Разговоры Пушкина - Борис Львович Модзалевский

два всего — пробыл 8 и 9 мая), приехал такой скучный, утомленный. "Господи, — говорит, — как у вас тут хорошо! А там-то, там-то, в Петербурге, какая тоска зачастую душит меня!"

М. И. О[сипова] по записи М. С[емевского]. "СПб. Ведомости" 1866, № 139, стр. 2.

Октябрь.

Когда в разговоре о стихотворении На выздоровление Лукулла[370] Бенкендорф хотел от него добиться, на кого оно написано, то он отвечал: "На вас" и, видя недоумение усмехнувшегося графа, прибавил: "Вы не верите? отчего же другой уверен, что это на него?"

Грот, стр. 290. — Ср. PC 1881, № 8, стр. 616–617.

Конец октября — начало ноября.

M-me Vrevsky est sans cesse entouree de ses enfante, qui rie font que crier et braiiler du matin au soir, [Г-жа Вревская постоянно окружена детьми, которые кричат и шалят с утра до вечера] и он [Пушкин] говорит: "Поверить не можешь, что за скучный дом".

О. С. Павлищева Н. И. Павлищеву (24 октября 1835 г.). ПС, XVII–XVIII, стр. 184.

Ноябрь.

…Alexandre… me dit: "Il у a neuf cents roubles pour Vous, mais on ne Vous donnera rien, car mon pere, malgre que je le lui prouvais, s'obstine a soutenir que c'est pour Leon". А муж твой виноват: если бы он написал прежде Пеньковскому, деньги были бы у него" [Александр мне сказал: "Есть девятьсот рублей для Вас, но они не будут Вам выданы, потому что мой отец, несмотря на мои доказательства, упорно уверяет, что это для Льва"].

О. С. Павлищева Н. И. Павлищеву (22 ноября 1835 г.). ПС, XVII–XVIII, стр. 190.

Ноябрь — декабрь.

.. Тогда только что вышли повести Павлова[371]; я их прочла с большим удовольствием, особенно "Ятаган"

Брат Алексей Николаевич [Вульф] сказал, что он в них не находит ровно никакого интересного достоинства. Пушкин сказал:

"Entendons nous. Я начал их читать и до тех пор не оставил, пока не кончил. Они читаются с большим удовольствием".

А. П. Керн П. В. Анненкову. ПС, V. стр. 155.

Декабрь.

[Коссаковская][372] lui dit d'un ton railleur: "Savez-vous, monsieur, que votre Godounoff peut paraitre interessant en Russie?" — "Madame, tant comme vous pouvez passer pour une jolie femme dans la maison de madame votre mere". [Коссаковская как-то говорила: "Знаете ли, что Ваш Годунов может показаться интересным в России?" — "Сударыня, так же, как вы можете сойти за хорошенькую женщину в доме вашей матушки"]. С тех пор она равнодушно на него смотреть не могла.

О. С. Павлищева Н. И. Павлищеву (20 декабря 1835 г.). ПС, XVII–XVIII, стр. 203.

Строки Радищева навели на меня уныние. Я думал о судьбе крестьянина:

К тому ж подушные, барщина, оброк!

Подле меня в карете сидел англичанин, человек лет 36. Я обратился к нему с вопросом: что может быть несчастнее русского крестьянина?

Англичанин. — Английский крестьянин.

Я. — Как! свободный англичанин, по вашему мнению, несчастнее русского раба?

Он. — Что такое свобода?

Я. — Свобода есть возможность поступать по своей воле.

Он. — Следовательно, свободы нет нигде; ибо везде есть или законы, или естественные препятствия.

Я. — Так; но разница: покоряться законам, предписанным нами самими, или повиноваться чужой воле.

Он. — Ваша правда. Но разве народ английский участвует в законодательстве? Разве власть не в руках малого числа? Разве требования народа могут быть исполнены его поверенными?

Я. — В чем вы полагаете народное благополучие?

Он. — В умеренности и соразмерности податей.

Я. — Как?

Он. — Вообще повинности в России не очень тягостны для народа; подушные платятся миром, оброк не разорителен (кроме в близости Москвы и Петербурга, где разнообразие оборотов промышленности умножает корыстолюбие владельцев). Во всей России помещик, наложив оброк, оставляет на произвол крестьянину доставать оный, как и где хочет. Крестьянин промышляет, чем вздумает, и уходит иногда за 2.000 верст, вырабатывать себе деньгу. И это называете вы рабством? Я не знаю во всей Европе народа, которому было бы дано более простора действовать.

Я. — Но злоупотребления частные…

Он. — Злоупотреблений везде много. Прочтите жалобы английских фабричных работников — волосы встанут дыбом; вы подумаете, что дело идет о строении фараоновых пирамид, о евреях, работающих под бичами египтян. Совсем нет: дело идет о сукнах г-на Шмидта или об иголках г-на Томпсона. Сколько отвратительных истязаний, непонятных мучений! Какое холодное варварство с одной стороны, с другой — какая страшная бедность! В России нет ничего подобного.

Я. — Вы не читали наших уголовных дел.

Он. — Уголовные дела везде ужасны. Я говорю вам о том, что в Англии происходит в строгих пределах закона, не о злоупотреблениях, не о преступлениях: нет в мире несчастнее английского работника. Но посмотрите, что делается у нас при изобретении новой машины, вдруг избавляющей от каторжной работы тысяч пять-десять народу, но лишающей их последнего средства к пропитанию…

Я. — Живали вы в наших деревнях?

Он. — Я видал их проездом и жалею, что не успел изучить нравы любопытного вашего народа.

Я. — Что поразило вас более всего в русском крестьянине?

Он. — Его опрятность и свобода.

Я. — Как это?

Он. — Ваш крестьянин каждую субботу ходит в баню; умывается каждое утро, сверх того несколько раз в день моет себе руки. О его смышлености говорить нечего: путешественники ездят из края в край России, не зная ни одного слова вашего языка, и везде их понимают, исполняют их требования, заключают условия: никогда я не встречал между ними того, что соседи называют unbadаud, никогда не замечал в них ни грубого удивления, ни невежественного презрения к чужому. Переимчивость их всем известна; проворство и ловкость удивительны.

Я. — Справедливо. Но свобода? Неужто вы русского крестьянина почитаете свободным?

Он. — Взгляните на него: что может быть свободнее его обращения с вами? Есть ли и тень рабского унижения в его поступи и речи? Вы не были в Англии?

Я. — Не удалось.

Он. — То-то! Вы не видали оттенков подлости, отличающие у нас один класс от другого; вы не видали раболепства masters нижней палаты перед верхней, джентльмена перед аристократиею, купечества перед джентльменством, бедного перед богатым, повиновения пред властию. А продажные голоса, а уловки министерства, а поведение наше с Индией, а отношения наши со всеми другими народами!

Англичанин мой разгорячился и совсем отдалился от предмета нашего разговора. Я продолжал следовать за его мыслями, и мы приехали в Клин.

Пушкин. Разговор с англичанином о русских крестьянах. Мысли на дороге, прибавление I.

* Государь сказал Пушкину: "Мне бы хотелось, чтобы король нидерландский отдал мне домик Петра Великого в Саардаме". — В таком случае, — подхватил