкими пальцами, и поняла, что любит, готова любить этого мужчину, быстрого, резкого и неуютного.

Саня забыл уже остроту, с какой живет очнувшаяся плоть, и теперь наслаждался ею. Ты жив до кончиков ногтей, пульсируешь, напряжен ожиданием. Какая яростная полнота внезапно обрушивается на тебя, как тускло былое существование. Он гнал машину сквозь оранжевую дымку прямо навстречу пламенеющему шару солнца.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Приехали. Вышли. Зябко. Влажно. И воздух, весомый и плотный, пахнет травой и листвой. Ах, какой здесь воздух. Не надышаться. Но холодно в тонкой блузке с открытыми плечами. Скорее, скорее в дом. Она гостья. Ее усадили на диван с ногами, укутали пушистым пледом, поставили рядом горячий чай.

— Хочешь, я тебе почитаю? — спрашивает Саня.

Ну да, он писатель. И это тоже знакомство.